ЗА ТЕМ ПОЛУСТАНКОМ. ЧАСТЬ 2

Богдана сморило после обильной калорийной еды и пережитых волнений. Ева сотворила ему навес из еловых лап. Думала создать защитное энергетическое поле, но в последний момент передумала. Он ведь не на Каюке — планете в созвездии Ориона, удивительной по красоте и смертельно коварной. Там нельзя спать. Пока органическое существо из плоти и крови бодрствует, проявляет активность, ему ничто не угрожает. Но стоит хотя бы на мгновение перейти в пассивную стадию, то бишь, задремать, плотоядная атмосфера мигом скушает зазевавшегося. Без остатка и воспоминаний скушает. 
Богдан сладко посапывал во сне. Сосновый бор с его целебными ароматами кого хочешь убаюкает. Тем паче, такого парня, умудрившегося на своем недолгом веку нахвататься всякого разного экстрима «по самое не хочу». Ой, бестолковая Арина! Ему же, наверное, жестко и вообще некомфортно на сухих иголках? Да и костюмчик на нем — тот еще прикид!..
Ева засуетилась подобно курушке-наседке. Первым делом прибралась после трапезы, отправив посуду в ее изначальное состояние, то бишь распылила ее на атомы. Затем подвесила спящего Богдана в воздухе, сняла с него арестантскую робу. Подумала маленько и растворила без остатка исподнее. Целомудренно потупив глаза, сотворила на парне модные льняные трусы с гульфиком. Правда, задом наперед и наизнанку. 
Поторопилась, как это там у него,.. блин малиновый! Ладно, сойдет... Вытащила из памяти огромную деревянную кровать с пуховой периной, но оказалось, данное царское сооружение вмещается под зеленый живой навес лишь одним углом. Э, чего мудрить-то, годится и раскладушка. Перинку, однако, оставила, подогнав ее под соответствующий размер. Нежно опустила Богдана в мягкую постель, укрыла белоснежным меховым пледом и удовлетворенно откинулась в услужливо возникшем под ней кресле-качалке. И опять задумалась. Не о том, что было на ее миллионолетнем веку, а о том, как разрулить нынешнюю ситуацию, какое настоящее и будущее определить беззащитному парню. Да и надо ли оно ему?
Вот попала! Не было у бабы забот, купила баба порося... Для начала следует порассуждать, кто она такая? Богиня? Держи карман шире! Сгусток плазмы, суперкомпьютер, бездонное вместилище информации, или все-таки человек?
Ева тяжко вздохнула. Генетически она с Богданом, зародышем истинной цивилизации, идентична, но уровень развития несопоставим. Хотя, блин малиновый, психика у зародыша на зависть крепенькая! Надо же, этот несуразный, сорный «блин малиновый» прилепился к ее вселенскому сознанию будто родной. И ничего. Не скребет. А у нее-то, всемогущей и всевидящей, оказывается, с психикой проблемы. Как это так: она умеет управлять всем и вся, а с эмоциями справиться не может. Почему? Интересно, а сумеет ли она при случае заплакать?
Ева повторно тяжко вздохнула и выбросила из головы неуютные мысли. Врюхалась, девка, или как там себя назвать, будто кур в ощип, вот и крутись теперь. Только не заморачивайся.

Х Х Х 

Богдан проснулся. Не сам. Разбудила божья коровка, усердно перебиравшая лапками на самом кончике носа, принадлежавшего, естественно, не ей. Собрав глаза в кучу, Богдан наблюдал за симпатичным насекомым, темно-бардовым в крапинку, терпеливо дожидаясь дальнейшего развития событий. Будучи подследственным, когда его еще выводили в прогулочный дворик, он однажды увидел такую божью коровку, залетевшую, или занесенную ветром с воли. Потом, в бетонной подвальной одиночке, та коровка превратилась в навязчивую идею. Такую же параноидальную, как лопух. Хотелось поесть лопушка. До такой жуткой степени хотелось, что даже слюна принимала зеленый оттенок.
Божья коровка трижды расправляла крылышки и наконец улетела. Богдан привел глаза в нормальное положение и уставился на ослепительно красивую девчонку, задумчиво покачивавшуюся в бамбуковом кресле обочь его лежбища. Блин, хоть удавись, такого совершенства в реальности быть не должно. Вот ежели в сказке, да и то слов не хватит, дабы описать оное феерическое зрелище. Аж жутко становится.
Богдан на мгновение представил себе девчонку рядышком, на раскладушке и тестостероны всякие разные прямо-таки взбесились во всех без исключения клеточках организма.
— А в лоб? О хлебе насущном думай! — девчонка ехидно прищурилась: — Костюмчик какой желаешь, потомок? Я тебе, кстати, в прабабки в сорок второй степени гожусь. — нравоучительно добавила Ева.
— Не коси, — смущенно обронил Богдан. — Так долго даже звезды не живут.
— Ух, деловой! Много ты знаешь...
— Откуда ты, блин малиновый, взялась, такая продвинутая?
— Из параллельной Вселенной. Не веришь?
— Верю. В дурдоме покруче тебя пациенты встречаются...
— А кто вас, сударь, из камеры вынул? Кто от расстрела спас! — взвилась Ева. И внутренне ахнула: никогда не замечала за собой неуравновешенности. — Провокатор хренов!
Богдан разинул рот. И захлопнул. Крыть было нечем. Ну, врюхался! Из огня да в полымя.
— Знаешь чего, волшебница? Неэтично так вот, в чужой голове-то ковыряться. Я ж тебе не Ерошка какой-нибудь ущербный. Худо-бедно, гомо сапиенс, гордость имею.
— Ну, извини. Природа у меня такая... А ты мысли свои похабные поглубже запихивай. А то ведь они у тебя не столько в голове, сколько на морде лица написаны. 
— А чего я, чего?..
— Ладно, проехали...- Ева выпорхнула из качалки: — Надо тебя, Богданчик, одеть. Вставай, а то размер не тот сотворю. Вот только не смущайся, пожалуйста. Отворачиваться не буду; надо визуально творить. — И звонко, переливчато рассмеялась.
Богдан недоуменно приподнял правую бровь, глядя на Еву, потом перевел взгляд вниз, на себя, и прыснул в кулак. Хорош! Трусы наизнанку, да еще и задом наперед. Вот тебе и гордость рода человеческого...
-Можешь сам отвернуться, — подначила его Ева: — Нецелованный, блин, солдатик.
Богдан фыркнул, однако действительно отвернулся. Прах ее расшиби! Не баба, прямо инкуб какой-то немыслимый. Нецелованный, как же. В детдоме и особенно в институте накувыркался с однокашницами под самую завязку! Хотя,.. хотя перед этой загадочной девчонкой чувствовал себя точно не целованным и бестолковым пацаненком. Тестостероны бродили, а разум приказывал: «Уймись! Не по Сеньке шапка.»
— Правильный у тебя разум. Далеко пойдешь. Поворачивайся-ка, давай. — Ева прищурилась, прицокнула языком, оценивая содеянное ею.
Богдан оглядел себя. Замшевые кроссовки, легкие, дымчатого оттенка, летние брюки, футболка голубого цвета. На груди картинка с каким-то субтильным, неестественным лохмачом при козлиной бороденке. Передернувшись от омерзения, Богдан потянулся скинуть с себя педерастическую обнову, но Ева его опередила. 
Мгновенно взору парня предстала светло-коричневая ковбойка с двумя нагрудными карманами и застежками-кнопками. Рубашка оказалась, как и весь наряд, впору. Сидела будто влитая, рельефно подчеркивая мускулатуру, размякшую за месяцы заточения, но еще не потерявшую вида, присущего молодости. И ничуть не стесняла движений. Точно такую же ковбойку он видел три года назад в каком-то вестерне, прорвавшемся на волне гласности и ускорения, сквозь «железный занавес» в многострадальную страну под названием СССР.
— Все! — удовлетворенно констатировала Ева. — А будешь пялиться на меня, превращусь в жабу. Глянешь, навеки импотентом останешься...

Х Х Х

Приняв происходящее за должное, понеже искать рациональное объяснение — голову напрочь сломать, Богдан задумался, как и посоветовала Ева, о хлебе насущном, то бишь, о ближайшем будущем. А оно, искомое будущее, выглядывало из густого тумана пока что не благообразным ликом, а голой задницей. Наверняка его уже ищут: чего-чего, а неотвратимость наказания в родной державе — самый приоритетный бренд. Государственная репрессивная машина в этом деле достигла абсолютного совершенства. Богдан еще не мог знать, что пройдет два-три года, страна развалится на куски и лоскутки, преступность захлестнет Россию, правоохранительные структуры сами явят миру пример рэкета и бандитизма, и никому не станет дела ни до него лично, ни до законопослушных граждан вообще.
Но Богдан пока пребывал в неведении относительно своей судьбы. Государство воспитало его в страхе. Оно, ничтоже сумнящеся, подвело его под расстрел. Подвело вопреки закону и здравому смыслу. И если бы не эта очаровательная ведьма, или колдунья, или волшебница, его молодой здоровый труп уже с наслаждением кушали бы черви.
— Какой ты, Богданчик, дикий. Нормальный я человек. Такой же гомо сапиенс, как и ты. — Ева улыбнулась с еле заметной грустинкой в огромных бездонных глазах. — Коль я взялась с тобой нянчиться, то со временем все поймешь. А захочешь, так и научишься кое-чему из того, что известно мне.
Богдан вспыхнул.
— Я тебе сосунок что ли?
— Корытник.
-Вот дам по шее, все углы описаешь...
— Не дашь. И не хами, пожалуйста.
— Это почему же?
— По кочану... Смотри!
Неуловимый миг и Ева с автоматом в руках сидит на башне огромного, неуместного в окружающей идиллической среде и от того еще более грозного танка с крупнокалиберной пушкой, пулеметами и двумя кассетными ракетными установками класса «земля-земля».
От неожиданности Богдан шарахнулся в сторону. Возникло трусливое желание спрятаться под раскладушку. Переборов постыдный порыв, он покрутил пальцем у виска:
— Кукла ты хренова! Пацанка! Чудней ничего придумать не могла?
Снова неуловимый миг... танка как не бывало. Ева примерной девочкой, потупив глазки, стоит метрах в двух напротив Богдана, вместо автомата держа в руках резную братину с золотистым каким-то напитком, рапространяющим вокруг одуряющее аппетитный аромат.
— Мир? — она протянула с поклоном старинную емкость Богдану. — Испей медовухи, добрый молодец.
Богдан принял братину, основательно приложился. Затем церемониально подал емкость Еве.
— Испей и ты, красна девица. Только не шути стрелялками. Так ведь и до поноса довести можно...
— А давай я построю тебе дом прямо здесь. Как тебе тут?
Богдан огляделся. Дурочка она, что ли?
— Сам такой! Никто, нигде и никогда отныне и во веки веков искать тебя не будет. Ты теперь над Миром! Поблагодарил бы ты меня, скромную девушку, Царицу Миров! Только и можешь, что хамить...
— Я ж тебе слова худого не сказал. Не лезь в башку и напрягаться не будешь. Э-э, погоди-ка, так, говоришь, все-таки Царица Миров? А мне теперь ниц и кроссовки твои лизать? Я тебе не игрушка! Лучше уж сразу убей!
— Какой же ты, Богданчик, капризуля. Говорю, нормальный я человек; тебе не нравится. Царица — дюже круто. Непоследовательный ты, Богданчик. Может, для вас это норма — сперва спасти, затем убить, — а мы, поверь, совсем по другому ведомству.
— Тогда давай, объясни, кто ты, и кто «вы»? — Богдана вдруг обдало внутренним жаром; казалось, еще чуть-чуть и он загорится дымным пламенем: — И так полным долбо... дураком себя осознаю, а ты до сих пор темнишь. Негоже, сударыня, издеваться над потомком. Не совсем уж мы дикие. Чай, в конце двадцатого века живем, о паранормальных явлениях и прочих НЛО наслышаны...
— Сказала же, объясню! — Ева посмотрела поверх головы Богдана: — Пойдем в дом, там и поговорим серьезно.

Х Х Х

Ева поскромничала. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, Богдан увидел не дом. Дворец! Куда там будущим «новым русским», нуворишам от сохи! Денег, вероятно, хватит, фантазии, хоть убейся — никогда! По определению.
Эта всемогущая и, ежели до конца верить, ископаемая девчонка обладала поистине сказочной фантазией и неистощимым кладезем идей. Плюс к тому же, как с удивлением, покопавшись в собственных ощущениях, обнаружил Богдан, она была своей в доску. Немножечко воображулистой, но своей. Такой именно, каких даже кобелистые мужики не тащат с первого взгляда в кусты, а искренне уважают и признают равными по жизни.
— Ну спасибочки вам в тряпочку! Оценил-таки, благодетель. Нижайше вам признательна и трепещу от счастья.. — в Еву будто сладостный бесенок вселился: впервые за несколько тысяч веков ей захотелось естественного, нормального человеческого бытия. Видимо, пресытилась собственным всемогуществом. И в то же время приятно было наблюдать за реакцией Богдана на все чудеса, хотя для нее чудес и не существовало. Всего-навсего элементарное и довольно-таки скучное занятие — извлекать из эйдетической памяти Земли и Вселенной все необходимое для существования. Не прилагая при этом никаких физических усилий.
Богдан проигнорировал очередной взбрык Евы. Не до шпилек стало. Перешагнув порог, он попал в нереально прекрасный мир. Хрустальный пол в холле переливался в своей прозрачной белизне всеми цветами радуги, парадная лестница в глубине, ведущая не вверх, а куда-то в бесконечность, утопала в огромных, с колесо бронетранспортера, цветах однозначно неземного происхождения. Стены холла были вовсе не тем, что подразумевается стенами. Они состояли из лазоревой, пронизанной солнечными лучами воды, каким-то невероятным образом принявшей форму стен. А в этих стенах плавали, ползали, вертелись волчком немыслимые кошмарные создания, своим безобразием являвшие образец красоты и эстетического наслаждения. Своды холла, ежели их можно назвать сводами, источали ласковое тепло и завораживали переливчатой мелодией: словно звали отрешиться от всего бренного и воспарить над миром.
Богдан застыл столбом, не в силах проявить ни малейшей реакции, а очнувшись, не нашел ничего лучшего, как ляпнуть затертое от повсеместного употребления:
— Наши люди в булочную на такси не ездят...
— Отстой... — хихикнула довольная произведенным впечатлением Ева, — Это мир моей планеты. Я его сама создала и иногда там живу.
— Извращенка... — буркнул вконец ошарашенный Богдан. — Нам бы чего попроще... Комнетенку в коммуналке. С тараканами...
— Не юродствуй, Богданчик! Привыкай к хорошему, становись человеком!
— Извращенка и расистка! По-твоему, ты человек, а я амеба одноклеточная? Не много ли на себя берете, Ваше загадочное величество?
Ева промолчала. Легко, будто и не касаясь пола подошвами кроссовок, поплыла через холл к цветочной лестнице. Богдан понуро поплелся следом, не сразу заметив произошедшую метаморфозу. К лестнице приближалась уже не шантрапа в драных джинсухах, а всамделишная царица! На Еве немыслимо ярко горело и переливалось радужными волнами воздушное платье со шлейфом, а голову венчала натуральная корона из крохотных звездочек и планет. Не впаянных в металл, а находящихся в постоянном упорядоченном движении. Хорошо, Богдан получил детдомовскую закалку, а то ведь недолго и напрочь комплексом неполноценности изойти. Как поносом после употребления прокисших щей. Кстати, одеяние самого Богдана тоже претерпело радикальные изменения. На нем красовались изящные ботфорты, белые рейтузы и великолепный, расшитый драгоценными золотыми нитями камзол. Сказка, да и только!
Как-то, в детдомовскую эпоху, довелось Богдану попасть в самодеятельные артисты и сыграть старуху в сказке о рыбаке и рыбке. Девчонки, блин, наотрез отказались от той вредоносной роли и пионерская группа, старостой которой подвизался бедолага Богдан, запросто могла бы со свистом вылететь из конкурса. Сулящего, между прочим, поездку по пушкинским местам в случае победы.
Для сцены, где старуха становится царицей, у тети Клавы, детдомовской уборщицы, одолжили сатиновый халат, расшили его елочными бусами и вырезанными из цветной бумаги кружевами. Это было одним из условий конкурса: бутафорию изготовить силами группы. Все, в конечном итоге, прокатило как нельзя лучше. Победа досталась группе Богдана. Хотя, конечно, пацаны потом поерничали над ним всласть. Пришлось некоторым надавать по шеям, дабы успокоить не в меру ретивых.
В общем, силами Евы сотворенная одежка — не чета синему халату тети Клавы. Вполне приличная одежка. В какой-то мере даже льстящая самолюбию. С означенной здравой мыслью Богдан доплелся до первой ступеньки лестницы и чуть не наступил на шлейф Евиного царского платья. Сдвинувшись вправо и отступая на полшага, как и положено порядочному царедворцу, начал подниматься обочь фантастической красавицы, словно всю жизнь только тем и занимался, что совершенствовался в дворцовом протоколе.

Х Х Х

В глубине бесконечной, сверкающей хрустальными сполохами галереи их поджидало нечто, верней, некто чешуйчатый, огромный и основательно страхолюдный. Шесть лап, каждая с Богдана ростом, треугольная морда с висящими чуть не до пола брыльями, четыре пары выпученных глаз, свернутый в кольца голый розовый хвост, увенчанный на конце острым плоским шипом, похожим на мушкетерскую шпагу.
— Это не он, а она, — отвечая на немой вопрос слегка струхнувшего Богдана, с ласковыми нотками в голосе произнесла Ева, — Ларга, представительница перевернутой Вселенной. Той самой, которая находится за черными дырами, как вы их называете. На самом деле никакие они не дыры. 
Это ядра, верней, ядрышки, оставшиеся от сверхновых. Весит такое ядрышко миллионы тонн и в нем не работает ни один из известных законов физики. Вам известных. — подчеркнула Ева, — Вот эти дыры и есть входы в миры, откуда родом Ларга. По интеллекту равна нам.
Богдан отвесил Ларге полупоклон, свидетельствуя свое почтение. В ответ страшилище разинуло пасть с трехрядными отточенными зубищами, и Богдан замер, очарованный волшебной мелодией, зазвучавшей из зева, в который свободно мог въехать горбатый «запорожец».
— Ты ей понравился. — хихикнула Ева. — Погоди, пригласит нас к себе в гости, на Сенжу, вот там-то ее подопечные жабы быстренько с тебя мужицкую спесь и заносчивость твою природную собьют.
— Никак не пойму тебя! — взъерошился не на шутку Богдан, — Еще, блин, одна феминистка на нашу грешную планету. Какого хрена вам, бабам, неймется? И любят вас, и балуют, и войны из-за вас затевают, и всю тяжелую работу на себя берут. Какого хрена, я тебя спрашиваю? Плохи вам мужики — лезьте сами в шахты, корячьтесь на лесоповале, идите в говночисты!...
— Фи, Богданчик! Ты же образованный человек, а в умонастроении твоем сплошной анахронизм.
— Сама-то поняла, что сказала?
— Отвянь.
Страшенная сирена, шествующая впереди, обернулась и натурально подмигнула Богдану правой четверкой глаз, словно одобряя запущенную в Еву шпильку. Вообще-то, по здравому рассуждению, не такая уж она и страшная. Просто другая.
— Сирены ваши — говнючки! Гусыни толстозадые. Благодари меня, потомок. Это я их, стервоз противных, навсегда убрала с Земли.
— Ох, и лексикон у тебя, Ваше Величество! Хамка трамвайная...
— Сам такой!
Обменявшись любезностями, ведомые Ларгой, Ева и Богдан вступили... нет, не в зал, паче того, какое-либо вообще помещение. Они непременно должны были провалиться, ибо под ногами разверзлась пустота, но не провалились, а двинулись дальше. Верней, это Богдан двинулся, по инерции перебирая ногами, а Ева с Ларгой как бы поплыли в вертикальном положении, без каких-либо усилий. Вокруг, насколько хватало глаз, мерцали и переливались ледяным светом звезды. Ледяным и животворящим светом!
В общем Богдан уже особо и не поражался следующим чередой чудесам. Не хронически же дикий, на самом деле. В свое время начитался фантастических романов и сказок, неосознанно пытаясь оградить себя от жестокой реальности, лишившей его родителей и дома. А в тех же книжках было все: параллельные миры, галактики, привидения, скатерти-самобранки, ковры-самолеты, шапки-невидимки, сапоги-скороходы, драконы, колдуны, ведьмы на помеле — все, на что способно человеческое воображение. 
Оставалась только самая малость — принять на веру, что все это существует в Евиной реальности, и не зацикливаться по данному поводу.
— Молодец! — хихикнула Ева, — Возьми с полки пирожок.
— Вообще-то не помешало бы,.. Ваше Реликтовое Превосходительство,
— Богдана все чаще подмывало поскоморошествовать перед Евой, — В смысле, пожрать не помешает...
— Проголодался, бедненький? Знаешь, Ларга, эти мои потомки на удивление прожорливы. Прямо шаране какие-то...
— Похлебала бы ты баланды зековской, — содрогнулся от слишком еще яркого воспоминания Богдан, — по-другому бы запела...
— Извини, не права. Прошу к столу. — царственным, едва уловимым жестом указала перед собой Ева.
Есть выражение: «не успел глазом моргнуть». Богдану тоже не удалось, как все трое оказались в беседке посреди оранжевого ландшафта. Чем-то похожего на английский парк из советского сериала о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Какие они, настоящие английские парки, Богдан не имел представления, как и не мог знать, что знаменитый фильм снимался в Прибалтике. Тем не менее ЦПКиО трудящихся имени основоположника соцреализма, дорогого товарища и обличателя врагов народа А. М. Горького не шел ни в какое сравнение с ухоженными и чистыми парками тех же прибалтийских республик. Ни тебе сигаретных бычков где попало, ни пустых водочных и пивных бутылок под кустами, ни, тем паче, отходов жизнедеятельности организмов рядовых советских граждан.
Оранжевый, без каких-либо оттенков и полутонов пейзаж успокаивал, очищал мозг от бытовой шелухи, настраивал на философский лад. Все было оранжевым, как в той старой песенке грузинской девочки, которой партия и правительство указали перепеть буржуазного итальянского мальчика Робертино Лоретти, понеже все самое-пресамое долженствовало иметь место не на их загнивающем Западе, а в нашем благословенном Советском Союзе.
Стол в беседке ломился от яств. Балыки, сырокопченая колбаса, нежная, «со слезой» осетрина, золотистый, целиком запеченный молочный поросенок, малосольные, одуряющее пахучие огурчики, свежие помидоры, зелень, фрукты. Известными Богдану показались лишь яблоки да груши, остальное он не представлял на вкус. Как, впрочем, и все вышеперечисленное. Слышал, но не ел.
— А шаране — это кто?
В ответе не было слов. Не было вообще никакого ответа. В обозримом пространстве ни Евы, ни Ларги. Только тишина. Очередные шуточки богини. Про себя Богдан решил пока думать о Еве как о богине, а там видно будет. Хрен с ними, ее чудесами и заморочками. Надо пожрать!

(ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ)