Фальшивая нота протеста

Первые скрипки надрывались в эмпиреях, воспевая путь симфонической личности – как велел им сам автор, зловеще нависая над ними. Концертмейстер вторых скрипок хмуро выводил нижнюю «соль», почти не следуя указке дирижёра.

«Искусство требует жертв», – с первой репетиции сей залётный златокудрый Аполлон распекал вторые скрипки. Не хватало трепета, не хватало порыва, духовного единения. «Искусство требует жертв», – продолжал он печально и томно, цепляя взор их ведущей флейтистки, где трепетали и порыв, и единение.

Да какое право он имеет требовать жертв?

Он консерваторских приятелей: они владели контрапунктом получше, чем столичный хлыщ с его «новаторскими» прибамбасами, которым сто лет в обед, что позволяет ему именоваться «неоклассиком неоавангарда». Они зарабатывали на хлеб, вдалбливая сольфеджио не в меру оборзевшим деткам, писали для отчётности симфонии, что никогда не прозвучат, ведь оркестр отдан в распоряжение заезжих звёзд, вроде этого Аполлона.

Он вспомнил, как плутая по подвалу альма матер, в прокуренном обиталище духовиков встретил ангела. Её присутствие согревало душу и теперь, когда он тянул лямку в молодёжном составе оркестра. Но она, похоже, не подозревала о его существовании.

Одна из флейт зловеще сбилась. Прекрасная флейтистка – впервые в его никому не сдавшейся жизни – обратила на него русалочьи очи с нечеловечески длинными ресницами. Он понял, что перебрал с тремоло. Он увлёкся, продолжая пилить свою «соль» поперёк исторического процесса, заявленного в партитуре.

Скрипачу это понравилось. Он заново услышал свой голос и обрёл крылья. Он начал импровизировать, едва слышно, но всё более распаляясь. Он модулировал в самые далёкие тональности, оспаривая амбициозные «вотэтоповороты» разрекламированной этим вечером симфонии. Он брал самые смелые аккорды, смешивая запредельно яркие краски.

Он мечтал обнажить убожество замысла, что они расцвечивали своими стараниями. В какой-то миг оркестровая масса дрогнула и перестала противостоять ему, подхватила, вознося на гребне волны. Конечно, ему показалось, но было уже плевать.

Дирижёр в панике озирал поле духовной брани, метая громы и молнии в сторону медных, словно надеясь на их трубный глас – плевать, что в партитуре его нет! И сладко было наблюдать его совсем не аполлоническую растерянность. Скрипач уж по заветам классиков решил превратить коду во вторую разработку, но...

В оглушающей – не предусмотренной партитурой – тишине одиноко запела флейта, оплакивая судьбу симфонической личности. «Что же я наделал?» – пришёл в чувство скрипач. И грядущая неизбежная расправа не так печалила его, как этот тихий плач.

Аплодисменты хлынули в самую душу.

– Дайте-ка, обниму вас, Платонов.

– Признаться, не сразу понял ваш последний опус. А теперь послушал – и как понял!

– Миди-файл не передаёт звуковой палитры, экспрессии.

– К слову давно не слышал подобного напора. Словно сама жизнь обрушивается на тебя и давит, да под славословия небес.

– И лишь одинокая скрипка противится этим славословиям…

– Вторая скрипка, прошу заметить!

– Именно! Все мы – вторые скрипки в оркестре мироздания. А оно гудит, срываясь до самых низов, гудит, и – гудит, в общем.

– Ага. Словно нет ничего и не будет, кроме этой «соль».

Облепившие дирижёра коллеги поволокли его «отмечать». Тот внезапно вспомнил о скрипаче.

– Селфи? – задумчиво предложил Аполлон.

Наконец и Она – второй раз в жизни – посмотрела словно бы сквозь него. Скрипач не видел: в голове его гудело мироздание. И не было ничего, да и не будет, кроме этой «соль».