О целебных свойствах мопсов и пончиков

Человек и собака не спешили домой. Осенняя ночь была теплой. Они уже почти вышли из парка на мост Маргит, как мопс нашёл что-то в кустах, и натянутый поводок выдернул господина Кальмана из медленных мыслей.

До девушки на мосту было метров двадцать. Кальман задержал на ней взгляд — что-то его зацепило. Рыжие длинные волосы, тонкая фигурка, черное полупальто и длинная несуразная юбка, почему-то молодежи кажется, что это стильно. Словом, ничего особенного. Если бы не безразлично брошенный на землю рюкзачок и руки, вцепившиеся в парапет... Ночью в центре большого города тьма только в небе, на земле же слишком много света, даже мелкие детали как на ладони.

Девушка стояла лицом к чёрному Дунаю, там, где открывается лучший вид на сияющий Парламент. Только она не была похожа на ценителя архитектуры. Пока Кальман решал, прав он или нет, она скинула пальто, как ненужный груз.

Кальман охнул, дернул поводок и широко расставляя негнущиеся в коленях больные ноги, поспешил к ней. Девушка стала наклоняться вперед, и тогда он крикнул первое, что пришло на ум:

— Девушка! Прогоните кошку, скорее!

Она испуганно обернулась и увидела приземистого седого господина, ковыляющего с мопсом на поводке. 

— Какую кошку?

— Ну вон же, около вас!

Девушка осмотрелась.

— Какая кошка, это мой рюкзак!

— Уф, ну надо же, а как похож на кошку! С кошками у нас проблемы. Добрый вечер. Подержите, пожалуйста, я очки достану. 

Не дожидаясь ответа, он сунул ей рулетку поводка. Девушка машинально ее сжала. Мопс тут же уселся на носок её туфли. Она только хлопала ресницами — эти два персонажа были так не вовремя.

Седой господин разместил на носу очки и охнул:

— О, вы пальто уронили. Разрешите помочь?

Опять же, не дожидаясь ее ответа, он набросил пальто на худые плечи и только тогда взял у нее из рук поводок.

— Позвольте представиться, Иштван Кальман. А это Пепс. Вы ему понравились.

Господин Кальман кривил душой. Мопсу было все равно, но внимательная и пучеглазая собачья морда заставила девушку на мгновение улыбнуться.

— Как к вам обращаться?

— Это не имеет значения — она отвернулась к реке, но потом всё же ответила — Мелинда.

— Красивое имя. Скажите, Мелинда, а вы уверены, что на него это произведет нужное впечатление? — Кальману показалось, что девушка перестала дышать.

— Вы... о чём?

— Если вы не собирались узнать, каков на ощупь Дунай в этот час, то с меня горячий кофе вон из той кофейни. Она круглосуточная.

— А если собиралась? — в ее голосе был вызов, но какой-то выдохшийся.

— Тогда сначала выпейте кофе и съешьте пончик с глазурью, они там превосходные. А заодно послушайте одну правдивую историю. Пепс тоже любит пончики. Проводите нас?

 

Мелинда сама не поняла, как это произошло, но через десять минут они сидели под фонарём у Парламента и ели действительно потрясающие пончики с глазурью, запивая их горячим кофе. Всё это время Кальман что-то говорил, но Мелинда начала вслушиваться только сейчас. 

— Она всегда мечтала быть такой вот огненно-рыжей, как вы. Красилась. Она нуждалась в бесперебойном топливе для своего душевного пламени. Эмоции были ее хворостом, углём и газом. Она требовала постоянных доказательств моих чувств. Писала прекрасные стихи, читала мне их на память. Я не помню ни строчки, но стихи были о безумной любви. 

Кальман замолчал, и она спросила:

— Что с ней случилось?

— Дунай.

— Вы тоже изменили ей?

— Почему тоже? — он закашлялся — Простите. Нет. Я просто не смог держать огонь голыми руками. Ей казалось, что у нас неравноценные отношения. Она действительно страдала и знать не хотела о разных темпераментах, о том, что любить можно и молча. Моя работа была связана с разъездами, и когда я несколько дней не звонил ей, по возвращении меня встречал шквал обвинений в бесчувственности. Я тогда брал отгул, и мы целый день бездумно шатались по Будапешту. Кларисса выросла в деревне, поэтому ей всё в городе было интересно. Она не уставала бродить вдоль Дуная в любую погоду. Сначала по Пештской стороне от Сабадшага до Маргита, потом обратно по Будайской. О, это были чудесные прогулки!

— Я всё еще не понимаю.

— Я устал. Просто не смог давать ей постоянно то, чего она ждала. Я был хронически виноват в недостаточном проявлении чувств. Она додумывала за меня мои мысли на свой лад. Требовала, чтобы я признался, что не люблю ее, мол, это будет честно.

— И вы признались?

— Я сказал, что не смогу любить её так, как ей нужно, что люблю, как умею.

— А она?

— Она сказала, что я сильно пожалею, что не старался.

— И что вы почувствовали, когда... ну, когда узнали?

— Шок, горе и свобода. Да, свобода. Если она хотела наказать меня, заставить страдать всю жизнь, то этого не случилось. Не смотрите на меня так, Мелинда. Я не упомянул, что безоговорочно счастлив.

Она отвернулась и сказала куда-то в сторону:

— Я не хотела никому зла. Я вообще ничего не хотела и не думала. Иногда так бывает от переживаний — я просто отключаюсь, вернее, переключаюсь куда-то внутрь. Что-то происходит вокруг, а мне всё равно. А потом неясность, ну, типа тумана мозгового, она рассеивается и всё идёт своим чередом. Но так сильно меня еще не шарахало никогда...

— Поделитесь?

— Почему бы и нет...

И она рассказала про Лайоша, их бесшабашную студенческую дружбу, которая после одной вечеринки превратилась в неуправляемую страсть, загонявшую их летними ночами то в заросли на горе Геллерт, то в темные переулки Бельвароша, если они не успевали добраться до его дома. Про то, как она сегодня вечером приехала к нему в мастерскую и нашла там новую подругу, полуголую, пьяную, дьявольски красивую. Про его взгляд, в котором не было ни капли вины, только досада. Про то, как невменяемая, она пешком шла из гламурного Хедьвидека к Дунаю через весь город с одной мыслью — исчезнуть так же ярко и безумно, как всё, что было между ними.

Кальман допил кофе, вздохнул, и спросил невпопад:

— Где вы учитесь?

— В Университете Искусств, факультет живописи.

— Художница? Как замечательно! А что вам нравится писать больше всего?

— Море.

— Наверное, любите Айвазовского?

— И вы туда же! Все первым делом вспоминают его, будто это единственный гениальный маринист. Но да, люблю.

— Говорят, самое красивое море в тропиках...

— Не знаю, мне больше нравится северное море, с айсбергами.

— Вы уже писали его с натуры?

— Это было бы круто, я мечтала увидеть своими глазами айсберги. Но не успела.

— «Не успела» можно сказать в восемьдесят лет, и то не факт. Вам-то что мешает?

— Ну...

Мелинда замолчала. Кальман, затаив дыхание, наблюдал за ее лицом. Озадаченность. Поиск решения. Удовлетворение. Новогодний огонёк в глазах. Он увидел то, чего она сама пока не осознала. Только что мечта стала планом действий. И тогда он беззвучно выдохнул.

Мелинда не заметила его напряжения. Она уже была мыслями где-то в Исландии или Норвегии, на берегу темного неспокойного моря с громадами айсбергов, ломающих линию горизонта. Как же он прав, ей действительно ничего не мешает! Уехать сейчас за границу — отличная идея!

Заскучавший мопс привалился толстым боком к ее ноге и вернул с северных берегов на скамейку у Парламента. Она улыбнулась Кальману:

— Спасибо вам за всё. Мне пора домой.

— Вам спасибо, Мелинда. Долгие прогулки полезны для здоровья. Мы проводим вас до такси.

 

Человек и собака смотрели вслед удаляющемуся жёлтому автомобилю. Ночной ветер над Дунаем окреп, но был по-прежнему теплым. Город, одетый в осень, сонно моргал своими бесчисленными огнями.

Забулькал телефон. Кальман долго искал его по внутренним карманам. Достал, улыбнулся ему, как живому и крепко прижал к уху.

— Потеряла нас? Уже идём... нет, всё в порядке, просто пришлось утопить тебя в Дунае... Да, опять... Ну, не шуми, мы пончиков принесём, с глазурью... Я тебя тоже...