РОМАШКИ

Павлик наконец-то решился съездить в город к маме. Еще в начале лета ее увезла туда белая машина с мигающим фонариком на крыше и двумя красными крестиками по бокам. У мамы приключилась вовсе непонятная болезнь, которую в деревне называли «чахотка», и говорили, что мама теперь сгорит как свечка. Павлик не верил. Ну, спрашивается, как это люди могут гореть свечками, тем более мамы?..
Павлика взяла к себе соседская самогонная бабушка Дуня. Бабушка была добрая. Каждый раз приносила из сельповского магазина липучие карамельки, которые ей давали в нагрузку к дрожжам, угощала Павлика и приплакивала, гладя его по голове и называя сироткой. Павлику вовсе не нравилось это слово, но он помалкивал. Уж больно карамельки были вкусные.
А еще бабушка давала иногда Павлику маленькие желтые полтиннички. Павлик начищал их песком, и они становились блестящими. Бабушка говорила, что это не деньги, а сор, но Павлик так не считал. Небось, блестящие-то денежки и стоят дороже. И не запросто так давала баба Дуня эти монетки. Павлик их зарабатывал. На лугу за деревней он настригал большими овечьими ножницами цветущую ромашку и каждый раз старался принести полную наволочку, чтобы получить не одну, а несколько монеток. Деньги Павлик копил на поездку в город, к маме.
Бабушка сдавала ромашку в заготконтору. Павлик знал, что из нее делают лекарство. Однажды он набрал мешочек самых лучших ромашкиных головок, высушил их и теперь только ждал удобного случая, чтобы отвезти цветы маминому доктору. Деревенские ребята почему-то дразнили Павлика «пеньком». Говорили, будто мама родила его в тюрьме, и потому-то он получился глупый, пенек то есть. Да сами они все пеньки...
И вот сегодня, почти под самый Новый год, Павлику представился удобный случай. Бабушка Дуня с утра подалась в церковь. Лучшего момента для поездки трудно было выгадать.
Павлик набросал курам зерна, притворил дверь на щеколду и вышел за калитку, зябко поеживаясь на хрустком ветру в своей болоньевой курточке на китайском «меху». Возле родного дома, притулившегося через улицу напротив, увидел красивую ненашенскую легковушку. Подковылял поближе. За рулем, навалившись на баранку, сидел какой-то крутой дядька. В кино по телевизору Павлик видел таких. Коротко стриженный, в кожаной куртке с блестящими замками и пряжками, с большущим желтым перстнем на левой руке. Павлик обошел вокруг машины, стараясь привлечь внимание крутого дядьки. Тщетно. Дядька застывшим взглядом уперся в просевший угол маминого с Павликом дома. Чего он там увидел?
Павлик провел осторожненько ладонью по гладкому, полированному капоту. Хо-о-роша машина!
— Дяденька, вы в город не поедете?
Мужчина вздрогнул, повернулся лицом к Павлику.
— В город? Зачем?
«Не поедет», — решил Павлик и понуро опустил голову. Эх был бы сейчас папа дома, вместе бы к маме ездили. Хоть каждый день! «А может, мама и не заболела бы тогда?» — мелькнула у него совсем уж недетская догадка.
Отца Павлик не знал. Мама говорила, что он уехал на Север и обещал вернуться сразу, как только заработает много денег. И Павлик ждал. Иногда представлял: вот выходит папа из автобуса с большим зеленым рюкзаком за плечами, как у городских туристов, полным новеньких блестящих полтинников...
— Так зачем тебе в город? — прервал мысли Павлика мужчина.
— Дяденька, мне к маме надо! К маме, дяденька, миленький... — зачастил Павлик, с надеждой глядя тому в глаза. — У меня и деньги есть. Вот! — похлопал малыш рукой по карману.
— А ты знаешь, где твоя мама? Найдешь?
— Знаю! — сказал Павлик. — Найду!
— А сколько тебе годков, мужик?
— Пять! — выпалил Павлик. — Скоро будет семь! — добавил он для пущей солидности.
Мужчина опять вздрогнул. Нервный какой-то... 
Корпуса туберкулезной больницы терялись в легкой поземке. Павлик выскочил из машины, прижимая к груди мешочек с высушенной ромашкой. Оглянулся. Хороший дядя тоже выбирался наружу. Он не успел отвернуться, и Павлик заметил у него на глазах слезы. Надо же, такой большой, а плачет...
Мальчик побежал к подъезду.
— Ты куда? — остановила его у входа тетя в белом халате.
— К маме!
-А как зовут твою маму?
Как зовут? И почему эти взрослые такие непонятливые...
— Мамой зовут.
— Фамилию знаешь?
Так бы сразу и спросила. Павлик улыбнулся. Вот уж интересная тетя...
— Конечно, знаю. Калачевы мы. А я Павел Александрович Калачев.
Тетя взяла Павлика за руку и повела по широкому, светлому коридору. Вдоль стен вились какие-то диковинные цветы, стояли огромные аквариумы с рыбками. Павлик лишь мельком взглянул на такое чудо.
Тетя легонько толкнула застекленную дверь в палату, пропуская малыша вперед.
Мама лежала у самого окна. Она очень сильно похудела. Тонкие, будто спичечки, руки ее придерживали на груди книгу.
— Мамочка-а-а!
Книга со стуком свалилась на пол. Павлик бросился к маме.
Казалось, они вечность сидели обнявшись. Наконец Павлик чуть отстранился и посмотрел маме в глаза. Они улыбались, мамины роднюсенькие зеленые глаза. По щекам ее текли крупные прозрачные слезы. «Как роса на ромашках...» — подумал малыш.
Взвизгнула, распахнувшись настежь, стеклянная дверь. Павлик оглянулся. На пороге стоял тот самый хороший дядя, что привез его к маме. А мамина рука, пушинкой лежавшая на плече сына вдруг задрожала, потяжелела.
— Саша?... — с натугой произнесла мама, — Сашенька-а-а!
Павлик заплакал.