Музыка твоей судьбы

«Смертный. Ты слишком эмоционален»

— А. Сквер

 

Судьба — она как тюремщица, черта с два отвертишься от волшебного пендаля. Вот и мне как-то прилетело: решил от армии отмахаться. Черниговский цирюльник умелым движением отсек оселедец, мамка всплакнула, да и пришла мне пора выдвигаться до Питера первым же скотовозом в качестве абитуриента. Думал, попаду в институт физкультуры, а угодил в военный храм мирового спорта. Дошло не сразу, хоть интуиция пару раз и поворочалась — преподаватели-то сплошь в хроме. Унывать, конечно, не стал: иным жизнь и поострее штыри в пятки вставляла.

Закрыв первую сессию, весь курс с облегчением разъехался гонять упитанных рабфаковок, и только три неудачника умудрились отрастить хвосты по истории КПСС. Мой был длиннее всех. Рядом на ту же жопу уселись курсант по кличке Бич, сильный бульбаш с мозолистыми от онанизма руками, да Саня Хряп, московский опездал со сверкающими на солнце фаянсовыми зубками.

Седой полковник прищурился единственным глазом:

— На три золотые головы всего один вопрос. Осилите — уже завтра будете мамкины котлетки компотом запивать. Итак: кто убил Владимира Ульянова?

— Не знакомы с данным гражданином, — напялив на физиономии самые невинные выражения, мы дружно пошли в отказ.

— Вот как. Сразу видно, настоящие военные. Знаниями тут не поможешь. Черт с вами: сделаете в классе марксизма-ленинизма ремонт — поставлю зачет.

После того, как на нашу троицу едва не повесили убийство какого-то неизвестного мужика, этот приговор казался раем. Мы с Хряпом таскали доски, Бич пилорамой резал их на рейки… Но его вдруг так увлек портрет длинноволосого Ломоносова, что даже детородный орган оживился в тонких брючках. Бедолага совсем потерялся в эротическом трансе и не успел заметить зубы пилорамы, хищно блеснувшие перед зверским нападением на его пальцы.

Бич севшим голосом заверещал гениальному естествоиспытателю, не найдя, видимо, в шоковом состоянии никого более виновного: «Ах ты ж ебаная сука! Шлю-у-у-уха драная! Я тебя на-а-атяну!» Мы с Хряпом сначала поржали — мало ли, прикалывается. Чуть позже, когда он отъехал в обморок, весь облившись кровью, сообразили, что случилась беда. От его рук остались рваные культяпки, большой палец лишился ногтя, а остальные и вовсе исчезли напрочь. Ну, мы, сами заметно позеленев, Бича под локти подхватили, наложили жгуты из портянок и без лишних раздумий понеслись в ближайший травмпункт. 

Вихрем ворвались в кабинет хирурга. На кушетке в окружении портретов окулиста Менгеля и его собак восседал серьезный мужчина средних лет с бородкой а-ля Павлов. Не совру, если скажу, что такого врача я видел впервые: ему три полуобморочных пиздюка тянут окровавленные культи, а тот с профессиональным нетерпением переводит взгляд на часы:

— Бравый блокадник, никак? Прошу прощения, товарищи, обед. Приходите завтра.

— Доктор, ум-моляю. Можете, ну?.. — бормотал я, многозначительно кивая в сторону потерпевшего.

— Еще бы, — зевнув, он демонстративно потянулся за кроссвордом.

— Докт-т-тр, пр-шейце п-пльцы дз-з-зеля савец-цкй у-улады, — Бич, едва придя в себя, запричитал дурным голосом на неизвестном доселе диалекте.

— Доброе утро, солнышко. Что я тебе пришью, если вы фаланги впопыхах не захватили? Или ждешь, что я своими делиться буду? — врач сохранял завидную безмятежность, похрустывая прямо перед носом бульбаша здоровыми тонкими пальцами. — Материал не принесли — свободны!

Коротко посовещавшись, поступить решили по-военному: Хряп, вооружившись пожарной лопатой со стенда у двери, обнажил сверкающие клыки и примостился у дверей хирурга с задачей никого не пропускать, тем более больных. Мы же с Бичом прыгнули в такси и полетели за обрубками. Водила, доставив нас на место, заметно напрягся:

— Пусть конченый один сбегает. Решите кинуть — будет два инвалида, — его водянистые глазки прыгнули с моего лица на начищенную до блеска монтировку. — Время пошло.

Бич на торясущихся ногах бросился в аудиторию, собирая по пути все бордюры и урны. Спустя какое-то время, еле живой и запыхавшийся, он приполз обратно с набитым ртом. Все оказалось просто: отрубленные пальцы кто-то заботливо выбросил в мусорное ведро. И не такое видали в стенах военного института физкультуры. А куда еще их было девать ущербному, если не за щеки?

— Все собрал? — спросил я.

— Угу, гу-гу-гу, — активно закивал товарищ, и мы понеслись обратно в травмпункт.

Притормозив у дверей, таксист вынес приговор:

— Сорок две копейки.

— Бич, деньги давай, быстрее!

— Угу, гу-гу-гу, — тот продолжал корчить рожи, застыв в нелепой позе, тем самым вынуждая водителя показательно треснуть меня по лбу монтировкой, от чего угукать начал уже я.

— У-угу… Бабки гони, лошара, — в отместку за ушибленный лоб я со всей своей любовью жахнул бульбаша по спине. — Шевелись, муфель.

— Гм, — тяжело сглотнув, он вдруг заговорил чистым тенором, полным безразличия. — Кошелек под мышкой.

Покачав головой, я не стал терять времени, расплатился и за шкирку потащил его обратно в травмпункт.

— А вот и мы! Здравствуйте.

— Вижу-вижу. Пальцы на стол! — Доктор хмуро смерил нас взглядом из-под очков, недовольный необходимостью вновь отвлекаться от своего досуга. — Нет пальцев — свободны.

Морда Бича за пару секунд отразила все степени принятия.

— Найти-то я их нашел, да взять не смог, — подкрепляя сказанное, он показал свои культяпки. — Подобрал кое-как и положил за щеку. В такси от удара подавился, ну и… проглотил я их. Пальцы… во мне. Простите.

— Срочно извлечь! — Хряп принял боевую стойку и скомандовал голосом прапорщика Лютого, впрочем, быстро растеряв энтузиазм: Бич, тяжело вздохнув, стянул портки с трусами и нагнулся.

Саня, проклиная себя за излишнюю боеготовность, закатал рукава и с нескрываемым ужасом уставился на мохнатую жопу товарища. Так уж бывает в состоятельных семьях — еще ребенком нянька запугала бедолагу глистами и вшами. Доктор же в резкой форме пресек попытку анальных раскопок:

— Вы сюда явились кукольный театр устраивать? Я сказал «пальцы на стол», а не «руку в жопу». Пошли вон отсюда, извращенцы!

— Есть, видать, на свете бог, — совсем не к месту заметил Хряп, с облегчением хохотнув. — Вы погодите немножко, сейчас все будет. Бич, может, тебе в рот хуйни какой сунуть, чтобы вырвало?

— Вы главное свои лапы не суйте, отгрызу нахуй: инстинкт, — угрожающе зарычал тот, оскалившись.

От таких фантазий совсем паршиво стало уже нам. Хряп, хорошенько пошарившись по углам, нашел чьи-то старые подгузники и сунул Бичу в рот, пока тот отвлекся, чтобы вдоволь пострадать. Драгоценные фаланги рванули с обеих сторон, не заставив себя долго ждать.

— Операция, кстати, платная. Регистратура еще три дня в отпуске. Пожертвование могу принять и я, разумеется, но без чека, — деловито сообщил врач, тут же переключаясь в рабочий режим.

Услышав это, я задохнулся от возмущения: поразительная коррупция на рабочем месте! И денег таких за день мы бы при всем желании не наскребли. Подбитый и униженный бульбаш совсем раскис. Не часто увидишь огромного и тупого бугая, рыдающего, точно маленькая девочка, в позе эмбриона на полу. Я бросился его утешать:

— Да не грузись ты напрасно. Бегать и прыгать сможешь, отжиматься — легко, а в футболе и вовсе одни инвалиды. Считай, ничего и не потерял.

— Я не хочу быть калекой... Не хочу, не хочу! Пойду, мента отпизжу, пистолет утащу и пулю в лоб, точно, пулю в лоб, — выл Бич. — Не стану по электричкам страшным шароебиться и дудки сосать!

— Да какой тебе, к чертовой матери, мент? Кого ты там собрался пиздить? А на курок кто нажимать будет, Ломоносов? Да и боксер из тебя хуевый без рук, тут уж как ни крути, — я причитал и пытался успокоить друга вариациями счастливой жизни инвалида второй группы с перспективой перевода в первую.

Хряп, до того тихо наблюдавший за развернувшейся драмой, внезапно с залихватским воплем рванул подошвы своих кирзовых сапог. Старый трюк контрабандистов — прятать ценное в обуви.

— А-а-а-а-а. Ебать мои гантели! На кентачис копил, видит бог. Получите, братья, — и швырнул в нас припрятанные три рубля: в переводе на человеческий ровно три бутылки портвейна и пончик.

Деньги тут же отстегнули врачу. Бич, заметно оживившись, натянул штаны и полюбопытствовал:

— А меня вы оперировать будете?

— А как вы догадались? — притворно удивился медик, скрипя свежими перчатками.

— Ну, у вас халат в крови, — скромно ответил бульбаш, вновь чуточку зеленея.

— А-а. Да какая же это кровь? Это мы с проктологом давеча неудачно бутылку кагора открыли, — блистая отменным юмором, хирург внимательно вгляделся в раскинувшееся перед ним месиво. — Вам какой наркоз — дорогой или дешевый?

— Дешевый! Денег нету больше, — в унисон выпалили мы.

С маниакальным блеском в глаза врач кивнул и схватился за кувалду, спрятанную в верхнем ящике стола. Бич от такой картины тут же отрубился, а мы в ужасе прижались к стенам, боясь даже пискнуть. Доктор же, развеселившись, сделал ему укол и покачал головой:

— Надо же, каждый раз одно и то же.

А потом он заработал со скоростью швейной машинки. Его ловкие руки мелькали, толком не попадая в поле нашего зрения. Только и успевали разными оттенками металлического отблескивать постоянно сменяющие друг друга инструменты. Он хватал пальцы, зачем-то целовал их и пришивал на место. Завороженные происходящим, мы так и не решились разузнать про этот специфический ритуал. Утерев кровавой перчаткой взмокший лоб, врач оглядел сделанную работу, приветливо улыбнулся постанывающему в полуотрубе Бичу и пробормотал:

— Филармоний такими пальчиками, может, и не покоришь, но жить будешь.

Уже через месяц наш друг вновь появился в казарме. Всем было интересно поглазеть на достижение советской медицины. И это надо было видеть! Слегка переваренные желудком, но вполне живые фаланги пестрели суровыми стежками и сходящими синяками. Больной не только выжил, но и вновь научился держать ложку и активно онанировать.

Но учеба закончилась, а жизнь — нет. Лейтенантами мы разъехались кто куда. Бича выгнали из рядов Вооруженных сил за слишком буйный нрав. Мы же с Хряпом дослужились до пенсии полковниками. После каторг далеких гарнизонов замаячила перспектива личного жилья, но по очереди я двигался разве что вниз. Растеряв последние надежды, мне пришлось осесть в заброшенном туберкулезном коровнике с окнами, выходящими в поле цветущего козлятника. Хряп, промотав родительское состояние, давился московской хрущевкой с больной мамой и спившимися детьми. Мы встречались иногда, конечно. Молча жарили спирт. О чем тут говорить? 

А на днях случилось чудо — на вокзале, собирая стеклотару, я встретил друга… Бича! Разговорились:

— Ну как ты, приятель?! — разглядывая этого статного красавца, я не мог поверить своим глазам.

— Да так, музыкантствую помаленьку. Сразу после операции что-то щелкнуло в голове, цель в жизни увидел. С небес будто ангел спустился и заявил, что мне теперь одна дорога — филармонии покорять, — Бич нарисовал над головой нимб из дыма своей дорогой сигары. — Помнится, Хряп тогда трешку для меня не зажал. Долг платежом красен. Передай с приветом… и процентами, так сказать.

Бульбаш отсчитал и протянул мне три тысячи забугорных денег, коротко попрощался и ушел. Задумался я тогда крепко — не для того же настоящая мужская дружба существует, чтобы ее процентами марать. Обидно стало до слез. Ну, я Хряпа решил не огорчать, отдал ему свои... три рубля.

А каким Бич стал музыкантом? Да охуенным! Своими недопальцами этот маэстро умело дрочит струны контрабаса и бабло гребет такими горами, что нам и не снилось. Его хит «Пальцы из-з-ада» в свое время вернул людям по всему миру любовь к живой музыке. А мы что? Оказались натуральными бичами при орденах. Я порой ночами не сплю, думаю: вот почему, почему не меня осчастливила та пилорама?..

Недавно Бич фотку прислал из самого Парижа: