Классик без предложения

В 2022 году Виктор Пелевин оставался среди тех немногих, кто радовал — по Руси неслась весть, что классик смолчит. О, это так обнадёживало! Большого писателя отличает умение чувствовать токи истории. Ныне нет смысла иронично комментировать достижения мировой повестки и её местного, российского, филиала. Началось что-то вообще другое, не-пелевинское. Классик это понял и потому промолчал.

Но оказалось, что это просто рекламный ход. Роман всё-таки выходил, да с названием «KGBT+», будто на дворе 2012, в мире правит Барак Обама, а от Пелевина всё ещё ждут откровений.

Стоит сразу сказать — это худший роман писателя. Хуже даже чем «Transhumanism Inc.» [далее — «TI»], который «KGBT+» продолжает и перед которым у новинки всё-таки есть неоспоримое преимущество. Новое название хотя бы можно написать без подсказок поисковика.

Сам по себе «KGBT+» — это растянутый до пятисот страниц рассказ из «TI». Пелевин расширил единственный хороший текст сборника, отправив фехтовальщика Сасаки-сана кочевать по телам и эпохам, пока обратившийся в буддизм японский офицер не помог русскому вбойщику пробиться на культурный Олимп. Вбойщик— это такой вбиватель смыслов (писатель), а Олимп — ещё одна второсигнальная иллюзия. Вбойщика втягивают в грязную политическую игру, оканчивающуюся нейро-тюрьмой и соответствующими размышлениями. Суть их духовна: Россия и Запад изгадили всё вокруг, не дотянувшись лишь до краткого мига настоящего, до очищенного, секундного бытия. Будь в нём, не жди иного и останешься свободен, потому что в твою секунду нет входа тем, кто хочет войти в тебя через /ж-слово/.

Предложение намеренно построено так, чтобы показать уровень сегодняшних пелевинских каламбуров. В них слово «война» заменено /в-словом/, но этого всё равно недостаточно. Вспомним недавний тюменский суд, увидевший в запретном «Нет в***е!» великое «Нет вобле!». Реальность оказалась смешнее, радикальней и смелее Виктора Пелевина. А раньше было наоборот.

Вот что изменилось.

Слабость «KGBT+» в ошибочности его декораций. Вселенная нелепа в хаотичном натаскивании несочетающихся, чужеродных явлений от синтаксиса до экологии. В ней нет ни логики, ни реальности, ни абсурда. Просто куча, которую могла бы натаскать сорока-шизофреничка. Это как обмазаться дёгтем, целую ночь перекатываться по курятнику, а потом как ни в чём не бывало пойти на работу. Пелевин всегда был силён своей вселенной, законы которой изящно раздвигали реальное до подлинного, а в подлинном уже проглядывало настоящее. Последним таким романом был «iPhuck 10» — хорошее, достойное чтение. Но «TI» озадачивает своей грубой сложностью, сложностью без такта и глубины. Сюда приладили всё, что успело в мире нападать, и это выглядит вульгарно, как цыганский евро-ремонт.

Сбой происходит уже на уровне лексики, где есть какие-то сердоболы, фемы-корвы, кукухи, фрумеры, грумеры, брокукуратор, джабы, свелч-бокс, ещё какая-то ерунда, что забивает мозг быстрее любой рекламы от любого интернет-битюга. Это настолько неудачно, что слепить такие названия можно было только катая по словарям пластилин. Если посреди ночи разбудить самого Пелевина и спросить, в чём же разница между сердоболами и сердомолами, он сам ни за что не ответит. Впрочем, может, и разницы никакой нет —лишь недогляд редактуры, где клавиатурные «б» и «м» не так уж далеки друг от друга.

Чувствуя эту надуманность, Пелевин пускается в долгие экспозиционные проговаривания. Раньше классик увереннее отдавал свои миры на откуп читателям, но в «KGBT+» он будто догадывается, что крэперы и фем-корвы не имеют между собой притяжения и рвутся, как нейронные связи в мозгу склеротика. Пелевин спешно соединяет их, но это-то и фатально. Созданный автором мир должен работать на собственной силе — достаточно один раз дохнуть, а Пелевин суетится и дует, словно не может погасить надоедливую свечку, напоминающую, что когда-то у него ещё были иные желания.

Может, поэтому «KGBT+» звучит настолько неубедительно. На пятьсот страниц лишь несколько хороших мыслей. Что смысл жизни — это успеть переодеться в чистое. Что грех — это непочтительность к чужим идеологическим конструкциям. Что улучшать себя или мир — это как ремонтировать сон. Но это просто походные изречения. Их задача подводить к главненькому, а главненького у Пелевина нет, хотя именно здесь, в этом романе, Пелевин напрямую обращается к читателю с ясным гуманистическим напоминанием. Оглянись, друг. Не натвори зла. Но очищения не происходит, потому что за правильными словами не стоит чистой пронзительной красоты.

Красота — это точность. Кому как не Пелевину это знать. Но его роман шершав, для него не купили наждачки, и Пелевин рвёт собственный же мир тем, что не совпадает с ним образно, лексически, фактологически, метафорично.

Бил обычно Жуков — портупейным ремнем, с прибаутками. Гагарин и Чехов брезгливо держали меня за руки и ноги, Толстой же исступленно молился, отвернувшись в угол с иконой.

Толстой не признавал икон для моления. Пелевин бы ответил, что это оплошность забугорной нейросети (подчеркивается, что она плохо понимала коды русской культуры), но нет — это ошибка самого Пелевина, который в отрывке характерно передал других русских. А вот с Толстым ошибся, не критично и не сильно, а так, на шажок или полшажка, но дело в том, что с подобным лагом написан весь роман, в нём везде такой отступ, даже погрешность, за которую мастер на заводе сказал бы: «Витя, всё /х-слово/, переделывай».

Это не мелочи. Принять можно только такую иронию, которая точна. Тем более, если иронизируют целый народ. Но он у Пелевина опять подаётся с зазором, а значит, не может быть до конца понят, вылечен или осмеян.

Так, когда в нейронной тюрьме заключённых истязают на глазах «нигги», это объясняется необходимостью «символических преференций» от привилегированных угнетателей. Воспитательная программа лечит от «супрематизма, генедрогинии и всего прочего — каждому по содеянному и помысленному». Пелевин перепутал направление в искусстве (супрематизм) с идеологией превосходства (супремасизм), и выходит, что человека в тюрьме пытают за верность заветам Малевича.

А вот дальше вступает то, что в Пелевине нехорошо. Его поклонник сразу воскликнет, что вы ничего не поняли, что этот ваш «зазор» —пелевинская западня, этакая вагинальная щель в вашем же мозгу, куда вставлены наслюнённые пальцы. Вы в ловушке контротступления, умники! Чего бы Пелевин ни написал, как грубо бы ни ошибся, какие бы расстояния ни обрушил — кто-то всегда выскажет уверенность, что так надо, что это хитрый план и вообще «специально».

Но нет, не специально.

Просто современный Пелевин не очень талантлив.

Ну и главное — не очень пуст.

Всё-таки если твой роман удивляет лишь тем, что упоминает Егора Просвирнина, нужно менять писательскую стратегию. Забавно, что многих это неожиданным образом устроило.

Прогрессивная публика, каждый август занимавшая низкий старт, дабы первой написать о Пелевине, и писавшая в основном иронично, с несуществующим превосходством, на этот раз единодушно нашла слабейший роман Пелевина крайне важным и необходимым.

Таков испуг. И не честных выборов, оказывается, хотелось. А терапевта.

Пелевин сумел понравиться «Афифам» 2022 года, которые настолько страстно хотели вернуться в 2021 год, где можно было стрикать над ватой (громко) и салом (потише), что оказались готовы простить Пелевину его самый бездарный роман.

Лишь на силе привычки уделать половину своих критиков... о, потому классик.

Но всё-таки надо сказать о другом. О том, почему Пелевин год за годом пишет один и тот же текст, не роман конечно, а гипнотический катехизис, трактат. И почему в нём нет стремительной ожигающей ясности, по которой несёшься, как с ледяной горки. Всё-таки писатель — это ледянка. Или хотя бы картон.

Итак, в чём фатум Пелевина?

У него нет своего предложения.

Вот у Ницше оно есть (про Бога). У Гегеля (про свободу). У Маркса (про фарс истории; хотя это тоже Гегель). У Толстого (про «несчастны по-своему»). Пелевин всех их в романе упоминает, причём упоминает именно в смысле «предложения», умело выжимая классиков во внятный итог.

А вот у самого Пелевина такого предложения нет.

Он классик без предложения. И это предложение он пытается сложить все свои тридцать лет.

И до сих пор не сложил.

Вот в чём трагедия: классик без предложения!

Если бы сам Пелевин сидел в баночной тюрьме, его бы день за днём мучили мыслью, что ваше единственное предложение — то, из-за чего вас помнят и что все назовут, это предложение про пидорасов у клоунов и клоунов у пидорасов.

И это не то, с чем пускают в самый высокий таер.

Что делает Пелевина очень трагичной, даже уставшей фигурой. Его позднее обращение к Шекспиру закономерно. Призыв к читателю в финале «KGBT+» — тоже. Пелевин всегда был очень добрым писателем, очень чувствующим, сопереживающим. Но он уже давно свалился в петлю, в тот цикл литературного перерождения, из которого вроде как должен был выбраться, но в котором он тщится найти свою главную словесную формулу.

Но её нет.

И это так больно, что Пелевину хочется кое-что пожелать.

Виктор Олегович! Просто позвольте этому быть. А там уже само собой сложится.

#новые_критики #осанов #новая_#критика #пелевин #KGBT