Красный платок

Адрес: ул. Покровка, 19

Когда-то Саша Пичугин ступил на платформу Курско-Нижегородского вокзала, имея при себе 50 рублей денег, две смены белья и толстую тетрадь стихов собственного сочинения. За спиной остался родной N-ск, гимназия, первая любовь и отцовский крик: «Прокляну!». Сторговавшись с извозчиком на 40 копеек, юный поэт, отчаянно нервничая и потея, отправился покорять литературную Москву.
Спустя тридцать лет, Александр Александрович Пичугин вновь стоял на вокзальной платформе. Город и время изрядно потрудились над ним, превратив восторженного юношу в солидного господина. Сегодня, в ожидании поезда, прогуливался известнейший в Москве театральный критик и «теоретик сценического искусства» А. А. Пичугин. Все, от последнего статиста, до директора театра, с дрожью и нетерпением ждали его рецензии на премьеру и, в случае одобрения, облегчённо вздыхали. Одной статьёй он мог уничтожить спектакль или, наоборот, пробудить интерес публики. Не было такой труппы, которая не жаждала бы добиться расположения, а, главное, «благословения» Александра Александровича.
Впрочем, на вокзал нашего героя привели отнюдь не театральные проблемы, а необходимость привести в порядок личные дела, связанные с унаследованной недвижимостью в N-ске. Раздражённо постукивая тростью, критик хмурился. Несмотря на старания сохранить визит в тайне, в городе каким-то образом прознали о его приезде, и местный театр уже прислал приглашение на званый ужин.
— Могу себе представить, — бурчал под нос Александр Александрович. — Начнут с хора гимназисток, потом городской голова произнесёт напыщенную речь и все рассядутся за столы. А закончится вечер бездарным конфузом, когда кто-нибудь из актёров переберёт с горячительным.
Так и произошло, разве что вместо хора, тщедушный юноша, с нелепым красным платком на шее, продекламировал Бальмонта. Затем московскому гостю были представлены: несколько местных дворян, «поклонников Мельпомены»; двое купцов-меценатов в плохо пошитых фраках; старичок с похотливыми глазками, которого именовали просто «князь»; безликие чиновники и большая часть театральной труппы. Стараясь скрыть зевоту, Александр Александрович скупо отвечал на приветствия, улыбался дамам и даже рассказал несколько анекдотов из жизни московских антрепренёров. За стол его усадили между городским головой и пятидесятилетней примой, которая принялась отчаянно кокетничать и излишне громко смеяться. Александр Александрович, зная, что вечер испорчен, немедленно хлопнул рюмку водки и тотчас потребовал налить вторую.
— Обожаю сей напиток, — доверительно шепнул он озадаченной соседке.
Вполне закономерно, что к тому времени, когда собравшиеся зааплодировали и потребовали «несколько слов от нашего гостя», Александр Александрович был уже изрядно навеселе.
— Провинция, — начал он, — вот тот животворный источник, который не даёт зачахнуть столичным театрам.
Окинул взглядом обрюзгших примадонн, плешивых актёров с замашками спившихся аристократов, актрисок в фальшивых драгоценностях, их хлыщеватых партнёров. И вдруг, неожиданно для самого себя, горячо заговорил о давешнем гимназисте, читавшем Бальмонта.
— Оцените, — прижимал критик руку к груди, — явленую нам серебряную чистоту юного голоса, помноженную на глубокую мудрость строк. Вот не огранённый алмаз N-ска! Отрок, лишённый житейского опыта, но одарённый сверхъестественным чутьём.
Александр Александрович промокнул глаза.
— Спасибо, друзья мои, — он поклонился. — Спасибо дорогой N-ск за предоставленное счастье видеть рождение новой звезды!
Присутствующие, оторопело выслушавшие странный спич, осторожно похлопали в ладоши. Перешёптываясь друг с другом, и морща лбы, пытались вспомнить гимназиста-декламатора. Понять: откуда тот взялся и кем был приглашен? Александр Александрович же, крайне довольный внесённым смятением, выпил ещё и вскоре, сославшись на крайнюю усталость, незаметно удалился.
— Как же скверно всё обернулось, — корил себя критик на следующее утро, сидя в купе московского поезда. — Неужели сложно было сказать несколько тёплых слов этим милым и гостеприимным людям? Нет же! Повёл себя, как настоящая свинья. Расхваливал какого-то бездарного мальчишку вместо того, что бы поблагодарить хозяев, отдающих свои годы служению театру. Стыдно, брат.
Впрочем горячий чай с лимоном, поданный проводником, вскоре улучшил настроение, а ступив на шумный московский вокзал, Александр Александрович и думать забыл о неприятном инциденте.
Прошло несколько месяцев, прежде чем случившийся в N-ске конфуз напомнил о себе. Летним душным вечером, наш герой, отужинав, лениво листал «Московские ведомости», когда служанка доложила о непрошеном госте.
— Сказал, что будете рады, — состроила она гримасу. — А на вид просто голодранец. Прикажете гнать?
— Спроси, что надобно, — вздохнул Александр Александрович. — Хотя, лучше сразу гони.
— Говорит из какого-то N-ска, — повернулась уходить служанка.
— Постой-ка! — отложил газету критик. В памяти немедленно всплыл недавний вояж в родной город и злополучный ужин. — Проводи сюда.
— Ничего страшного, — решил он про себя. — Побуду любезным, угощу сигарой и поболтаю минут десять. От меня не убудет.
Каково же было удивление Александра Александровича, когда в позднем визитёре узнал юнца-декламатора. Точнее узнал не его самого, а глупый красный платок, повязанный вкруг худой шеи.
Путаясь и заикаясь от волнения, гость попытался представиться, но хозяин прервал, сказав, что прекрасно помнит и безмерно рад визиту. Был подан чай с бисквитами и, успокоенный притворным радушием критика, молодой человек поведал, что прибыл в Москву с твёрдым намерением выступать на сцене. Здесь же он затем, что бы получить совет именитого земляка, труппу какого театра было бы предпочтительнее выбрать.
— Вот расплата за моё легкомыслие, — мысленно застонал Александр Александрович, прикрыв глаза рукой.
— Я бы посоветовал, — сказал он вслух, — для начала взять несколько уроков театрального мастерства. Исключительно для того, что бы отшлифовать природный дар. После этого, уверен, любой театр примет вас с распростёртыми объятиями.
На этом Александр Александрович дал понять, что время визита вышло и, окрылённый юноша, откланявшись, удалился.
— Больше не принимать, — строго наказал служанке критик. — Меня для сего господина дома нет. Никогда!
Но молодой человек оказался настойчивее, чем можно было предположить. Пары недель не минуло, как юное дарование приняло под локоток критика, выходящего из ресторана, и горячо заверило, что теперь-то оно абсолютно готово к театральной карьере. От Александра Александровича требовалась сущая ерунда, написать рекомендательное письмо директору труппы.
— Простите великодушно, — холодно высвободился наш герой. — Но мой принцип: никаких протекций. Тут я, увольте, не помощник.
Затем, напустив оскорблённый вид, кликнул извозчика и отбыл домой, уверенный, что навсегда отбил у просителя охоту к дальнейшим встречам.
На следующий день служанка подала Александру Александровичу записку, в которой юноша каялся, умолял забыть дерзкую выходку и жаждал новой встречи.
— Да пошёл к чёрту! — рявкнул наш критик. — Надоел!
— Как письмо принёс, так и расхаживает у парадного, — кивнула на окно служанка. — Ждёт-с.
— Скажи дворнику, что б гнал! — побагровел Александр Александрович. — И метлой его! Метлой!
Он раздражённо закурил, затем бочком встал у портьеры и с удовольствием принялся наблюдать, как дворник гонит надоедливого гостя прочь из двора. Однако обладатель красного платка не думал сдаваться. Перейдя Покровку, шмыгнул в трактир и устроился у окна, следя за подъездом.
— Мерзавец, — застонал Александр Александрович и решил никуда сегодня не выходить. Впрочем, к вечеру заскучал и, махнув рукой, отправился в клуб. Разумеется, стоило ему шагнуть на крыльцо, как тотчас на другой стороне улицы мелькнул красный платок.
— Господин Пичугин! — закричал юноша, лавируя среди экипажей. — Прошу, на одну секундочку!
— Слушаю, — поджал губы критик.
— Так получилось, — быстро забормотал тот, — что я остался совершенно без средств к существованию. В Москве всё оказалось безумно дорого.
— Желаете денег занять? — ядовито поинтересовался Александр Александрович.
— Нет-нет, — замахал руками молодой человек. — Я подумал, не нужен ли вам секретарь? Или помощник? Исключительно на то время, пока не подыщу достойную работу в театре.
— Знаете, что, — вздохнул критик, — давайте-ка куплю билет до N-ска. Поедете домой, поступите в местную труппу, а через год-другой, обогащённый опытом и знаниями, снова вернётесь.
— Премного благодарен, — скривился юноша. — Гоните прочь?
— Понимайте, как будет угодно, — сухо ответил Александр Александрович и, развернувшись, ушёл.
В клубе, за рюмкой портвейна критик, под хохот приятелей, поведал о своих о злоключениях. А посмеявшись, почувствовал, наконец, облегчение и потому вернулся домой в прекрасном расположении духа.
— Ваш-то ночью на воротах вешался, — разбудила его утром служанка.
— О, боже, — схватился за сердце Александр Александрович. — Умер?
— Куда там! Швейцар спас, — не то, осуждая, не то, одобряя действия последнего, ухмыльнулась та. — Свил петельку из платка и нырь туда.
— Я знаю, что делать, — нервно засмеялся критик. — Уеду! Уеду на дачу. Да, хоть к чёрту на рога, лишь бы подальше. А тут пусть топятся, вешаются, стреляются, только без меня!
Он вскочил с постели и бросился к платяному шкафу, срывая с вешалок сорочки и сюртуки. Служанка была отправлена на вокзал за билетом, а сам Александр Александрович, несколько успокоившись, сел писать письма в редакции, объясняя неожиданный отъезд внезапно ухудшившимся здоровьем...
Вернулся наш герой только через месяц. Жизнь на природе явно пошла на пользу, украсив лицо здоровым румянцем и придав блеск глазам. Войдя в ворота и приветливо кивнув швейцару, Александр Александрович окинул взглядом двор и обмер. На ветвях липы, росшей у забора, покачивался красный кусок материи.
— Это, — прошептал он швейцару, — что?
— Платок-с, — развёл руками тот. — Который день дворник выбрасывает. То на дереве повиснет, то на крыльце объявится, то собака приволочёт. Чертовщина-с. Уж я просил управляющего батюшку позвать, двор освятить, да куда там.
— Эй! — крикнул Александр Александрович извозчику, вытаскивающему из экипажа багаж, — клади всё на место.
Сменив квартиру, г-н Пичугин обосновался на Сретенке, а случившийся в 1917 году государственный переворот вынудил его навсегда покинуть Москву.
Что сталось с молодым декламатором из N-ска — неизвестно.
Красный же платок, так пугавший швейцара дома на Покровке, вскоре затерялся и сгинул среди кумачовых флагов и полотнищ революции.