Штёпа и Жёваный крот: The Battle (ч. 3)
3. Битва
Возведение громадин «пирамид», забыли мы сказать, сопровождалось всяческим соперничеством, и не без комизма.
Приглашены были из-за тридевять земель – из какого-то городишки под Воронежем – девять витязей прекрасных, все равны как на подбор и знатоки, конечно, немыслимых высокотехнологичных технологий. А как только они укоренились на харчах бедного магната-фазендейро Жёванного Кротика – в выкупленной пустой избе, да с полным пансионом, включающем попойки «с устатку», а после и многочисленные опохмелки – оказалось, что это никак не стройбригада стройная, не ватага даже удалая, а сброд какой-то спившихся, косоруких, нагло разленившихся, заглядывающихся даже на редких деревенских молодух молдован…
Они свою жилку нашли: ангар возвести надо, уже начали, а сами фермера ничего сделать не могут. Вот и кривлялись мастера и, что называется, отрывались, как хотели – сам Крот с утра и до ночи караулит, всё достаёт и подаёт им с своими мужиками, то по деревне бегает – собирает распустившихся, растёкшихся, как муравьи, халявщиков-алконавтов. За месяц он изжевался весь, как спущенная камера, высох весь до жил, отощал как былка. По плану – две недели, «под ключ», а на деле – два с половиной месяца… Потрясает он контрактом с печатью, ругается злится – толку ноль. Одних «боеприпасов» – самогону да официально приобретённого в Тамбове и в ларьке пойла ушло четыре алюминиевых фляги и двенадцать ящиков! Стройматериалы умудрялись пропивать с необычайной наглостью, прямо из-под носа. И приходилось ему по деревне бегать – перекупать обратно, отбирать, нещадно отдирать прилаженное уже на крышу или к забору блестящее свежим металлом гофрополотно.
Короче говоря, и кормили их, и поили, и харчевали, и линчевали, и давали леща, и улещивали – с ребятами недвусмысленно приступали и с ментами – всё им как с гуся вода. В итоге последнее уже сам фараон Жёваннокрот докрывал, переняв мастерство, а олухов сиих вся задача была хоть как-то выловить, отковырнуть отсюдова без следа (некоторые чуть ли не женились!) и депортировать навсегда.
Что и говорить, очень потешался, на это глядя, наш Штёпа, Штепанхотеп II. Но через год пришёл и его черёд. Он родственнику, родоначальнику пирамидостроения Белохлебову I телеграфировал, чтоб подыскал бригаду по опыту и знакомству, или чтоб евоная дочка приискала в Интернете энтом, в трёх экземплярах распечатала и привезла в деревню за тройное вознаграждение – два магнитофона допотопных, а то ещё и принтер, «совсем уж новый».
Но как ни крутились, ни вертелись, но по дешевизне пригласить пришлось всё ту же бригаду из-под Воронежа, пусть переназванную нынче «Бригантиной С». Уж Штёпа начал круто, заранее предупреждал: в мясорубку, мол, скручу, самих на фарш перекручу, «в вот этой во дробилке для дроблёнки, а в печке вот запарю», и тому подобное. Через месяц умолял уж слёзно, сулил все земные блага – запчастей штук тридцать наилучших, два дивана почти новых, два холодильника пропили!..
Орал и неистовствовал наш магнат Штёпа так, что горы сотрясались (которых, слава богу, нет), что все деревья, вековые ивы по берегам речушки, а теперь в болоте посохли и попадали, что все окрестные там лягушки заткнулись посередине мая, если не посдохли. Долбил и громыхал железом, резал – как будто забивали сваи до центра Земли, а после добывали их обратно, как будто Армагеддон озвучивали.
Орал, и выл, и костерил, и бил нещадно, и сам покупал всё раза три – за цельных полгода адских мук, как раз до января.
Заочно Штёпа по ангарам выиграл. А дальше – тут уж как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Да как? Простецки, из пустяков.
Была у них точка соприкосновения одна – межа общая. Даже не межа уже – дорога в поле, чтоб было как заехать. И по три в раза год каждый стремился накатать её так, чтоб по земле конкурента дорога пришлась, а не по его. Подумаешь там, колея – два метра, три аршина, а распредели её площадь во всю длину надела – «так воно оно выходит скоко»!
Не раз по грязи они накатывали по новой своевольно, не раз устраивали словесные среди поля сходки, верней, в его начале: гудят машины-трактора, оставленные на обочине, ещё работники Кротовы глазеют-слушают, тоже дело бросив, да и до оконечностей села рёв машин и глоток долетает. В деревне это называется брехать, нечто вроде рэп-баттлов нынешних – кто кого перебрешет, переорёт и перекроет матом.
Штёпа тут был великий мастер – басил громогласно, в конце с каким-то истерично-бабским подвывом, верно дававшим победу. Но однажды Жёванный крот схитрил: приволок в поле пару штук железяк здоровенных да длиннющие шесты с остро-треугольными пластинками от жатки накидал по краям – всё устроил так, что Штёпе пришлось заезжать по его уставу. Штёпа, рассвирепев, сдвинул «зубья» на Кротов надел, прицепил тросом железяки и, чертя борозду, отволок их в буерак.
В той местности лощинка рядом с полем, а дальше и сама река, здесь более-менее нормальная. Раньше мы туда ходили, за край села, на льдинах по весне кататься. Да после, что называется, откатались – ледохода уже с тех пор и в помине нет. И вот недавно, несколько лет назад – затрещало всё, появились льдины. Грязища выше голенища, блистающее тающее солнце, пасмурная мга – всё как надо. И нынче те, кто сами подростками катались (я помню, там младше меня были все), сказали своим детишкам, тоже уже лет двенадцати-четырнадцати – идите покатайтесь. Тут нет особой техники безопасности, мол, палки себе только побольше срежьте да их из рук не выпускайте.
И там эти ребята, привлечённые криками и шумом, свидетелями стали былинной супербаталии. Покуда добежали, застали уж в разгаре. Вот они-то потом и рассказывали. Да не просто рассказывали, а как у нас в деревне заведено у взрослых, а подростки в своей компании и почти всегда так делают – показывали, представляли в лицах, так что всё как будто сам видишь, в подробностях и динамике.
В общем, в начале поля на дороге, в грязищи – сошлись они, как рыцари! Да не пешком – на Росинантах! Штёпа орёт: «Убъю!» – и из окна комбайна, выпучив глаза, выглядывает. Прёт прям на вы на всех парах, грозя куличищем. Жёванный крот на него летит – на тракторе своём под джип тюнингованном, дверь растворил наотмашь и двустволку кажет.
Стреляет! И прямо в кабинку Штёпки! В рёве грохает, пульки отскакивают. Штёпа, дав по тормозам, умудряется схватить какую-то железяку из под-ног (обычно в кабине валяются запчасти) и запустить сверху вниз в кабину сэру Жёванному.
Окно пронзают брызги трещин, Жёванный чрезмерно даёт газу, так что тракторок едва не становится на дыбы!..
Минуют друг друга, разъезжаются, кружась в грязище, кидаясь грязью, трясясь от ярости, грозясь-ругаясь, разворачиваются.
Не комбайн, конечно, у Штёпы, а жатка для уборки подсолнечника – по виду тот же комбайн, поменьше только, и грозные с рядами острых зубьев эти «вилы» впереди. Во владениях тут Штёпиных шляпки да стебелюги ещё кругом торчат – вот их-то и хотел скосить, по грязище не успел убрать подсолнухи осенью. По морозцу, говорят, хорошо убирать – да нет теперь морозцев осенью, а дальше и всю зиму грязь почти без снега, весной само собой, а тут ещё и сеять, а летом опять засуха. Шляпки, слепой не видит, корюзлая всё мелочь, никудышные, да сколько гербицидов на них стравлено! Такие семечки проще и дешевле запахать на удобрение, но не таков наш Штёпа! Возил он их специально на анализ, и показали там, как и понятно, что «влажность семени больше 25 %, недопустимо для обмолота». Но сунул он копейку кому надо, крупы и оргтехники ещё пообещал, и заручился, что и такие примут…
Разогнавшись, съезжаются опять – что есть дури. Штёпе разворачиваться дольше, и хитрюга Крот, пользуясь моментом, разжёг уже успел в бутылке фитиль из тряпки – поджёг солярку, и как только сблизились, метнул через болтающуюся дверь коктейлем Молотова – в жатку. До кабинки – блистающей стеклом новёхоньким соблазнительно! – не докинул, но на колесе уж ярко вспыхнуло – как вражеский танк подбитый. «Щас, можеть, вся покрышка займётся!» – возликовал в душе или вслух Жёванный, а сам едва успел пригнуться. Бесстрашный рыцарь Штёпка с дурачьей силой ярости запустил в него сверху шкивом – тяжёлая, острищая железячина, как болванка снаряда, прошибла кабинку Крота насквозь. «Фухх!» – выдохнул он, перезаряжая. Нога его на педали только на полсантиметра каких-то успела дрогнуть, а то бы пробило и её. И выпалил ещё пару раз своей нулёвкой дробью в кабинку Штёпе – прошил стекло.
И в третий раз сблизились, схлестнулись, рыча всей мощью машинной и утробной. Крот выдавил уже остатки стекла, блестящие крошки на защитной плёнке – болтаются, мешают. Патроны вроде кончились, и полетели на мышечной тяге друг в друга от них железки – родные! – всяческие: острые, как у ниндзя, диски, удобные для метания дискоболом шкивы, пустяцкие, но пугающе свистящие патрубки, мелкие, но эффективные штуцеры. Грохот был такой, как будто металлолом загружают – или даже сгружают. Мелькали яркие перчатки Жёванного, а Штёпа что-то про них орал.
У Крота ручки ссохшиеся, больные, сплошные жилы, и размером почитай теперь как у куклы. И он уже невольно начал перчатками и рукавицами «щеголять» – типа аристократ! Как делать чего – так вынет их из кармана, из бардачка машины и наденет. У деревенского мужика руки-то все в ссадинах, порезах, чёрный ноготь постоянно слезает от ушиба (и на ногах-то – то же самое!), в соляре они и масле, в земле постоянно, иногда и в навозе даже, как полагается – в общем, ручищи, никакого «педикюра» и не нюхавшие, и слова такого не знающие. И слесарь сам себе, и столяр, и столяр. Но это мелочи. В городе лампочку вкрутить, в унитазе или кране подвинтить – вызывают мастера. А у кого первомайский сезон на даче – герои труда! В деревне же матёрым «мужукам», как уж говорилось, не до картошки там какой-то да петрушки бабской – сеять надо!.. Они вкалывают, как поёт Растеряев, на комбайнах! И рукавицы тут с перчатками никак не в чести – лишние секунды простоя и возни – в стремительном потоке всемирной деятельности! (На пикнике за стаканом слышал я странные мужицкие диалоги. «Хоть йицо-то самому почистить, – говорит один, беря яйцо, – уже не помню, когда и чистил!» – «Гля, и я лет десять, наверно, сам не чистил!» – и второй берёт, о доску стукая, а у него супружница тут же вырывает, порываясь очистить!) Тут сваркой-то варят, болгаркой орудуют – вот Штёпа, например – не надевая рукавиц, ни краг, ни защитной маски: летит окалина, прожигая всё вокруг, да «зайчиков» понахватаешься так, что две недели будешь выть. Сам Штепан Самонович не рядится в новомодные шмотки: фуфайка на нём замусоленная, столетние кирзовые сапоги да старый шлемофон без застёжек, весь осыпавшийся. А Валерий Палыч – экой щёголь, щегол в натуре! - в перчатках, да ещё ярко-зелёных! Короче говоря, какой-никакой, а образ врага.
Милиции-полиции в деревне нет, делай что хошь. Бежать домой в район звонить – такого и в голову никому не придёт, тем паче пацанью. Да и так залегли все прямо на землю, благо днём её чуть пригрело да холмики там были с краю, жадно выглядывают. Что-то дымится – то ли колесо уже и впрямь горит (хотя Штёпа вроде сразу закатал его по грязище), то ли дымовень из труб.
В четвёртый и финальный раз, распалившись сами и двигатели разогнав намного дальше всяких КПД, решили пойти в лобовую. Сэр Жёванный, пусть и на подваренном рамкой «джипе», против поднятой на него тяжеленно-железячной, с острейшими зубьями стеблеподъёмников жатки, понятно, не гусь совсем – решил последним патроном при столкновении выпалить супостату, сэру Штепану-Самсону Львиная Морда, «прям в рожу наглючую чёрную».
Жатка, хоть и зубаста, не поднимается так, как на комбайне – и, в общем, с грохотом заскочил на неё, как мячик резиновый, Кротов трактор, впечатавшись, немного боком, в корпус «танка» Штёпы. Чуть не перевернулся! Сэр Штёпа долбанул башкой в стекло и, смяв его, как будто растянув, как клоун в пантомиме или киборг в фильме «Терминатор-2», едва не выскочил в кабину сэра Жёванного. Крот, обвязанный предварительно верёвкой-тросом заместо ремня безопасности, сильно долбанулся-дёрнулся и тоже чуть через руль не выскочил. Саданулся рёбрами, и, заревев от боли, всё же выпалил из привязанного тоже, будто пулемёт, ружья. Что-то взорвалось, рвануло, очнувшийся Штёпа, без шапки, с окровавленной физией, с задетой, кажется, ляжкой, кое-как выпрыгнул из горящей своей боевой единицы и пополз, слепой от крови и гари-грязи, подволакивая ногу, по земле в свои серые, сухие подсолнухи. Крот, тоже весь слепой и чернорылый, газовал, пытаясь дать заднюю, чтоб освободиться из пожарища, потом просто пытался высвободиться из тросов, чтоб тоже выпрыгнуть из кабины. К счастью, успел.
– Полоз по полю – как суккулент! – взахлёб повествовал Колюха, один из очевидцев. – В шлемофоне нашенском, а морда как у фрица!
– А Крот – как турбулент! Изжёванный весь, как Танькина жувачка, – и второй ему вторил, Тёма.
– Да ты ведь, Тёмыч, там и не был, потом уже на взрыв прибёг. А заливаешь – я еле успеваю слово вставить!
– Да мне всё братан рассказывал!
– Братан! Я эти выстрелы и взрывы своими глазницами видел!
– Глазищами!
***
«Золотая осень» – в школе был такой праздник, и само это словосочетание понятно что обозначало. «Лиловый, золотой, багряный…» – всякие были краски, но теперь только понимаешь, что золотой тогдашний – желтоватый лист тополей – и впрямь как золото настоящее, но бледное всё же, наше повседневное. А то, чего, казалось бы, не видел никогда раньше – так это как слитки или самородки сияющее золото листвы берёз! «Казалось бы» или взаправду – подумаешь и сам не знаешь, что, может быть, действительно многого в детстве не замечал: фазы луны, полнолуние, мигание звёзд-планет, или что и у нас, как на юге, бывает, несутся на небе облака. Луна стоит, сияя, они мигают, а облака – несутся!.. А может, тогда просто не довлели вербальные знания, всё воспринималось-являлось как есть, без всех этих подробностей-дробностей, атрибутивов и предикатов – названий созвездий, «убывает», «сияет», «несутся»... Как будто ту же книгу через двадцать-тридцать лет перечитываешь!..
...
Сельский человек поглощён своим занятием: он первочеловек – охотник и собиратель, Архимед античности и средневековый рыцарь, владетель, кудесник и алхимик, он человек Просвещения и создатель атомного реактора, он сам себе Пушкин, режиссёр и первопроходец прерий: как зачнёт рубить лес со всего замаху – щепки фейерверком.
Но пришли иные времена. Грибы, редкие ягоды, рыбалка, а тем более травы – кому они нужны? Как будто никому: подпахана до упора каждая лощинка, каждый речной бережок, и всё кругом с самолётов опыляется гербицидами. Летом только хочешь выехать, приготовишь-выведешь велик, а по дороге – пыль столбом: то Штёпа прогрохотал, то Жёванный на джипе пролетел. Пока она развеется хоть как-то, дымом и туманом, уляжется привычным нанослоем местного «графена» – минуть пятнадцать ждать. Но всё же как-то можно было продохнуть. Теперь же – земля трясётся, как от землетрясения, армада целая по дороге катит: друг за другом комбайны гигантские, тракторищи громадные заграничные, фуры с прицепом величиной почти с товарный вагон. Ползёт в дымище, как в своём чулане, Штёпка, едет, петляя, Кротик со своим кондиционером – навстречу цельная армада, и грядёт нахрапом так, как будто и не видит никакого джипа, никакого Штёпы! А что ей мужичок какой на старом тракторке или вот сельский обалдуй на велике. Грунтовка как бы просто растворяется в воздухе; асфальт наш, особенно мимо клуба в центре, выбит уже до немыслимых колдобин – здесь грохот и гул земли почти что непрерывный, а в саду и огороде всё покрыто серой пылью, как после ядерного взрыва.
По массе, мощности и металлу – по сути, те же танки, только по размерам гораздо больше. Чтоб было понятно: длина современного комбайна – больше 8 метров, вес – под 15 тонн, ширина жатки – 12 метров, объём бункера у свекловичного – под 40 тонн, радиус разворота – 9 метров. Фура: длина с полуприцепом – 14 метров, вес без груза – 14 тонн, грузоподъёмность – под 20 тонн, да ещё прицепище здоровенный, а есть и с двумя поменьше. Вот такая спецтехника утюжит сегодня русскую деревню.
Это новые теперь хозяева полей по всей округе – какая-то чуть не транснациональная фирма (как есть такая марка овощной продукции – «Global Village»), с названием для местных типа «Бригантины», а по документам «хрен проссышь». Колхозные руины восстанавливают – вроде хорошо. Земли не пустуют, убирают всё как пылесосом, вывозят до зимы прицепами-вагонами. Но действуют-орудуют, как конкистадоры какие в стране индейцев: не свои родные, а пришлые, приезжий незнакомый персонал – никто их не знает, ни с кем они не разговаривают, не судачат, ни за чем не обращаются. Налетают, как саранча, и вершат своё дело, оставляя всё лысым и пустым.
Отсудили все земли по аренде колхозных паёв – у Штёпки в основном, да и у Кротика. Всё было оформлено давно и правильно, с большими стараниями и издержками, но наняли там видно таких юристов мощных, что в «райсобесе» лишь ручками развели. Уж Штёпка наш псевдооднофамилец всё земли собирал себе по нитке, как князь Василий III – даже все обочины, которые всегда в пылище, самовольно по жадности засевал и скашивал, а тут…
Но и Жёванному тоже досталось. Дорожка, которая была причиною раздоров, новым хозяевам даже не понадобилась: они возьми и накатай дорогу для техники и машин прямо наискосок по полю – по полю В. П. Лямкина! Он караулил несколько раз, останавливал (с трудом большим, заступая прям на дорогу!) технику, обращался к водителям и комбайнёрам с речью. Но те смотрели, как роботы или манекены, как будто русских слов не понимают. Брехать тогда пытался, требовать начальства, но лишь презрительной улыбки всё это было удостоено и полурусского «О’кей», типа передадим. А дело ведь не шутка: не то что межу сместить, а прямо колеищу, что твой асфальт, по диагонали по чужому полю раскатали! Обидно, слюшай! Да ещё обиднее, что за «колхозом», где раньше «фирмы» стояли, разбила агрофирма новая сад яблоневый гектаров на двадцать! Яблоньки рядками, как кресты на фашистском кладбище, всё в колючей проволоке, чуть ли не под напряжением, а Кроту эту землю в своё время не отдали. Да и вообще на каждом углу, на каждой тропке прут на тебя, как захватчики какие!
Приволок тогда Крот боронку зубовую о трёх секциях и положил прямо на дорогу. Авось не увидят и шины пропорят. Через день приезжает: боронка сдвинута, а колея виляет, но по грязи им, видно, трудно… Приволок ещё одну – теперь уж не проедут! Но сам он уже видел, какие у них колёса, какие шины! Перевернули они боронки и закатали их в землю так, что не вытащишь. Пытался он и Штёпу подключить, а тот всё: «по моим полям пока не ездиют». «Штёпке-то ему что дубарю жидовскому, – думал Жёванный, – вон у меня-то детишек куча мала!».
«Пока» – но вот и все его обочины превратили в колеи. Не вытерпев, и Штёпа начал брехать на них пытаться, запил слегка и басил по деревне: «В бараний рог согну!», а после даже в район отправился жаловаться, а может, и «кому надо сунуть». Здесь встретил он и конкурента своего заклятого, с рассказом, что «уж сколько по всем инстанциям жаловался» – ноль реакции. Это в Россянке они два мифических колосса, в ближайших деревушках некоторых, райцентре ещё кого-то по работе знают, а чуть отъехать километров на двадцать – в соседских уже краях, а тем более в Тамбове, в начальстве всяком – ноль без палочки. Звонил и Белохлебову наш Штёпка и даже к нему и к дочке ездил в город. Пытались и к юристам, к районному начальству подластиться. Но те им недвусмысленно намекнули, что, мол, прижукли бы вы и не вякали, тут, видишь ли, новые корни глобальной корпорации уходят совсем туды – то ли к каким-то самым высшим сферам, то ли, что скорее, за границу.
А Штёпа с Жёванным как раз помирились. Примерно как кот Матроскин с Шариком. Из всей Россянки они, поскольку везде ездили, самые первые ковидом заболели, на второй год практически одновременно. Да заболели прям нехило, тянули до последнего, обращаться не хотели. В итоге их повезли едва живых не на джипах их парадных, а поволок в район на видавшем виды уазике-таблетке их приятель Фома (он водителем работает). Растрясло их в пути хоть прощайся с жизнью – вилюшки да колдобины… Лежат, трясутся, чуть от боли не воя, и сами всё понимают: что и сами они вывозят машинами, и агрофирма энта своими «вагонами», а ремонтировать дорогу – «пусть временщики и ремонтируют, хищники!» – а тем, понятно, с такой-то техникой, не надо. И так уж тяжко, весь скрыпит и едва не глохнет сей уазик, и дело уже к вечеру, да ещё в лощинке, по грязи и слякоти, совсем засели. Пришлось двум колоссам-фермерам, хоть и по пачке у каждого за пазухой денег, и так они уже еле дышат, самим толкать машину, из колеи вытаскивать.
Плечом к плечу – как братья. И главное, они доподлинно и вдруг тут осознали, что враг у них теперь общий, что вообще как-то прижала жизнь, как двух улиток – в хрупких, хрупче, чем скорлупа яичная, их домиках… Что надо вылезти из колеи, залезть ещё на место, доехать как-то до больницы, выжить.
Ветрище, холод, озноб и рваное в груди, дышать нечем, а кругом всё равно уже погодка наша: бегут по остаткам асфальта ручьи – как раньше, камешки в воде разноцветными становятся – как в детстве… чернеет за обочиной пашня призывно, зеленя вдали торчат весело, веточки берёз неуловимо розовеют-коричневееют, проглядывает где-то далеко за тучами бледное солнце, и воздух… воздух, наверно, весной пахнет.
27 марта – 16 мая 2022
