В общем, сволочь

Человек он был не вполне наш. Футбол с хоккеем не смотрел, пива не пил, с женой не советовался. В общем, сволочь.

Мы ментам потом так и говорили, чувствовали, мол, нечисто здесь, но не побежишь же с доносом на невиновного человека, не таковские мы, доказательства нужны.

«Нужны, — грустно соглашались менты. — Нам пропистон вставили по самые «не хочу», что такого дельца прозевали». 

Что ни говори, странный он человек был, нелюдимый. Каждое утро в любую погоду отправлялся на прогулку. Не то чтобы рано, часов в девять, когда весь порядочный народ на работу шкандыбает. А он гулять. Наш микрорайон на окраине леса построили, от леса, конечно, остались вершки да пеньки, мы там, когда тепло, шашлыки жарим. Вот он по этой полянке круги и нарезал каждый божий день.

Идёт себе как ледокол в Арктике, никого не замечает, сам не здоровается, если его поприветствуют, кивнёт головой и только, но вроде как вежливо.

Идёт себе, насвистывает, Манька, она как раз двойню родила, потомство своё в коляске выгуливала, она ему как-то говорит: «Не свистите, денег не будет!». Знала бы, Маня, кому говорила. 

Жены у него, похоже, не было. Во всяком случае, мы не видели. Изредка, пожалуй, даже редко, шалавы приезжали поздно вечером на такси, но это понятно, что такое. 

Видали несколько раз, как он на последний автобус в Москву садился. Куда, зачем, не знаем. Утром опять на прогулке, иногда днём в магазин заходил за едой, алкоголя не покупал, не пьющий, стало быть. 

Был по весне такой случай. Субботник объявили, микрорайон новый, благоустраивать надо, деревья сажать да клумбы. Народ у нас дружный живёт, работящий, все вышли и погода хорошая была, солнечная. Мужики, как обычно, поработали немного и по пивцу. Бабы наши, когда корячиться надоело, завелись. Чегой-то, мол, кричат, все как люди, а этот уклоняется. Манька, даром, что многодетная мать, девка задиристая, она к нему и пошла. Потом рассказывала, мы за животики хватались.

«Открывает, — говорит, — дверь, сам в женском фартуке, руки по локоть то ли в краске, то ли в чернилах. Я, конечно, опупела, говорю: «Все жители на субботнике и вам бы присоединиться», а он только и рявкнул: «Занят, я!» и хлопнул дверью у меня перед носом». 

Так он и жил у нас на районе, беспокойства не причинял, одно лишь недоумение. И тут вся эта история приключилась. Нагрянули к нему на квартирку менты и обнаружили такую уйму денег, которую Петюня, лучший мой кореш, его понятым позвали, отродясь не видал. По официальной описи: шестнадцать миллионов долларов, десять миллионов евро и четыре миллиона английских фунтов. И все купюры до одной — поддельные. «Но как настоящие, — клялся Петюня. — Сам вертел, рассматривал, не отличишь». 

А в квартире имущества — кровать походная армейская да книги от пола до потолка, даже телевизора нет. «Книги знатные, — рассказывал Петюня. — Фолианты. Он в них деньги хранил, страницы вырваны, одни корешки». 

В общем, повязали милого друга и отвезли куда надо. 

Прошло довольно много времени, тепло настало, мы пиво на полянке пили, смотрим, наш участковый Олежа Кравчук идет. Олежа мужик свой, у него выходной был, присел с нами по-людски, стаканчик выпил. 

«А чего, — спрашиваем, — с этим-то? Верно, немалый срок впаяли?»

— Немалый, — сказал участковый. — Тёмное это дело, пацаны. На следствии молчал как партизан, всё на 51 статью ссылался, от услуг казённого адвоката отказался, своего тоже не привлёк. И на суде молчал как немой, а когда судья уже собирался приговор зачитывать, взял да пропал.

— Куда пропал? — спросили мы.

— Испарился, — сказал Олежа. — В прямом смысле этого слова.

— Колдовство, что ли, не пойму, — засмеялась Манька. 

— Не знаю, — нахмурился участковый. — Колдовство чи шо. Знаю только, что всё здание суда обрыскали, на квартире у него неделю засаду держали, а так и не нашли. До сих пор. 

— Вот дела! — сказали мы.

— Я вам ничего не рассказывал, — сказал Олежа. — Сами понимаете, секрет.

— Не боись, братан. У нас как в могиле. 

Вечером, когда я рассказал эту новость жене, она покачала головой и сказала: «Давай-ка в воскресенье в церковь сходим, давно не были. И праздник скоро — Успенье. Мы же люди русские, православные, а то нехорошо как-то...»