Зайка моя, я твой зайчик! [часть II из III]
Доставая пачку сигарет, Смеханыч говорит:
— Удивительно. Даже блохастые тузики сейчас делают, что хотят. Захотели человечину — жрут человечину. Поедая исключительно человечьи шейки. И ведь никто не возражает. Удивительное время.
Смеханыч подбрасывает в руке свою зажигалку с изображением голой женщины. Нижняя часть зажигалки вся в сколах и царапинах от пивных крышек.
— А знаешь, что ещё удивительно, Заяц? — поймав вещицу, он подносит её глазам. — То, что с тобой кто-то трахается.
Глядя на свою зажигалку Смеханыч, облизывает верхнюю губу, касаясь языком усов. Он говорит:
— То, что тебе даёт такая тёлка — вот это действительно удивительно.
А вот тут и не поспоришь.
До Зайки моей девушкой была только Дунька Кулакова. Это Смеханыч так называет дрочку. Придорожные путаны, которые от меня шарахались, не смотря на предложенную тройную таксу, не дадут соврать. Именно поэтому у меня голове до сих пор не укладывается то, что мы с Зайкой занимаемся этим.
Про это по телеку показывают передачу, которая идёт поздно ночью. Она так и называется: «Про ЭТО». Ведёт эту передачу женщина с экзотичной для нас кожей цвета молочного шоколада, и таким привычным именем — Елена. Она говорит с гостями программы про коитус. Она рассказывает зрителям про пенетрацию и фелляцию. Про куннилингус, иррумацию и дефлорацию. Елена говорит, что Дунька Кулакова — это не дрочка, а мастурбация.
Все эти слова словно заклинания. Нам неизвестно, что они означают. Но нам знакомы слова «девальвация», «деноминация» и «приватизация». Чисто подсознательно мы понимаем, что иррумация и приватизация — просто разные формы и способы, как нас поиметь.
Елена говорит про это нам — людям, которые не смотря на перемены вокруг, так и не признались, что у них в стране есть секс. Мы признались, что у нас есть это. И Елена помогает преодолеть нам наши трудности с этим.
Но у моей Зайки никаких проблем с этим нет. Её поведение на моём разложенном диване, пожалуй, вогнало бы в краску даже актрис из немецких фильмов для взрослых.
Моя Зайка делает такие штуки... Стрёмно признаваться, даже самому себе, но меня дико прёт когда во время этого она вводит свой палец мне в зад и что-то там делает с моей простатой. Это просто офигенно. Когда я вхожу в Зайку, а её палец во мне, то каждый толчок моей тощей задницы, который Елена называет фрикция, это как слегка кончить. А уж когда кончаю по полной, то тупо цепенею от удовольствия. Валяюсь, как паралитик и пускаю слюни, без сил даже пошевелиться.
Это дико приятно ощущать, и всё же немного стрёмно осознавать. Ведь, что бы там не говорила Елена, мужское очко — штука неприкосновенная. Это твёрдо знают все мужчины, едва ли не с самого детства. Ну или со школы.
Именно школу мы с одноклассниками в тот раз и прогуливали, когда завалились домой к пацану, у которого дома был видеомагнитофон. Купленный у одного из Садовых-Садовских, он занимал центральное место в квартире — на тумбочке под телеком. А в самой тумбочке — видеокассеты. Боевики и комедии, мелодрамы и ужасы, расставленные рядами. Но были и другие кассеты, никак не подписанные. Лежащие в родительских шкафах и ящиках с бельём. Кассеты с теми самыми немецкими фильмами. Спрятанные от детей, но непременно ими находимые.
Такую кассету мы тогда и воткнули в видак. И во все глаза смотрели, как усатый сантехник прочищал радушной домохозяйке трубы. А та, прямо как мы, удивлённо выпучивала свои глаза, мол, «неужели там у меня тоже засоры?» Она широко и беззвучно раскрывала свой рот, как рыба. А на экране горел значок перечёркнутого динамика, чтобы сантехнические работы не беспокоили соседей.
В тишине слышно только хлюпанье крайней плоти и шлёпанье кулаков об почти безволосые лобки и мошонки. Хлюпанье, шлёпанье и тихое кряхтение, прерываемое звуками плевков.
Сантехник на экране старается. Звуки шлепков участились, а кряхтение уже переходит в стоны. В этот самый момент кто-то взвизгивает: «Фууу! Пидор!». Этот вскрик обращён к мальчишке, сидящему на полу без штанов. Его ноги согнуты в коленях, так что пятки касаются ягодиц, и широко разведены в стороны. Одна его рука наяривает конец, почти прижав его к животу. Другую руку он опустил ниже под мошонку и вставил средний палец себе в зад.
Поглощённый своим занятием, он не слышит: «Пизди пидораса!». Его глаза закрыты, и он не видит, как чей-то кулак, перемазанный в белом и липком, несётся к его лицу и впечатывается в нос. Остальные мальчишки вскакивают со своих мест и тоже начинают бить его кулаками. Те, кто не успел кончить, всё ещё сжимают свои приборы в руках, и лупят свободной рукой с особым остервенением. Втычки и оплеухи сыплются градом. Стоя вокруг жертвы, драчуны со спущенными штанами, трясут кто стоячим, кто обвисшим писюном и окучивают кулаками голову одноклассника не переставая. А он, сидя на полу, качается от одного удара к другому как неваляшка, всё ещё сжимая член и не вынув палец.
Нога в чёрном дырявом носке бьёт его пяткой прямо в ухо, и он заваливается на бок. К тому моменту его лицо уже стало сизого с красным цвета, как натруженная головка члена сантехника на экране. Оба глаза заплыли. На сторону свёрнут нос, по которому снова лупит нога в дырявом носке. Потом другие ноги, в таких же чёрных дырявых носках пинают его лежачее тело. Пинают по заднице. Под дых и в пах. Бьют по рёбрам. Топчут голову.
После возгласа «Фууу! Пидор обдристался!» школьники расступаются вокруг одноклассника, свернувшегося на полу в позе эмбриона. Красная, коричневая и белая жидкости, выделенные его телом, почти не видны на пёстром ковре. Только домохозяйка на экране, словно разглядев их, раскрыла свой перемазанный белым рот.
Слухи в маленьком городе распространяются быстро. Как вонь от обделавшегося, избитого школьника. Вслед за школой узнал весь двор. А потом и весь район. Слово ПИДОР, написанное дерьмом на двери его квартиры, стало регулярным и самым безобидным «приветом» в его адрес.
Ходили слухи, что на стене заброшенной стройки, где нашли его тело, тоже было написано это слово. Были слухи, что он болтался в петле, сделанной из его собственного ремня. Штаны его были спущены, а из задницы торчало горлышко от бутылки из-под шампанского. Говорили даже, что на цветочнице его могилы регулярно появлялась куча дерьма, а на памятнике — неизменное ПИДОР. Разные ходили слухи. Но потом старое кладбище, на котором хоронили только бомжей и самоубийц, присоединили к зоне отчуждения законсервированной АЭС и обнесли охраняемым кордоном. И слухи прекратились.
Эх, Елена, где же вы были раньше? Ведь парень всего-навсего умел делать себе приятно.
Но мужское очко — штука неприкосновенная. Почти священная. Об этом мы с детства знаем от судимых отцов или дядек. От братьев, которые хоть и не мотали срок, но ведут себя так, словно у них вся спина в куполах. Даже если у вас нет сидевших родственников, вас просветит приятель, у которого такой родни — полный комплект. Страх за своё пукало настолько глубоко сидит в нас, что даже в гражданской бане или душевой, если мы уроним мыло, то скорее пойдём домой немытыми, чем наклонимся, чтобы его поднять.
Садовы-Садовские притащили нам новое кино, одежду, еду и музыку. Но видимо споткнулись о железный занавес и обронили новый взгляд на себя и на людей вокруг. В мире, который стремительно меняется, нас всё ещё до усрачки пугает чужой палец в чужой жопе.
Но мою Зайку не пугает вообще ничего. И после занятий этим, мы как обычно валяемся в обнимку на разложенном диване и смотрим её любимые вампирские ужастики по видаку.
Очередной из них, про двух братьев-бандосов. По сюжету они, скрываясь от погони, заваливаются в какой-то мексиканский стриптиз-бар.
Прямо сейчас, на экране, один из братьев сидит за столом и с раскрытым ртом смотрит на танцующую на этом столе эффектную мексиканку. Из одежды на ней только нижнее бельё и головной убор из больших птичьих перьев. В руке у неё стеклянная бутылка. Во время танца она поднимает одну ногу и протянув босую ступню к лицу бандюка, кладёт пальцы ноги в его раскрытый рот. Он не возражает, а она льёт содержимое бутылки себе на бедро. Жидкость бежит по её ляжке, потом по голени и капает с пальцев ноги, которые бандос жадно облизывает, не сводя глаз с танцовщицы. Кажется, Елена называет это фут-фетиш.
Мексиканка очень красивая. Но всё же не так хороша, как моя Зайка. Которая сейчас уставилась в телек, положив голову мне на грудь. Чмокнув её в макушку, говорю о том, что эта «латина» с ней и рядом не валялась. Зайка коротко хихикнула. Не повернув головы, она говорит, чтобы я смотрел дальше.
А дальше, спустя мгновение, мексиканка превращается в лысую, сморщенную, зубастую образину. Меня аж передёргивает. Как в зеркало посмотрелся. Словно угадав мою реакцию, Зайка смеётся. Сквозь смех она спрашивает:
— Ну? А как она тебе сейчас?
Не дожидаясь моего ответа, она убирает голову с моей груди и садится рядом, поджав под себя ноги.
— По-моему, она красивая. Да и вообще, кого волнует внешность? Разве это важно? Я думаю — нет. Внешность совсем не главное. — говорит она, глядя на страшилу в телеке.
Лёжа на спине, убираю руки за голову и смотрю на мою Зайку снизу вверх.
На ней моя домашняя растянутая майка. Правая лямка сползла на плечо и одна грудь вот-вот выпрыгнет наружу. Одна из двух идеальных близняшек, которые едва помещаются в мои огромные лапы. Сквозь ткань майки проступают её всегда твёрдые стоячие соски.
Люстра под потолком хорошо освещает комнату. Но на гриве Зайкиных чёрных волос, с прямой чёлкой по брови, нет ни единого блика от света лампочек. Её волосы словно поглощают свет. Они чернее чёрного. А её кожа — наоборот, как будто излучает какое-то едва уловимое свечение. Она белее белого.
Зайка как-то говорила, что у неё румынские корни. Её европейские черты лица и черные волосы вполне соответствуют румынскому типу внешности. Только мне всегда думалось, что кожа у румын смугловатая.
Глядя на Зайкин аккуратный вздёрнутый носик, на пухлые губки и на огромные глаза с чёрными бровями, говорю:
— Серьезно? Неужели не главное?
Зайка отвлекается от фильма и говорит, глядя на меня сверху вниз:
— Ну конееечно! — растягивает она и поднеся свою руку мне к лицу, легонько надавливает указательным пальцем на кончик моего носа. — ПИп!
Она всегда так делает. Сморозит что-нибудь с умным видом, а потом это вот: «ПИп!» — и я чувствую себя полным идиотом. Например, лезет ко мне в тарелку, хотя до этого сама отказывалась от еды. И ведь знает, что я этого терпеть не могу, и всё равно — ПИп! Говорю, что не надо трогать мою еду. А она в ответ называет меня жадиной и — ПИп!
Или вот когда закидывает в стирку свои шмотки, перепачканные кровью. Остальные вещи в бельевой корзине потом ведь замучаешься отстирывать. На мой тихий бубнёж только: «Ну Зааай! Ну у меня ведь эти дни. ПИп!». Я говорю, что это ненормально. Столько крови и так часто. А в ответ: «Ну конечно нормально, глупый. Я же дееевочка! ПИп!»
Интересно, нормальные люди с нормальной внешностью могут качать права из-за подобного? Или даже расстаться? Нормальные может и могут. А ты даже не думай возникать, Зайцеглист.
Фильм приближается к концу. Герои разматывают упырей колами, крестами и святой водой. Они стреляют по окнам и солнечные лучи, проникающие сквозь разбитые стёкла, испепеляют кровососов в прах.
Зайка смотрит в экран, сидя на диване по-турецки. В руке у неё тлеет сигарета, а на табуретке рядом с диваном — полная пепельница, похожая на ёжика из окурков и горелых спичек.
— Какие глупости. — она пальчиком стряхивает пепел с сигареты. — Не все вампиры боятся солнечного света. А тут прям толпа солнечных бояк собралась. Не бывает такого.
Протирая слезящиеся от дыма глаза, говорю:
— Не бывает? Точно?
Зайка приделывает «ёжику» ещё одну «иголку» и говорит:
— Ну конечно, глупый! — округляет она глаза. — Некоторые может и боятся солнца, но не все же подряд. Это типа аллергии. Вот представь себе, что в каком-нибудь баре собралась толпа людей, которые все до одного чихают при виде котиков! Ну ерунда ведь! — пожимает она плечами. — Или фода сфятая, котофой они тут фсех полифают. Ферующим она мофет и фредна. Но не фсе фе фампифы ферующие.
Когда она так возбуждённо лопочет про своих любимых кровососов, то иногда немного шепелявит. Она так быстро тараторит слова, что язык задевает её очаровательные верхние клычки. Маленькие, но острые. Иногда, во время этого, она кусается. Не до крови, конечно, но ощутимо. И это дико приятно.
Смотрю, как она хмурит брови и стараясь не лыбиться, говорю:
— Верующие вампиры?
Не заметив сарказма, она отвечает, немного успокоившись:
— Ну да. Вон Дракула, — она кивает головой куда-то в пространство. — Был верующий, вот от креста и шарахался. А вот солнца не боялся совсем. Гулял себе днём преспокойно и не сгорал. Даже не дымился.
Зайка глубоко вздыхает:
— Да и вообще: есть вампиры, есть упыри, есть вурдалаки. Они все рааазные. — трясёт она рукой с раскрытой вверх ладошкой. — А они их одинаковыми, как цыплят инкубаторных показывают! — тычет она пальцем в телек.
Громко сопя носом и надув губки, Зайка складывает руки на груди, и её обалденные близняшки прижимаются друг к другу. Уставившись на них, говорю:
— Зай, ты ведь в курсе, что это просто кино?
— В том-то и дело, глупый. — говорит она, и нажимает пальцем на кончик моего носа — ПИп!
Потом она наклоняется ко мне и целует. Её ротик с пухлыми губками и очаровательными клычками прижимается к моей заячьей зубастой пасти.
Это ж надо так любить... Что?
***
— Что, что. Хату твою, конечно. — Смеханыч чиркает зажигалкой и прикуривает сигарету. — Это и ежу понятно. Но ты же заяц, а не ёж, вот никак и не поймёшь.
Смеханыч ржёт и выдыхает дым, развалившись на диванчике в ординаторской. Сижу напротив него на стуле и машу ладонью перед своим лицом, разгоняя клубы дыма. Между нами в этот раз не каталка с телом, а небольшой столик. От Смеханыча всегда лучше держаться на расстоянии, чтоб не окосеть от перегара.
— Хату она твою отжать хочет, тут к гадалке не ходи. — говорит Смеханыч, сделав затяжку. — Чёрные риелторы. Слыхал про таких?
Отрицательно качаю головой. На что мой собеседник прищуривается и говорит с интонацией героя мультфильма:
— О, брат. Это жулики. — он выдыхает дым в мою сторону и продолжает уже обычным голосом. — Они обрабатывают одиноких людей. Старух там, алкашей. Ну или дрочил вроде тебя. Засирают им мозги так, что те на них переписывают свою жилплощадь. А потом этих лохов пускают по миру или даже в расход, и все дела. Ну а что? Время сейчас такое. Есть все хотят. А сильный всегда ест слабого. — подводит итог бухой философ.
Чтобы жить, надо есть. Как ни крути. Но всегда найдётся тот, кто хочет жрать в три горла. Жрать и своё, и чужое. Как Смеханыч.
С зажатой в пальцах сигаретой, он берёт со стола стеклянную колбу с прозрачной жидкостью. Другой рукой тянется через весь стол и хватает один из бутербродов, лежащих на газете передо мной. Потом Смеханыч отпивает из колбы, скривив рожу, закусывает и ставит её обратно на стол.
— Ну вот ты, Заяц. — говорит он, тыча в мою сторону бутербродом в руке. — Если ты вдруг пропадёшь, тебя разве будут искать? Да у нас всё отделение только перекрестится, если ты сгинешь. — Он заходится хохотом, а потом кашлем, извергая из горла клубы дыма и фейерверки слюны.
Прокашлявшись, Смеханыч шепчет сиплым голосом:
— По тебе только я скучать буду. Вернее, по твоим бутерам. — он трясёт в руке моим обедом и кусок мяса шлёпает по хлебу. — Но вот твоя тёлочка, она с тобой явно не из-за них. Ты ж, поди и ей бутеры жопишь, а? Не-надо-трогать-мою-еду. — пародирует он меня.
Смеханыч сегодня явно в юмористическом ударе. Откинувшись на спинку дивана, он тяжело и хрипло дышит после очередного приступа смеха с кашлем. Щёки надуваются на его красном, покрытом каплями пота, лице. За эту смену запасы спирта в морге, видимо, поредели больше обычного.
Отдышавшись, мой коллега закидывает одну руку на спинку дивана и широко разводит колени в стороны. Приняв эту позу короля общественного транспорта, он продолжает монолог:
— Заяц, а заяц? Дай ты мне её телефон в конце концов. Мы с ней пообщаемся за бутылочкой полусладкого. В приватной обстановке, так сказать. — он мнёт рукой свою промежность сквозь штаны. — Выясню, чего ей надо. А потом, всё как есть, тебе доложу.
Молча встаю из-за стола и направляюсь в секционную, чтобы продолжить работу после перерыва. Смеханыч говорит мне в спину:
— Ну Заяц! Ну для тебя ж стараюсь! Заяц! Заяц!
Выйдя из ординаторской, закрываю за собой дверь, из-за которой слышно, как Смеханыч снова изображает мульт персонажа:
— Заааееец! Ты меня слыыышишь?
Слышу, слышу. Возможно, Степаныч помнил бы и про её номер, и про мою съёмную хату, если бы не так рьяно следовал своей поговорке.
Все в отделении называют Степаныча Смеханыч. А за глаза — Алканыч.
В отделении также могут рассказать про то, как молодой и талантливый советский хирург Степан Степанович Орлов, с наступлением времени перемен и возможностей, стал зрелым и опытным российским хирургом с маленькой зарплатой. Хирургом, который вернувшись однажды с дежурства, не обнаружил дома ни жены, ни её вещей. Если верить слухам, она ушла от него к какому-то коммерсанту. После развода он стал просто Степанычем — душой коллектива, с лёгким алкогольным амбре. Однажды амбре было чуть сильнее, чем обычно, и его рука со скальпелем дрогнула. По слухам, только благодаря старым связям и былым заслугам он всё же не сменил белый халат на тюремную робу. Так уважаемый хирург Степан Степанович Орлов хапнул свою порцию перемен и возможностей. И стал Смеханычем, судмедэкспертом, от которого вечно разит перегаром и одеколоном «Дабл Виски».
***
Заступив после выходных на дежурство, ещё в раздевалке, по запаху чую, что Смеханыч уже здесь.
Переодевшись, захожу в секционную, где и застаю коллегу, лежащим на столе для вскрытий. Голый Смеханыч с разорванной шеей всё ещё источает ароматы палёного алкоголя и дешёвого парфюма.
Все в отделении думали, что Смеханыча когда-нибудь укокошат за его длинный язык. Прибьют его же друзья-собутыльники. Но им закусили друзья человека. Хотя может быть, тузикам тоже не понравились его шутки. Так Смеханыч стал Подранычем.
Четвероногие в этот раз решили разнообразить меню. Помимо шеи у моего, теперь уже бывшего, коллеги разорван правый бок. Видно повреждённую, буквально надкушенную печень. Мохнатым гурманам явно не по вкусу пришёлся этот раздутый и потемневший орган алкоголика. Если бы не собаки, Смеханыча бы точно прикончил цирроз.
Мой новый напарник уже подготовил тело старого к вскрытию. Что ж, нужно делать работу и валить домой. Где меня ждёт моя Зайка, это и неизменные вампирские киношки.
***
Вампир на экране почему-то гасит других вампиров. Он шинкует их в капусту своим мечом, похожим на самурайский. Зайка говорит, что он не совсем вампир. Полукровка, рождённый от вампира и человека. Это называется «дампир». Кожа у этого дампира цвета тёмного шоколада. Темнее, чем у Елены из «Про ЭТО». А они хорошо бы смотрелись вместе. На мой вопрос, зачем он убивает других кровососов, Зайка пожимает плечами:
— Ну он, типа, хороший, — корчит она гримасу, будто съела лимон. — Борется со злом. А может, просто хочет перебить всех вампиров, чтобы вся человеческая кровь только ему досталась. Но в кино про это ни слова, конечно.
Слушая очередной вампирский ликбез, опускаю блестящую трубочку в гранёный стакан, наполненный почти до краёв.
— Ну, как говорит, Смеханыч, — по привычке говорю о нём в настоящем времени — пить надо каждый день!
Процитировав усопшего коллегу, беру трубочку в уголок рта и высасываю залпом весь стакан.
— Твой Смеханыч козёл. — говорит Зайка и тоже осушает свой фужер с абсентом одним глотком.
Трубочка вываливается из моего рта и бряцает по пустому стакану. Я говорю:
— Вы знакомы?
[ продолжение следует ]
-
Здорово у вас получается описывать обстановку и характеры. И продолжение интригует. Ждем дальнейших глав.
1 -
-
-
-
-
Нуу почти все связанное с вампирством скроллил, интересны только человеческие отношения.
-
-