КЛОД МОНЕ

Подруга-одноклассница удивительно похожа на мать — нашу учительницу французского. Такие же круглые, чуть навыкате карие глаза. Только у Веры Владимировны они какие-то перепуганные и будто выплаканные. А Юлькины — яркие и весёлые (как камешки в воде). Это потому что Юльке пятнадцать лет (как и мне).

А Вера Владимировна боится и плачет. Говорят, Юлькин отец (школьный трудовик) изменяет француженке с немкой. 

Она, француженка, хорошая. Тихая, интеллигентная. Собирает книги по изобразительному искусству. И даже разрешила мне взять домой большой альбом с репродукциями Клода Моне.

Ну и что трудовику ещё надо? Разве мужчин поймёшь? 

Листаю яркие глянцевые страницы; они холодят и гладят внимательные подушечки пальцев. Те как слепые лодочки, качающиеся на сине-зелёной глади. Нет, как золотые и пурпурные кувшинки, ближе к ночи разжимающие крепкие кулачки цветков. 

Сбившиеся в островки, они словно парят в невесомости. Даже не отражаясь (будто внизу вызывающая дурноту пустота). 

В темноте невидимо шумят плакучие ивы. Пахнет нагретой за день водой и (сладко) гниющими на дне водорослями. 

А утром мельтешение сиреневых и розовых пятен, — и скользящие блёклые комочки на широких палубах листьев. Пруд переливается идущим снизу сиянием, словно там лежит гигантское зеркало (или живой метеорит).

Над волнами мягко перекатывающейся ивовой листвы поднимается солнце. И новая — солнечная — пустота постепенно становится наполненной. 

Будто сразу после взрыва первопустоты, которая не имела ни глубины, ни движения, ни ожидания. И не знала, что такое тоскливая нить, вытягиваемая из тёплого клубка уютного времени.

Не было ничего, и вдруг стало горячо и тесно, так что оказалось невозможным даже вздохнуть (а ведь это был бы первый вздох во вселенной!). 

Земля была безвидна и пуста, и тьма простиралась над бездною, и одинокий Дух вольно и сладостно носился над бескрайними туманными водами. 

И сказал Он: да будет свет. И стал свет.

Кипящие башни света поднимались, медленно плыли, заполняя собою новорожденное пространство, сталкивались и разрушались, колыхались, клубились, опять росли и снова падали с невообразимым грохотом, от которого хотелось зажать уши или — ещё лучше — куда-нибудь убежать.

Тогда Он отделил свет от тьмы. Был вечер. Было утро. И снова — вечер и утро. Небо и пруд то розовели, то темнели. 

Он придумал влажные купины рододендронов и обвитые розами круглые арки. 

Он перекинул через жёлтый и зелёный летний пруд фиолетовый от распустившихся глициний мостик. 

Он нарисовал пятнистые от солнца поляны, где попеременно и вместе цвели маргаритки, настурции, анютины глазки, крокусы, ирисы, тюльпаны, васильки, гладиолусы, георгины, маки. 

И создал водный сад. 

Вдалеке виднелись холмы и виноградники; лес волнисто повторял движение зеркалящей реки.

И увидел Клод Моне, что это хорошо.

Шёпот. Шелест. Шорох. Шуршание. Плеск. 

О, Живерни.

После смерти сюда попадают все хорошие растения.

Здесь пространство и время, все четыре измерения, — какими они и были задуманы Создателем. И безмятежные «завтра» занимают место ленивых «вчера» — ничем от них не отличаясь. Словно нехотя чередуются солнце и луна. О неминуемом восходе первого возвещают суетливые птицы, а вторую томно встречают охрипшие от любви лягушки, поющие ветхозаветную Песнь Песней; и все соломоны и суламифи древнего царства лета, скрываясь под невидимой защитой своих тайных убежищ, старательно плодятся и размножаются.

Живерни будто щёлкает от переизбытка собственного электричества, паря лилово-розовой кувшинкой в тёмно-зелёной пустоте. И ты чувствуешь такую дикую физическую радость, какая бывает только в юности, когда всё тело звенит-поёт от роста, от невыносимой лёгкости бытия, от всеобщей и частной чудесности — вселенной, бега, плавания, лета, слепого ливня, запаха и вкуса свежих огурцов с пшеничным хлебом. 

Налюбовавшись райскими садами Клода Моне, я бросила рисовать. А зачем? И все свои рисунки порвала и выбросила. Правда, спустя три года (в восемнадцать) нарисовала новые.

К этому времени муж Веры Владимировны ушёл к учительнице немецкого языка. А Юлька «принесла в подоле», родив неизвестно от кого здоровенького кареглазого младенца.