Каша без топора

Воскресное летнее утро в общаге обычно наступало где-то в обед. В том числе утро двадцать шестого июня. Число мы знали точно, потому что вчера, двадцать пятого, был финал чемпионата Европы. Когда наша фееричная сборная, где были земляки Протасов и Литовченко, проиграла не менее фееричной сборной Голландии.

Накануне на все остававшиеся деньги мы с Борькой устроили просмотр финала. А заодно и пивную пирушку в комнате у Крота. Крот — это такая фамилия, причём вполне подходящая для прозвища. Взрослый, неспешный, расчётливый, как тёзка из мультика про Дюймовочку. У него был телек, взятый напрокат по восемь рублей за месяц. А у нас был Пашка, он же Паштет, крепкий весёлый деревенский парень. Мы втроём притащили ящик бутылочного пива. Ну как втроём, по обыкновению всё сделали мы с Паштетом, а Борька сказал, что его здоровье не позволяет ему поднимать ящик пива. А вот выпить — пожалуйста. Ещё прокатились в центр, в магазин «Рыба» на Карла Маркса, взяли ставриды горячего копчения и селёдки иваси целую жестяную банку. «На самом деле иваси вовсе не сельдь, а тихоокеанская сардинка, поэтому она такая вкусная, хоть и копеечная, — просвещал нас умный Крот в ожидании футбольного матча. — Лично мне иваси нравятся куда больше, чем осетрина. Правда, у нас в райцентре осетрина встречается очень редко».

У нас с Борькой в комнате не было телевизора. Мы вообще уже несколько месяцев жили в заброшенном крыле на первом этаже, где в будущем планировалась студенческая поликлиника. Тем не менее, комнаты были вполне себе пригодными, и минимальная мебель в наличии, и свет-вода, как обычно, без лимита. Как мы там оказались? Просто освободили свою законную комнату, чтобы у нашего друга молодожёна Рамазана и его жены появился свой уголок. Причём идея была Борьки, а от него ожидать какого-то благородства вообще не приходилось. То есть он просто собрал свои нехитрые пожитки и отдал свой ключ Рамазану. Ну подразумевалось, что третий пользователь, то есть я, сделает то же самое. Я так и сделал. Во-первых Рамазан был больше мой друг, чем Борькин, а во-вторых, разве у меня оставался выбор? Так мы и очутились в заброшенном крыле. Но всё равно ведь мы были вместе со всеми своими, в том же добротном кирпичном корпусе с высокими колоннами и четырёхметровыми потолками.

Утром — правда, скорее днём — мы подсчитали нашу наличность. Почти полтора рубля. На такие деньжищи можно было накупить кучу еды. К примеру, десяток яиц и пачку маргарина. Или консервов: огромная банка риса с овощами в соседнем гастрономчике стоила 24 копейки, мы уже пару месяцев сидели на этой диете. Потому что водка-то при Горбачёве тянула аж девять-тридцать. А без водки творческим гостеприимным людям никак нельзя.

Борька сгрёб наш основной и оборотный капитал и почапал. Минут через сорок приволок початую бутылку пива и две пачки тушки. В смысле болгарских сигарет ТУ-134, которые в магазине на кольце продавали из-под полы на десять копеек дороже.

— Ты ж знаешь, я без сигарет не могу! — начал он с порога.

У Борьки была загадочная болезнь сердца. Эта хворь позволяла ему выкуривать сколько угодно и столько же выпивать, но не позволяла ходить на физкультуру и в армию. Борька стоял на каком-то там учёте и вместо кроссов и плаванья посещал ЛФК.

— Мог хотя бы «ватру» купить по 20 копеек, — пробормотал я. — Честно говоря, ты немного наглеешь.

— Это потому, что ты антисемит, — включил Борька свою заезженную пластинку. Он всегда выкручивался мгновенно.

— Зато у нас есть пиво! Один раз живём! — подытожил мой сосед и приложился к бутылке.

— То есть мне на обед наполовину пустая бутылка «жигулёвского»?

— Вот пессимист! — Борька снова отхлебнул. — Ты всегда видишь наполовину одетую девушку!

Вот просто интересно, как мы дотянем до завтра, — подумал я.

— Да ладно, не впадай в отчаяние, не имей такой привычки, — бутылка в руках Борьки пустела, что придавало ему всё больше оптимизма.

— Ну хорошо, надо набрать хоть хлеба в столовке, — согласился я. Столовка была в соседней общаге, хлеб просто лежал на столах, бери-не хочу.

— У Крота квашеной капустой разживёмся! — по-жегловски продолжил Борька. На минуту затих и, кажется, что-то надумал:

— Слушай, а пойдём-ка со мной, у тебя физиономия честная.

Тут Борька был прав. Когда мы были вместе, нам одалживали и посуду, и картошку, и деньги — знали, что я обязательно верну. Но ведь лето, общага почти пустая! Все разъехались по домам. А оставшиеся сами сидели без денег, ведь летнюю стипендию выдадут только в новом учебном году.

— Куда идти-то? — без энтузиазма пробурчал я.

— Как это куда? Как это куда? На поиски еды и приключений!

Впрочем, ни того, ни другого найти не удалось. Абитуриенток в наличии не было, поэтому приключения были под вопросом. А есть хотелось всё больше. Безуспешно потынявшись по этажам, мы уже плелись к себе вниз, в заброшенное крыло.

— Прям как в кино, — пробормотал Борька.

— В смысле чем дальше, тем страшнее?

— Да нет. Ты не знаешь. Элитарный фильм такой, «Скромное обаяние буржуазии». Там герои тоже бродят полтора часа в тщетном стремлении пожрать.

На втором этаже Борька повторно заглянул на кухню. О чудо, кухня теперь не пустовала. На одном из столов тщедушный Дюсик, который учился на год младше, разложил тушку настоящего кролика и, кажется, не знал, что с ним делать дальше. Падать на хвост, то бишь напрашиваться за стол к первокурснику, было бессмысленно — к младшим мы относились пренебрежительно, вдобавок этот очкарик был каким-то не от мира сего. Проще было у Сала выцыганить в долг бутылку водки, хотя пятикурсник Сало считался самым жадным во всём общежитии номер два по проспекту Гагарина. Да и поесть хотелось больше, чем выпить.

— Доброго дня! Чего это ты тут колдуешь? — приветливо начал Борька.

— Рагу, — настороженно ответил Дюсик.

— Что ли пословицы не знаешь? Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а рагу отдай врагу! Тем более друзей у тебя нет! — буркнул Борька и вышел из кухни в коридор. Уже в дверях, обернувшись, обронил:

— Дюсик, а чего это ты кошку купил?

— Сам ты кошка! Облезлая! — обиделся Дюсик. — Это кролик!

Борька принципиально не сдавался ни в одном споре, поэтому вернулся на кухню. Я остался ждать в коридоре, с вялым интересом прислушиваясь к диалогу за стеной. Закурил на подоконнике. Курил я «ватру», в отличие от Борьки. Экономил общий бюджет.

— Какой ещё кролик? Ты видишь, у него меховая лапка!

— Так ведь продавцы на рынке специально лапку оставляют, чтобы было ясно: это не кошка!

— Ага, как раз для того, чтоб было ясно — это кошка! Дубина ты стоеросовая!

— Ты совсем шизанутый? Кто кошек будет есть?

— Как кто? — даже по голосу было слышно, что Борька для правдоподобия выпучил свои глаза, и без того навыкате. — Корейцы! Видал сколько корейцев на рынке появилось, они овощами торгуют!

Я теперь уже с любопытством слушал, восседая на подоконнике.

— Корейцы! Едят! Собак! — обидчиво выкрикнул Дюсик.

— Верно, но только корейцы из Южной Кореи! А откуда они у нас возьмутся? У нас все корейцы из КНДР! Понимать надо! Может, ты не в курсе, но война пятьдесят третьего года началась как раз на религиозной почве: южане верующие и едят собак, а в социалистической Корее это запрещено уставом партии! Ах да, ты ж не на историческом учишься, откуда тебе знать!

— При чём тут устав партии?! — Дюсик продолжал отчаянно защищаться. — А какая лапа тогда у кролика?

Борька взял театральную паузу и выдал учительским тоном:

— У кролика не лапа — ибо ведь лапы у хищников, верно? Ну там рысь, ягуар, лиса. А кролик травоядный! С этим ты, надеюсь, спорить не станешь?

— Не стану, — согласился Дюсик.

— А у травоядных что? Ну?

Борька, сдерживая смех на своей наглой роже, уже выходил в коридор.

— Копыта? — раздался из кухни рассеянный голос.

Мы быстро помчались подальше, чтоб проржаться незамеченными.

 

Даже чувство голода притупилось. Правда, ненадолго. По пути нам повстречался коренастый Пашка.

— Паштет, есть дело! — Борька отвёл однокурсника в угол, стал с ним шушукаться, а мне поручил одолжить у Крота сковородку и идти на кухню наблюдать вторую часть Марлезонского балета.

Когда я со сковородой поднялся на второй этаж, Борька опять убеждал Дюсика в парнокопытности кролей. Мол, пацан, не кощунствуй, не ешь кота, сходи пообедай в столовку.

— Не могу я в столовке питаться, у меня гастрит! — пожаловался Дюсик и вдруг встрепенулся:

— А как же заяц из «Ну, погоди»?

— Так это заяц! Он в лесу живёт и мелкими грызунами питается! А кролик совсем другой! Ты ж никогда не бывал в деревне?

— Не бывал, и что? Ты вон в Корее тоже не бывал, ни в Северной, ни в Южной!

— А вот давай спросим кого-нибудь настоящего сельского! 

Как раз в это время, прихрамывая, на кухню зашёл Пашка.

— Что это с тобой? Чего хромаешь? — обрадовавшись поводу сменить тему, переключился на нового персонажа совсем измученный Дюсик.

— Так до батькив у село йиздыв, — ответил Пашка на своём обычном суржике.

— И что? С велосипеда упал? Или с лошади? — прищурив свою наглючую физиономию, как бы мимоходом поинтересовался Борька.

— Та ни, мене кролик в сарае копытом лягнув!

 

Через пять минут мы уже без Дюсика снова катались от смеха. Немного неловко было перед доверчивым пареньком, но теперь у нас была сковородка и кролик.

— Ну что, поджарим жаркое? Ромка, ты, кстати, умеешь готовить?

— Я-то умею. Только вот что. Мы сейчас раздобудем самую большую кастрюлю, найдём у кого-нибудь картошки, луковицу, что там ещё... И приготовим суп. И всех, кого найдём в общаге, позовём к Кроту на футбольной обозрение!

— Я картошку притащу, у меня даже морковка есть! — похвастался Костик. — И домашнее сало!

— Кстати про Сало. Как думаете, даст в долг бутылку? Роман, может ты попросишь? — спросил Борька.

Сало приторговывал водкой. По двадцать рублей. Если вдруг кому среди ночи нужна была — ну мало ли, романтический вечер начать или продолжить. Как-то это было не по-студенчески, что ли. Но Сало уже тогда унюхал ветер перемен и стал первым предпринимателем. Рамазан как-то порывался ему морду набить за такое предпринимательство. Сало это тоже была фамилия, а не кличка. С такой-то фамилией и кличка не нужна, верно? Тем более очень подходящая. Зажиточный, себе на уме.

— Боря, иди-броди! Я Салу до сих пор бутылку должен, которую ты взял с собой на вечеринку в филфаковскую общагу, помнишь?

Борька не помнил.

Тем не менее, мы с Паштетом закатали рукава и принялись готовить бульон, чистить картошку и всё такое. Часа через полтора уже накрывали стол. Не столько мы, сколько Валька из сорок восьмой комнаты. Валька была детдомовская, ехать на лето ей было некуда. Когда по телеку будет футбольное обозрение, мы не знали. Газета с программой передач ещё вчера куда-то запропастилась. Да и не до футбола уже было. На ароматное кушанье выползли все оставшиеся студенты, нас собралось человек десять. Дюсика я тоже привёл. Разумеется, сознавшись ему во всём и извинившись за нашу дурацкую выходку. Дюсик улыбнулся в ответ:

— Да ладно, а то я не понимаю... Тоже мне, Ширвин и Державиндт.

Даже Сало пришёл! «О, скромное обоняние буржуазии сработало», — процедил я. Однако Сало в этот раз явился не на шару. Он проставился: сразу две бутылки! Пир вышел на славу. Валька притащила овощи и тушёнку, Пашка — сало и домашние котлеты, хлеба нагребли в столовке, там же попросили десяток гранёных стаканов.

С Дюсиком пришли две однокурсницы, мелкие, невзрачные и веснушчатые пигалицы. Но это до второй бутылки. Потом мы с Борькой начали поглядывать на них и заговорщицки перемигиваться.

— Алё, гараж! Руки прочь от первого курса! — утихомиривал нас осмелевший Дюсик. — Тоже мне, друзья-порнокопытные!

Застолье, друзья, телевизор, жизнь была бесконечной, спокойной, счастливой. По крайней мере тогда нам так казалось Тёплым летним вечером тысяча девятьсот восемьдесят восьмого. Завтра наш второй курс отправлялся на практику «в лагеря». В пионерские, в смысле. Там нас ожидало море, вкусная еда и пионеры с пионерками. «И прекрасные незнакомки-пионервожатые», — мечтательно щурился Борька.