Гоу-гоу (часть 6)

6.

Филимон раздобрел, он уже мало походил на того тощего, лысеющего Филю, который, вечно согбенный, курил на лестничной площадке студенческого общежития. Сейчас ни один волосок не нарушал гладкости черепа, зато сутулости как не бывало, — будто в позвоночник вставили штырь: хребет уже не гнулся.

Хозяин всего несколько минут смог уделить Никите: уезжал в аэропорт, провожать делегацию — гостей фирмы, и обещал вернуться нескоро.

— Прости, Ник! Надеюсь, ты позволишь называть тебя как в молодости? — он улыбался необычной для Никиты улыбкой, открытой, уверенной, хозяйской: — Мне кажется, мы все трое помолодели. Во всяком случае, об Оля я могу сказать определенно. Как только увидела тебя в телеэкране — само свечение! Сказала, что не сможет дальше жить, если ты не погостишь у нас. Мы все действительно очень рады. Может быть, это даже кстати, что меня не будет некоторое время: поговорите вдвоем. А потом и я присоединюсь. Было бы, наверное, смешно и непродуктивно, если бы мы, все трое, наперебой... Словом, я не прощаюсь, хотя ужинать вам предстоит без меня. Ник, я надеюсь, что ты не огорчишь нас, и погостишь в этом доме некоторое время... Мы с Оля не хотим слушать никаких возражений! На втором этаже у нас три комнаты, специально для гостей, со всеми гостиничными удобствами, одна из них ждет тебя. Можешь считать, что ты не в гостях, а в отеле, если тебе так легче. Все, решено? Ну, вот и хорошо. Оля, пусть Вано остается дома, а Артура я, пожалуй, возьму с собой, сядет за руль. Заезжал Осенний... Суетится, бедняжка, волнуется, валидол горстями ест...

— Это он счастья, — пояснила Оля Никите. — Завтра у Вадима презентация книги. Сборник стихов. Первый в его жизни. Филя принимает в этом непосредственное участие. — Она благодарно потянулась с поцелуем к мужу — чмок! — Филя, милый, мы дождемся тебя, как бы поздно ты ни возвратился.

 

Когда Удав с Артуром уехали, Никите было предложено осмотреть дом, что показалось очень кстати, — и действительно, за время экскурсии он окончательно пришел в себя.

Снаружи здание не претендовало на оригинальность, в то же время в нем, несмотря на крупные размеры, не было и пошлой помпезности, присущей строениям нового времени, как грибы на щедрой опушке заселившим все городские окраины, явившим новые понятия классицизма в стране, сменившей формацию. Зато внутренности кричали примитивной готикой: стрельчатые арки — к месту и не к месту, — с опорами на декоративные столбы, змеиная вязь орнаментов (редких, и от этого несколько зловещих). Впечатления от всего, что удалось увидеть в ходе осмотра, не оставляли сомнений в том, что дом построен по проекту Филимона (об этом гордо поведала Оля в самом начале пути). В этой безвкусной архитектуре был весь Удав, неприметный с фасада, но яркий маниями, которые пылают внутри, согревая или обжигая. Сейчас Удав не один, и, скорее всего, близкие имеют возможность созерцать и пользоваться всеми его уронами и прибылями в полной мере.

 

Оля подбросила в камин дров. В роли очередной порции топлива выступали останки стула: пара ножек и сиденье. Утихший было огонь, вновь заговорил. Заговорила и Оля:

— Филя имеет блажь: топить не березовыми поленьями, а стульями и прочей мелкой мебелью. Ничего не смогла с ним поделать. Раньше забирал старье на барахолках, — это единственное, что мне удалось опротестовать: неприятно, знаешь... Тогда он стал закупать мелкую мебель прямо на фабрике... — Оля засмеялась: — Берет за ножку, и бьет об чугун! — она указала на железную плиту, вмурованную в пол перед камином. — А потом доламывает, раздирает как лис кура, и бросает в огонь. Мне кажется, он получает от этой процедуры какое-то особое удовольствие. Впрочем, и не скрывает этого, правда, объясняет шуткой, каждый раз новой. Гостям нравится, они полагают, что это характерный аристократический бзик. И правда ведь, Ник, березовые поленья горят уютно, а в пылающей мебели есть что-то таинственное, зловещее и притягивающее. И гостиная уже в полной мере приобретает интерьер средневекового замка... Впрочем, камин мы разжигаем просто так, для особой обстановки, даже летом. А для тепла у нас есть котельная...

Оля замолчала, и взор ее сделался виноватым.

Никита пришел ей на помощь шуткой:

— Место действия для так называемого готического романа: ужасы в исполнения демонических личностей!

— Возможно, Ник, ты попал в самую точку. Прости Ник. Ты, наверное, думаешь, что я заговариваю тебе зубы? Просто не знаю, как начать. Тяжело вспоминать, ты скоро меня поймешь...

 

На свадьбе Оля посматривала на Филимона: только она могла ведать, что творится в душе ее исступленного обожателя, какая химера корчится, издыхая в мучительных судорогах. Там же на свадьбе, госпожой-повелительницей между двух невольников (Филимон сидел справа от нее в качестве Гарриного свидетеля), она вдруг осознала, что испытывает к обоим во многом схожее чувство, в основе которого — нежность и жалость. Но повелительница — не Фемида, и чувство поделено неравно: одному досталась почти вся нежность, другому — одна жалость.

Однако жалость, как показала жизнь, и явилось той зацепкой, благодаря которой брачный дуэт остался частью дружеского треугольника: Филимон стал другом новоиспеченной, тогда еще студенческой семьи, где, впрочем, ему в самом начале намеками дали понять, что узы Гименея, которые связали Оля с Гарри, — не Гордиев узел, который можно разрубить, и первый жест, понятый (пусть даже неправильно) как посягательство на крепость брачных уз, будет концом дружбы.

Но Филимон не давал повода для подобных сомнений, и дружба крепла день ото дня. Причем, к несколько досадливому удивлению Оля, очень быстро выросла мужская составляющая тройственной близости: Филимон полностью переключил свое внимание на Гарри, оставив его жене самое меньшее — простую учтивость.

Под напором «дружественных» атак Гарри не устоял, — и они с Филимоном стали настоящими друзьями, которые скоро уже не могли без постоянного общения. Как естественный результат, у них появились общие увлечения, а у Оля — общая ревность, в которой доставалось и Гарри, и Удаву. Но, как следствие странного раздвоения, она никогда вслух не упрекнула ни одного из них.

 

После окончания института и начала самостоятельной жизни одним из общих увлечений двух друзей стала охота и сопряженная с ней рыбалка. Удав имел некоторый опыт уважения к оружию, и быстро привил эту слабость Гарри, у которого, как у натуры увлекающейся, любимое занятие быстро переросло в страсть. Оля заметила, что муж даже несколько охладел к гитаре. Притом что и без этого, сразу после свадьбы, решительно забросил, как исполнитель, появления на публике — разорвал все деловые контракты и творческие связи (чем несказанно опечалил бывших компаньонов по свадебным «халтурам» и, неиссякаемых числом и чувствами, завсегдатаев клуба «Те, кому за сорок»).

Ружье у них было одно на двоих (доставшаяся Филимону от умершего родителя старенькая ижевская двустволка). С первых же зарплат Гарри с Филимоном купили моторную лодку, которую использовали в качестве технического средства для охоты и рыбалки. Лодка стояла на городской лодочной пристани, недалеко от того места, где снимала квартиру семья Гарри. Из окон девятого этажа открывалась красочная панорама: река, делящая город на две части, с множеством лодок на приколах, издали похожих на разноцветные мыльницы. Иногда по всей видимой длине реки проплывали трудяги-баржи и величавые катера.

Как правило, в субботу Гарри уходил с рюкзаком к пристани, где его уже ждал Филимон с лодкой наготове. Оля брала Артура на руки, подходила к окну и почти всегда находила в береговой стране Лилипутии знакомые фигуры: «Смотри, Артур, во-о-он — там: папа и дядя Филя с ружьем и с удочками. Сейчас они садятся на лодку... Вжжжик! — поехали!..»

Мужчины уезжали, как правило, на сутки, и в воскресенье после полудня возвращались с пустяковой добычей: пара уток и, если повезет, несколько щук от попутной рыбалки.

В одно воскресное утро, в самом начале осеннего охотничьего сезона, Оля подошла к окну и удивилась картине, не свойственной раннему часу: пристань суетилась словно муравейник. На берегу стояла «Скорая помощь» и несколько милицейских машин. Конечно, она не могла знать о том, что имеет ко всей прибрежной суете участие: это Филимон привез с охоты страшную «добычу» — Гарри с простреленной грудью.

 

Никита заметил, что Оля прикоснулась краем салфетки с глазам, которые оставались сухими и лишь немного воспалились. После этого она продолжила ровным тоном, несколько суховато и отстранено:

— Версий было три: умышленное убийство, самоубийство и несчастный случай. Следствие вынуждено было принять последнюю версию, на которой настаивал единственный свидетель. Суть ее в следующем. Филя управлял лодкой, сидя на корме. Гарри расположился ближе к носу так, что они находились лицом друг к другу. Ружье лежало заряженным на рыболовных снастях, стволом к Гарри. Ехали на малой скорости. Мимо пролетала крупная утка. Гарри в азарте схватил ружье за стволы, потянул на себя. Спусковые крючки зацепились за снасти. К несчастью, ружье было снято с предохранителя... Опрос свидетелей не выявил ни малейшей неприязни участников трагедии друг к другу. Более того, все подтвердили, что это были друзья, уважающие и даже любящие друг друга. Экспертиза показала, что оба были трезвы... После смерти Гарри Филя стал нам с Артуром единственной опорой. А через год сделал мне предложение...

 

Они долго молчали, глядя, каждый по-своему, на погасший камин, но оба не смея шелохнуться.

— Кто этот странный человек? Вано, кажется?..

— Это личный шофер Филимона, — с готовностью оживилась Оля. — Он проживает у нас, в этом же доме, на втором этаже. Помещение со всеми удобствами, с отдельным входом. Выполняет обязанности и водителя, и электрика, и слесаря, и телохранителя, и охранника этого, так сказать, замка. Если общо, то на нем жизнеобеспечение и безопасность всей нашей усадьбы. На первый взгляд он странный. Соседи предполагают, что он нем, что у него нет языка, но это чушь. Просто — неразговорчивый. Сейчас он где-то недалеко: или в своей келье, или проходит по наружной галерее второго этажа — оттуда видно, что делается за забором, или где-то во дворе. Иногда мне кажется, что он контролирует все, что происходит в доме. Нам грех на него жаловаться: добросовестный, усердный. Еще у нас есть домработница, которая приходит днем, — женщина с кулинарным и даже медицинским образованием. Кстати, она гармонирует с этим домом-замком, — в ней есть что-то тайно-мрачное, исподний огонь. Мне она не очень нравится, мы как-то не сдружились с самого начала. Но Филимону, кажется, именно это в ней и нравится, а может, и не только это. Он упорно, из года в год, продлевает с ней договор. Я не настолько ревнива, чтобы обращать на это внимание. Готовит она хорошо, к тому же — уколы, массажи... Меня она устраивает, домработница ведь не для дружбы, согласись?..

— Где вы нашли такого усердного? — спросил Никита рассеянно, возвращаясь к Вано.

— О, это давняя история. Вообще-то, мы, я и Филя, знаем его с детства. Раньше он был гроза района и даже приударял за мной, — у Оля получилось кокетливо.

Никита рассмеялся:

— Ну, уж об этом можно было не говорить! Быть рядом с тобой и оставаться равнодушным!..

— Словом... — Оля корректно его прервала, — нас троих кое-что, скажем так, связывает. Несколько лет назад я узнала его в телепередаче «Из зала суда»...

— Какое счастье, что ты смотришь телевизор, Оля!.. — пошутил Никита и быстро приложил ладонь к губам, демонстрируя покорное внимание.

— Ты прав, Ник! Так вот, мне его стало жалко... К тебе, Ник, другие чувства, пожалуйста, не оскорбляйся! Если коротко, то Филя вдруг проникся к моей жалости, так мне поначалу показалось, особым образом и буквально загорелся. В то время он уже занимал высокий пост, карьера шла в гору, мы стали достаточно обеспеченными, у нас уже была эта усадьба, домработница. Кстати, тебе, наверное, странно, но я никогда не работала, ни по специальности, ни как-либо иначе — сначала Артур был маленьким, потом Филя был против, трудясь за двоих, ну а вскоре подобная необходимость отпала вовсе. Так вот. Филя навел справки, разыскал этого Вано, ездил к нему в колонию. Словом, после освобождения несчастный, потерянный, упавший на самое дно, поставивший на себе крест человек стал жить и работать у нас. Однако... — Оля посмотрела на Никиту с сомнением: стоит ли об этом? Но, вздохнув, продолжила: — Я надеялась, что Вано станет нам другом, а Филя сделал его рабом. Впрочем, я мужа не виню: у них с детства были непростые отношения. Возможно, Филя что-то себе и ему продолжает доказывать. Хотя последнее в отношении этого бедолаги, я бы сказала, неосуществимо — Вано уже не тот человек, который чувствует боль. Благодарность? — возможно... Но нечувствительность к боли, мне иногда кажется, не очень приятна Филимону, он не того ожидал. И все же Вано его устраивает: рядом существо, верное, как пес. Перегрызет горло всякому, кто посягнет на кого-либо из нашей семьи.

— Я заметил... — проронил Никита.

 

Основных условий, на которых Оля соглашалась на союз с Удавом, была два. Первое, памятью о Гарри, относилось к ее имени: Удав обязан называть свою женщину в соответствии с именем, данным его предшественником, — ОлЯ (без склонений, с ударением на втором слоге). С этим Удав согласился сразу. Вторым условием была ее личная свобода. В чем эта свобода заключится, Оля, в момент высказывания своего категоричного требования, еще мало представляла. Но границы дозволенности предложил сам Удав: все действия Оля должны находится в рамках светского приличия. Таким образом, он соглашался на все условия Оля, — так ей показалось. Самоотверженность будущего мужа не поразила Оля, потому что она жила с ней не один год и, собственно, сформировалась во многом как плод жертвенности этого человека. Поэтому ее не насторожило предупреждение Удава, которое он произнес тихо, но твердо, тоном, уже не терпящим каких-либо возражений: «Но тем, кто будет вокруг тебя, я такую мою покладистость не гарантирую».

В ту пору весь мир Оля замыкался мизерным кругом, в котором помещалась только она сама и маленький Артур, и поэтому картина судеб будущего окружения была ей столь же неинтересна, как и недоступна. Между тем, таким концептуальным решением о кордонах своей покладистости, которое Оля приняла за несущественную ремарку к общему согласию на свою свободу и потому вовсе ее не страшилась, судьба всех ее будущих пристрастий была предопределена.

Первой любовью после Гарри, естественно, являлся сын Артур, поэтому он и стал пионерным объектом, на который Удав обрушил всю мощь своего демонического влияния.

Удав с начальных дней совместного проживания неистово взялся за воспитание пасынка. На первых порах это удивляло и даже несколько настораживало Оля, но, зная характер Удава, она успокоилось тем выводом, что его воспитательская активность была составляющей любви к ней. В дополнение ко всему Удав никогда не давал повода усомниться в его доброжелательности к Артуру. Такая благосклонность нового мужа к ее ребенку, которому он приходился отчимом, не могла не тронуть травмированного сердца Оля. В таком благодарном состоянии ей не смело прийти в голову, что генеральной политикой Удава является идея «выжженной земли» вокруг Оля, тогда ее желание прислониться к кому-либо имеет один вариант — к нему, к любящему ее человеку. Приручение Артура шло в копилку решения этой же задачи. Настало время, когда Оля уже не могла влиять на сына: ни на его отношение к Удаву, который, несомненно, в полной мере стал ему отцом, ни любое другое отношение к окружающему миру.

Впрочем, когда сын стал юношей, Оля, поняв то, что Артур отдает предпочтение не ей, а Удаву, не очень испугалась. В конце концов, и из этого можно извлечь положительный вывод: у ее мальчика есть настоящий отец, а кому из родителей он больше благоволит — не суть важно. Главное, что его развитие не вызывает тревоги, а только радует: школа с отличием, университет, задатки будущего ученого...

Но однажды, когда Артур в первый раз по-настоящему влюбился, особенности его воспитания повернулось неожиданной гранью...

Проявления той любви оказались настолько глубокими и самоотверженными, что Оля, предполагая, что сын есть симбиоз генной наследственности от Гарри и воспитательной расположенности от Удава, впервые испугалась за него: мальчик может просто покалечить себе жизнь, погибнуть в пучинах беззаветной любви. Удав услышал ее. Используя всю силу своего влияния, он добился, чтобы сын оставил девушку. Объяснения между отцом и сыном оказались бурными, но быстротечными. Все разрешилось, на удивление Оля, очень быстро: сын решительно отказался от своей пламенной любви, притом, что объективных оснований для разрыва — не было (девушка из приличной семьи, никаких угроз карьере Артура эта связь не сулила, до серьезных взаимоотношений было еще далеко). Это быстрое решение испугало Оля как бы с другой стороны, но еще сильнее. Какое-то время она пребывала в состоянии близком к прострации: ее сын, оказывается, безвольный и беспринципный человек, могущий с легкостью оставить того, которого приручил. Она поняла, что сын стал главной платой за ее личную свободу. До этого были и другие жертвы, но они несоизмеримы с жертвой материнской. Позже до нее доходили слухи, что бывшая возлюбленная Артура сделала аборт, но Оля уже не придавала этой сомнительной информации серьезного значения: мало ли что говорят. Оля быстро оправилась от всех переживаний, связанных с любовной историей сына. Тем более что в ее жизни всегда находились люди, которым можно было отвести душу... Вот, хотя бы...

 

— Однажды, через пару лет после того, как мы объединились с Филей, у меня появился один друг... — Оля значительно глянула на Никиту: — Я полагала, что настоящий. Это был спортсмен из столицы. В нашем городе, как ты можешь знать, неплохой гребной канал. Проводятся соревнования, в том числе международного уровня. Он часто бывал здесь, стал вхож в нашу семью, являясь некоторым украшением компаний. В то время он уже был призером нескольких чемпионатов страны по гребле. Очень амбициозный молодой человек, мечтавший о золотых медалях, профессиональном спорте, загранице, материальной обеспеченности, красивой жизни. — Оля немного задумалась, грешная улыбка коснулась ее губ. — Я считала, что это и есть новый тип спортсмена, в противовес нищим бессребреникам нашей юности, которые клали жизни на алтарь отечества, не получая ничего взамен, довольствуясь, так сказать, бестелесной славой. Знаешь, одно время я была твердо уверена, что все человеческие пороки от бедности. А стремящийся прочь от нищеты — уже благороден и богат. — Она помолчала. — Ник, я надеюсь, ты поймешь меня. Я раскрываюсь перед тобой, как перед братом, хотя не все, что я говорю, может положительно меня характеризовать в твоих глазах, понимаю. Я переступаю через себя... — Оля нервно засмеялась: — С этого момента, выходит, я преступница! Словом, я влюбилась в него. Но — особым образом, как влюблялась несколько раз и после того случая, правда, не так серьезно, точнее — совсем поверхностно. Наши платонические отношения, по моему мнению, никоим образом не влияли на мою семью. Для меня, как ты понимаешь, это была отдушина. Но Филя считал иначе. У нас с ним состоялся разговор, где каждый остался при своем. Ситуация находилась в согласии с нашей добрачной договоренности о свободе и светских приличиях, поэтому я была спокойна и неприступна. Но я недооценила своего мужа. Через несколько дней Филя, украшенный гримом, под которым явно проступал подглазный синяк, принес мне видеокассету, где запечатлелось его объяснение с моим поклонником. — Оля помолчала, наблюдая за реакцией Никиты. — Ты, должно быть, представил неистовую пикировку двух мушкетеров, с рукоприкладством, за немодностью шпаг? Нет, ты ошибся. Все как раз наоборот: очень спокойный разговор двух деловых людей. В этой, кстати, самой комнате, у камина. Где один сначала патетично упорствует, ставя во главу угла любовь и прочую чепуху, потом, не меняя позы, поднимает цену, а в результате, получив достойную, по его понятиям, сумму, превращается в побитого щенка и уходит, виновато виляя хвостом, с обещаниями не возвращаться. Тот, который заплатил, провожал его брезгливо-победной ухмылкой и нервным подергиванием глаз... На этом фильм прерывается... Меня чуть не стошнило.

Оля повернула голову, как будто ища чего-то:

— Ник, я не удивилась бы, узнав, что и этот наш с тобой разговор записывается на камеру. — Она безадресно помахала ручкой: — Филя, Вано, привет! Прости, Ник! С кем поведешься, от того и наберешься. Ник, ты, наверное, думаешь, зачем я упомянула про синяк, чтобы сбить тебя с толку? Нет. Я не уверена в его происхождении, но предполагаю, что оно не героическое. Скорее всего, после того, как спортсмен ушел, у Фили случился припадок, который у него непременно происходит в минуты поражений или побед. Падая, он, очевидно, ударился. Подергивание глаз на последних кадрах — в пользу этой версии. Подобное также случилось в нашу первую... Нет, Ник, это уже выше меня, прости, довольно!.. — Оля нервно рассмеялась. Казалось, еще немного, и смех перейдет в плач. Но это состояние быстро прервалось: Оля встрепенулась, прислушиваясь к шуму: — Это Филя.

Было слышно, как подъехала машина.

(продолжение следует)