Мираж. Путешествие 2

К центру вас будут вести все те же пыльные улочки с постаревшими от жары, дождя, стужи тополями, акациями. На улочках вам попадутся почерневшие срубы колодцев, поставленные ещё основателями посёлка, давно ушедшими с этой земли. Вдруг вам захочется, как в детстве, перегнуться через сруб колодца, чтобы увидеть своё отражение в воде. Вы не увидите его. Вода покрыта старыми листьями. Стены затянуты паутиной. На покосившемся вороте болтается чудом уцелевшая поржавевшая цепь, тронув которую, вы услышите тихое звяканье. Вокруг колодца растёт бурьян, жертвой которого становится все, заброшенное человеком.

Поближе к центру улочки станут шире и чище, лавочки исчезнут, дома покрепче: каменные с высокими заборами и воротами, окнами, закрытыми диким виноградом, проходя мимо которых человек любопытный всегда испытывает особое неудовольствие. Попадутся вам и колонки с жёсткой, словно обжигающей водой, тротуары: бетонные плиты, уложенные поселковыми умельцами в том состоянии, которое почти никогда не покидает человека русского, и вошло в такую привычку, что, кажется, и рождается он в этом состоянии.

Не доходя до центра, вы увидите стадион с футбольным полем, беговыми дорожками, хоккейными воротами, баскетбольными и волейбольными площадками, свидетельство того, что посёлку не чужд и спорт. Однако заросшее все тем же нашим бурьяном футбольное поле и крепко вытоптанная широкая извилистая дорожка, ведущая от стадиона к красному кирпичному зданию с вывеской «Чайная», которое в посёлке называют бусугарней, говорит и о том, что в посёлке предпочитают занятия более существенного рода.

Возле стадиона стоит небольшая трибуна, предназначенная для поселкового начальства, появляющегося перед народом в то время, в которое не появиться нельзя. Такие трибуны часто строят на один манер. Что поделаешь! Такова уж рука нашего мастерового, привыкшего больше ладить с крепким напитком, чем с древним ремеслом наших дедов и прадедов, возводивших терема, церкви... Низ трибуны с трёх сторон обшит досками и пуст. В нем можно прятаться, что удобно для поселковых мальчишек, особенно любящих играть в широко известную, но печальную игру войну.

Может быть, вам удастся увидеть бегающих по стадиону, вокруг трибуны мальчишек с весёлыми лицами, весёлыми криками, деревянными автоматами, пистолетами, шашками, как они в шутку убивают друг друга, словно нет у них другой игры. Посмотрите, с каким азартом они стреляют друг в друга, рубят... Не правда ли, грустная картина. И вряд ли вы найдёте её на полотнах художников. Они предпочитают картины более серьёзные.

А не почувствуете ли вы ещё большую грусть, если вам случится увидеть на трибуне странную фигуру. Она размахивает руками перед стадионом и выкрикивает какие-то слова. Вы никогда сразу не догадаетесь, кто это? Понаблюдайте за ней. Она окажется похожей на артиста, репетирующего непонятную роль. И вы бы поверили, если бы вместо трибуны была сцена. Можно принять её и за пьяненького, часто путающего своё место в жизни. А порой за чудака-человека, решившего повеселить себя от скуки, или высказаться о том, о чем высказывается человек русский, когда у него крепко накипело на сердце. Все это не так.

Это юродивый или, как говорят, «пришибленный», которого вы встретите в любом посёлке. Бог знает, откуда они берутся и приходят на землю нашу. От деда я слышал, что это люди, обиженные богом. Рассказывал он о них с жалостью и грустью, со всеми теми чувствами, которые, как я понял, говорили о его большой и доброй душе, воспринимавшей беды человека на этой земле, как его испытания перед уходом в другой мир.

Может быть, придёт вам на память старинная и печальная легенда о вечной борьбе дьявола и бога за душу человека. И спросите вы себя: кому подвластна душа человека в нашем мире? почему так непрочно устроен наш ум? Не вызовут ли эти мысли у вас страх? Не позавидуете ли вы помутившемуся уму юродивого? Или как человек равнодушный равнодушно посмотрите на беснующегося человека среди чистого светлого ясного дня, вздохнёте, скажете: «Слава богу, что я не такой...», а то, насмешливо улыбнувшись, промолвите: «Бог и дьявол. ХМ.», и пойдёте дальше.

Заасфальтированная дорога, которая неожиданно появится под вашими ногами, уставшими от кочек, выведет вас к железнодорожному вокзалу: невысокому крепкому зданию из кирпича. Построено оно ещё в то время, которое помнило молчаливых станционных смотрителей, умиравших в одиночестве на российских сонных полустанках. Судя по волнистым стенам, здание несколько раз перестраивалось, но, как говорят, в люди так и не вышло, впрочем, как и многое у нас на Руси.

Зайдите в вокзал. Вы увидите тесное помещение с окнами, одетыми в решётки, которые очень любят сильные мира сего, стены, выкрашенные красным цветом, который тоже по вкусу все тем же сильным мира сего. Вдоль стен расставлены фанерные лавки с исписанными спинками, на железных ножках с железными исцарапанными подлокотниками. На стене висят круглые электрические часы с вечно запаздывающими стрелками, картина, где нарисован стол, а на столе разрезанный арбуз и дикая утка, сочетание, которое уже давно не увидишь на столе русского человека, привыкшего сейчас только хлебосольничать.

В углу, который вызывал особое пристрастие русских писателей, описывавших жизнь бедных чиновников, стоит электронный кассовый аппарат. Трудно понять, зачем его поставили. То ли для украшения, чтобы разрушить грустное впечатление, то ли для того, чтобы напоминать желчным лицам, что не все у нас лыком шито, что век могущественного атома не чужд и нам. На аппарате на верёвочке болтается табличка, так въевшаяся в наши души, что мы даже приходим в шоковое состояние, если не видим её на дверях наших столоначальников. Рядом с кассовым аппаратом на деревянном табурете оцинкованный бачок с водой и алюминиевой кружкой, прикреплённой небольшой цепочкой к дужке бачка.

За окном «Касса» спит немолодая женщина с уставшим лицом, положив голову на кипу амбарных книг, а на лавках пассажиры, ожидающие поезда, который, судя по словам дежурного, бог знает, когда придёт и придёт ли вообще. От дежурного вы услышите о вечно опаздывающих поездах, пассажирах, которых он назовёт бестолковыми, жалобы на жизнь, обо всем том, что расскажет вам русский человек в том положении, из которого его не вывели ни один великий, никакие эпохи, называемые тоже великими.

Вы поймёте, как бедны его представления о жизни, как груб язык и ум. В его голосе вы услышите голоса всех подневольных, которых Владимир обратил в христиан, Пётр Первый в европейцев... Может быть, почудятся вам их лица, глаза... И не зададитесь ли вы снова вопросом, почему судьба обрекает одних на жизнь станционных смотрителей, ремесленников, а другие становятся владыками, великими... Не покажутся ли вам миражом великие идеи, пытающиеся устроить земное счастье. Вспомните, сколько жестокости и крови приносили они. Или промелькнёт у вас более глубокая мысль, что великие идеи о земном счастье слишком рано приходили на нашу землю, как и их создатели.

Выйдя из здания, вы увидите маленький сквер с акациями. Среди акаций находится большая отбитая гипсовая чаша, заполненная мутной водой, которая покрыта разным хламом. В середине чаши стоит гипсовый обрубок — остаток фонтана. Вокруг чаши лавки с отломанными спинками, на одной из которых спит, уткнувшись в сиденье, мужчина в разорванной железнодорожной спецовке, видимо, станционный рабочий, пришедший недавно из бусугарни. На привокзальной площади клумба с высохшими и забытыми цветами, обложенная красным кирпичом, автобусная остановка, на которой валяется железный каркас будки. Словом, куда бы вы ни обращали свой взгляд, вы увидите всю ту же нашу разрушающую бедность, глядя на которую, невольно испытываешь стыд, что ты человек.

И не этот ли стыд заставляет русского человека лепетать перед иностранцем, а иной раз разражается в купеческую вакханалию перед своим соотечественником. С привокзальной площади узкая бетонированная дорожка приведёт вас к длинной постройке, одна половина которой выложена кирпичом, другая сделана из досок. Над постройкой висит густая тяжёлая пыль, сквозь которую вы с трудом увидите солнце. Это заготзерно. Возле большой разгрузочной площадки стоят высокие многотонные пульмана с зерном. Пульмана с площадкой соединяют широкие доски, по которым рабочие таскают мешки. Лица и одежда рабочих покрыты пылью, волосы всклокочены. Они хрипло выкрикивают, когда поднимают и разгружают мешки, часто бросают работу, откашливаются, вытирают руками лоб, садятся на деревянные ящики и достают вино...

Пройдитесь по посёлку и вернитесь снова к заготзерно. Вы увидите ту же самую картину. Эти люди будто замкнуты в мир густой пыли, к которому они уже привыкли и из которого не видят выхода. Как много ещё таких мирков на земле нашей. Они словно не подвластны времени, словно бессмертны. Умирают эпохи, умирают их создатели, а мирки остаются. И не они страшны, а их вечность.

Прислушайтесь. Вы услышите шум времени, которое уносит силу и молодость этих людей. Вы увидите, как разрушаются их лица, глаза... И не эти ли мирки, сонные полустанки порождают печально известную привычку у русского человека «быть во хмелю». Не этот ли труд, который почему-то у нас называют облагораживающим душу, не возвышает человека, а превращает его в подручного человека.

По деревянному настилу, сделанному из шпал, которые уложены между железнодорожными рельсами, вы пройдёте к большому строящемуся зданию. На его стенах висят транспаранты с призывами, на которые уже давно махнул рукой человек русский. Жест, как известно, чисто наш. В последнее время он приобрёл большую популярность, впрочем, как и слова, сопровождающие подобные жесты. За строящимся зданием вы увидите здание поменьше и очень старое «Депо», как и все в нем, — кузница с поржавевшим кожухом, токарный цех с деповскими станками (ДИП — догоним и перегоним), слесарная мастерская, паровозная яма с паклей и мазутом.

Возле «Депо» — путевые тупики с паровозами, окна которых забиты досками, вагонные платформы... Если вам захочется поговорить с начальником депо, вы услышите то, о чем можно догадаться, глядя на слесарей, токарей в шахтёрках, пропитанных соляркой, среди которых вы найдёте молодых парней, старое, словно допотопное оборудование, сохранившееся только благодаря русской смекалки, которая пошла от нашей бедности, заплатанную крышу, тормозки рабочих, засыпанный металлическими стружками пол, умывальник, сваренный из толстого листового железа, умирающие в закопчённых гарью окнах солнечные лучи... И неужели вы не поймёте, что прошлое, которое так блистательно заклеймили наши не менее блистательные историки, так и не ушло в прошлое.

За пропахшей паровозным дымом посадкой, которая тянется вдоль железнодорожного полотна, убегающего к шахтам, находится парк с невысокими и редкими, словно болезненными кустами сирени. В парке вы не увидите аллей, беседок... А догадаться, что это парк, можно по входу, сделанному из двух выструганных и выкрашенных брёвен, вкопанных в землю, к которым прибита перекладина. С перекладины свисает проволока с небольшой доской, где указано, что это парк, и обычно громкое название... «Победа».

Разбивают такие парки по привычке, которую завёл у русского человека ещё Пётр первый. В середине парка стоит летний клуб с дощатыми стенами, на одной из которых канцелярскими кнопками приколота афиша: лист бумаги с названием кино, началом сеанса. Недалеко от клуба встретится танцплощадка, огороженная металлической сеткой. За сеткой расположено деревянное покосившееся полукружье для поселкового оркестра. А через дорогу от танцплощадки — известное всем в посёлке здание.

Среди других зданий: больницы, дома быта, продовольственных и промышленных магазинов это здание отличается крепкими стенами, новой крышей из шифера, большими светлыми окнами, дверьми, сшитыми из толстых досок. Это — бусугарня.

Откуда пришло это слово — бог его знает. Много на Руси слов не русских, впрочем, не только слов... Открыв дверь, вы увидите просторное помещение с высокими потолками. В углу стоит металлическая никелированная вешалка с шахтёрками рабочих: спецовками, фуфайками, телогрейками... Стены до половины выкрашены краской, которой красили в Российской империи дома для душевнобольных. Другая половина стен — в сюжетах из народных русских сказок... Илья Муромец и Соловей-разбойник... Глядя на лицо народного героя, вы поймёте, что его создатель не столько знаком с народным героем, сколько — с любителями крепкой выпивки.

За небольшими столиками с пластмассовыми потрескавшимися покрытиями, уставленными пивными кружками, гранёными стаканами, пластмассовыми канистрами, банками и даже полиэтиленовыми пакетами, заполненными пивом, сидят мужчины, женщины. На столах... Стоит ли говорить, что на столе у человека, пьющего. На полу валяются окурки, бумага... все то, что порождают подобные пиршества.

За массивным холодильником с большими витринами стоит массивная буфетчица с красным распаренным, словно после бани или крепкого вина лицом и, скрестив массивные руки на массивной груди, прикрытой замасленным коротким фартуком, покрикивает на пошатывающихся рабочих-грузчиков. Покрикивает она тем тоном, который присущ всему торговому племени, и словами, оставленными нам, как говорят, ещё татарами.

Пройдитесь по узкому между столиками проходу, где вы встретите стоящего на коленях человека, собирающего рассыпанные сигареты или мелочь, и спросите у буфетчицы чаю. В ответ вам раздастся громкий хохот. Не спешите уходить. Вы услышите громкие раздражительные голоса, сопровождающиеся крепкими ударами кулака, а то и головы об стол, болезненный смех человека с дёргающимся лицом и трясущимися руками, спутанные звуки гармошки то ли барыни, то ли цыганочки и такую же спутанную песню, которую поют с таким чувством, будто это последняя песня, непонятные споры, заканчивающиеся обычно дракой или треском разрываемой рубахи, что вообще в черте русского характера, который выказывали и наши владыки не только перед соотечественниками, но и иноземцами, разнося молву о загадочном славянском характере.

Вы увидите спящего за столом или у стены пенсионера, отработавшего свой век смазчиком в депо и заслужившего от государства пенсию в несколько гроше, или молодую женщину... Кто знает, что снится им? По каким причинам заглянули они в это здание и надолго ли останутся здесь. Может, не найдут они больше другой дороги. А кто её покажет? Да и не в природе русского характера сворачивать с выбранной дороги, что уже не раз доказывала история.

Увидите вы и яростно танцующего во всю ширь расхристанного деповского парня, на которого никто не обращает внимания. Трудно понять, что он танцует. На его лице весёлое выражение, он пощёлкивает пальцами, подмигивает, выкрикивает «Эх!» и пускается вприсядку, громко хохочет, когда сбивает какого-нибудь пьяненького. Что ему. Он пока молод и силен. Рядом с ним топчется старик с обиженным, как у наказанного ребёнка лицом. Чтобы не упасть, он держится одной рукой за стол. Иногда он пытается пуститься вприсядку, но давно отслужившие ноги не слушаются, и он падает, вызывая у парня презрительную улыбку, который не понимает, что скоротечна жизнь, что быстро старится человек, что не далеко то время, когда он сам станет стариком и коснётся его людское равнодушие и презрение, как касается оно всех, утерявших силу и молодость...

В бусугарне встретится вам и молодой человек, но с лицом больного старика, затухающим взглядом в обдёрганной с чужого плеча военной шинели или габардиновом пальто. У него больное сердце, печень. Часто с ним случается белая горячка. Его несколько раз лечили, а потом, как принято, махнули рукой, не забыв при этом успокоить свою совесть, сказав: «Горбатого могила исправит». У него нет жены, детей, дома... Летом он спит в посадке, а когда наступают холода — в деповской кладовой на пакле. Он давно забыл степь, балки, курганы и живёт одним воспалённым воображением, которое не даёт ему отдохнуть и во сне. Ему часто снится, что его мучают, убивают... Может быть, кто-нибудь и позавидует его снам... Он бродит между столиками и просит на водку. Редко кто даст ему выпить. Он и сам это знает, но просит. Подойдёт он и к вам. И если вы купите ему вина, он скажет, что он ещё не конченый человек, что завтра... бросит пить, устроится на работу в депо или на шахту, женится, построит дом, словом, он расскажет о том, что уже никогда не сбудется. Это — мечтатель. И как многие мечтатели, он все больше станет отдаляться от реальной жизни. И кончит тем, что найдут его в петле или замерзнувшим под забором. Так и уйдёт он с этой земли, как уходили многие подобные ему, не испытав любви ни к земле своей, ни к женщине, не услышав слов «отец».

Обратит ваше внимание на себя и человек, вокруг которого раздаются взрывы хохота. Это — русский самородок, а проще — поселковый весельчак, известный в округе... как Абалдуй. Он рассказывает выдуманные им самим байки и дерзкие анекдоты. Послушайте их. Вы услышите грубое, но гордое и живое слово, смело выступающее против ханжества и цинизма, подлости и равнодушия владык наших и их подёнщиков. Глядя на смеющиеся лица, вы поймёте, что этот... Абалдуй — талантлив, потому что простой русский человек редко смеётся в угоду другому. Он смеётся, потому что ему весело. Может быть, судьба готовила этого человека в великие артисты.

Но, как случается на все той же нашей Руси по все тем же нашим причинам невежества большой город выставил его за дверь, и пришлось уйти ему на каракубу слесарем: катать вагонные пары и ремонтировать разбитые пульмана. Узнав его судьбу, вспомните, как много великих желаний умирало на земле нашей, так и не увидев свет. Как тяжело и мучительно пробивало себе дорогу все доброе. Изгонялись и не признавались таланты. Так может быть проклята земля наша? — воскликнете вы. Или..., впрочем, нелегко отгадать мысли русского человека даже тогда, когда он видит смерть близкого

Задумавшись, вы не увидите, как подойдёт к вам женщина с ярко накрашенными глазами, губами и улыбкой, по которой вы догадаетесь, что это поселковая гулящая... Ляптя. Её часто можно видеть в бусугарне, посадках, на речке, ставке в привычном окружении. Возле магазина «Вино» с авоськами, забитыми винными пустыми бутылками, спящей возле клуба или в парке, а то и у собственного дома на лавочке. Она уже смирилась с уходом мужа, детей, словами, которые в широком обиходе у наших мужчин, насмешками молодых парней, приглядывающихся к ней с особым желанием, угрозами поселковых женщин, на которых она давно махнула рукой, зная, что, кроме таскания за волос, ничего больше не будет, побоями, от которых у неё под глазами нередко тяжёлая густая синева, смехом. Странная природа нашего смеха. Русский человек смеётся даже тогда, когда другому больно. Живёт она одна, так как каждый день принимает известную гурьбу гостей и пользуется даже особым почётом, на который не скупятся и мужчины семейные. Так уж заведено, что и наши добродетельные владыки не отказываются от услуг других женщин, не испытывая при этом ни угрызений совести, ни раскаяния. Чаще всего этот порок возводится в благодетель. Всмотритесь в её измождённое, словно затравленное выражение лица, подёргивающиеся высушенные губы, нервные тики, и может быть, вам удастся рассмотреть сквозь преждевременную старость мягкие и прекрасные черты русской женщины, по понятным причинам опустившейся в этот омут. Горько ли станет вам, что никогда не вернётся красота эта. Что ушла она не по воле одной Ляпти, бывшей когда-то весёлой деревенской девчонкой Настей..., И кто виноват. Никто, потому что ещё глух и дик наш земной мир. А если женщины и избегают этого омута, они все же большей частью становятся грубыми и не ласковыми, как становится грубым и не ласковым все на Руси, к чему не прикасаются добрые и заботливые руки.

Оставшись дольше в бусугарне, вы увидите бывшего толкового мастерового, строящего из спичек при помощи одного только перочинного ножа причудливый теремок, который он тотчас спустит за кружку пива буфетчице, молодых парней, вернувшихся из армии и тюремных лагерей, играющих в карты на деньги и выискивающих какого-нибудь мужичка, чтобы, как говорят в посёлке, отвести душу, словом, вы найдёте всех тех, кто не поладил с самим собою, жизнью, и, отчаявшись найти умное и отзывчивое слово, плюнул на все и пустился гулять, утешая себя чужой и оскорбительной для человека мыслью, что человек — смертен.

Как глубоко вкоренилась эта мысль в душу русского человека. И не она ли указывает человеку его ложное место на земле. Не из-за неё ли рождаются дурные страсти и желания, обрекающие человека на глухоту и немоту к страданиям и бедам себе подобных. Встретится вам и поселковый философ, впрочем, не далеко ушедший в своих мыслях от некоторых современных известных философов. Он ругает вождей, начальство, политику... все то, что ругают все, только на свой лад и мечтает о добром вожде, как мечтали в Российской империи о добром царе-батюшке.

Часто я слышал эту мысль... добрый царь-батюшка, но слышал и другую, что нет явления более уродливого, чем человек, облечённый огромной властью, но невежественный. Что ему человек? Он думает об империи, державе, революции, войне... восхвалениях. Ему хочется быть выше Цезаря, Македонского, Чингисхана, Наполеона... В кабинетной тиши он с пристальным вниманием рассматривает их лица, а стоя перед зеркалом, копирует их выражения лица, глаз, улыбок, не понимая, что может стать только их копией, но не оригиналом. Бог знает, откуда эта бесчеловечная жажда власти над человеком. Может быть, по все тем же причинам невежества, из которых так и не вышла наша Русь, и кто знает, когда выйдет. Если вы ещё задержитесь в бусугарне, то многое услышите, но есть в посёлке места и поинтересней.

(Продолжение. Путешествие 3)