11ossacip Юризм 08.10.22 в 14:34

«МИСТЕРИЯ»

 

        Ласковое солнце, пробиваясь сквозь окна галереи, играло солнечными зайчиками на пахнущих фисташковым лаком новых картинах художника — Марка Монолинского. Это был чуть выше среднего роста стройный парень двадцати пяти лет. 
Вернисаж был в самом разгаре, торжественные речи уже отзвучали и ушли в историю. Мудрая «богема» плавно перетекала от бесплатной раздачи «зрелищ» к дармовой раздаче «хлеба», заметьте — «хлеба» лишь в качестве закуски. Но это была не банальная пьянка — это был благородный фуршет, что полностью меняло дело.
Небольшая круглая сцена была похожа на гигантскую шайбу, забитую в ворота галереи всемогущим хоккеистом. Троица музыкантов на невысокой, в полметра, сцене возвышалась в плоском, двухмерном мире художественной галереи как Эверест в песочнице. Озёрная гладь полотен художника ограничена берегами картинных рам. Даже если те украшены шикарной позолотой — это, пусть золотая, но клетка. А музыкант разве ничем не ограничен? Да нет, он точно так же, как художник, упирается в непроходимую цифру семь — один в семь нот, другой в семь цветов. Это — тупик? Да, но не для настоящего мастера. Большой художник, как алхимик, смешивая в колбе-палитре краски, увеличивает количество цветов до семидесяти семи, семисот семидесяти семи, семи тысяч семисот семидесяти семи и так далее, и так далее. Настоящий мастер на этом не останавливается — двухмерное пространство картины он шутя превращает в трёхмерную проекцию. Если наш живописец, к тому же, совсем немного волшебник, то его «объёмные картинки», даже на ощупь, будут греть, морозить, больно колоть и ласково гладить.
С музыкой всё гораздо проще и сложнее одновременно. У неё нет цвета, нет запаха, её невозможно нанести на холст, смешать на палитре, потрогать руками, аккуратно запечатать в конверт или положить на полку. Но у неё так же нет картинной рамы, озёрных берегов, государственных границ и временных ограничений. В отличии от трёхмерной живописи у музыки семь направлений — вправо, влево, вперёд, назад, вверх, вниз и, наконец, внутрь — прямо в сердце.

Пустоту, внезапно возникшую в гулком помещении галереи, заполнила странная музыка. Молодое трио музыкантов начало свой концерт. Этот маленький ансамбль они собрали недавно и навязчиво исполняли свою собственную музыку. Если их приглашали на подобные мероприятия, они с удовольствием приходили, если нет — они приходили без приглашения. Странный коллектив при помощи трёх классических инструментов вносил в окружающий мир сумятицу. Нереальные звуки были не характерны для тех инструментов, что находились в руках музыкантов. Несоответствие создавало впечатление, что играют ребята под фонограмму. Хлёстко, жёстко, даже жестоко взвизгивала виолончель. Флейтист, пародируя волынку, периодически то опускал бравого шотландца в металлическую бочку, то поднимал его в горное ущелье. Промежутки между волынкой заполнял идеально чистый, классический звук флейты. Два музыкальных инструмента занимались непотребством, недостойным их симфонического прошлого. Флейта и виолончель, грязно ругаясь, входили в клинч друг с другом. Обменявшись парой-тройкой ударов они, довольные собой, отходили в свой угол ринга. Опытный рефери — гитарист плотно сшивал звуки непримиримых врагов металлической струной. Звук, полученный медиатором, пропускали сквозь микросхемы синтезатора и усилителя. И он, вылетая из динамиков колонок, сходил и сводил с ума неуёмным комаром. Назойливо как комар он тревожил слух и душу. Странное трио по-хозяйски вспахало и удобрило заросшие чертополохом души слушателей. Теперь, не жалея семян, сеятели прекрасного горстями разбрасывали в плодородную ниву ноты. А дальше, как с любым зерном: если почва благодатная — будут всходы, будет поле колосится, будем собирать урожай, будем жить. А если нет: душа черства, и сердце камень — извините, музыканты сделали всё, что смогли. А смогли они не мало. 

При помощи смычка, медиатора и небольших размеров, духового инструмента художники звука нарисовали масштабное эпическое полотно. Марк поймал себя на мысли, что завидует коллегам, как дошкольник соседскому велосипеду — дико и по-чёрному. А коллеги не унимались. Они поднимались всё выше и выше, брали вершины — одну за другой. Они достигли пика своих возможностей, они покорили Эверест, и...

И всё стихло — внезапно, вероломно, без объявления войны. Звенящая тишина — Марк смог не только до конца осознать значение этого выражения, но и почувствовать его, потрогать руками. Не очень доверяя потомкам, он решил лично воздать героям все почести и лавры.

*** 

— Приветствую вас — струнных дел мастера. Ребята, честное слово, вы превзошли самих себя. Если бы я был вашим творческим наставником, я бы сегодня с удовольствием умер бы с чувством выполненного долга, — протянутая ладонь Марка, как детская ладошка, утонула в огромной пятерне гитариста. Тембр голоса поплыл, смущённый взгляд в сторону виолончели, — здравствуй, Бьянка.
— Ну здравствуй, Марк, здравствуй, — огромный Цитрус, лысый, как апельсин, аккуратно сжал хлипкую ладонь товарища.
Гитариста художник знал давно, очень давно — с раннего детства. Звали друга детства Вовка Лимонов. Вовка давно вырос, окреп, возмужал, и, теперь широкоплечий, здоровый, как танк, музыкант настойчиво требовал обращаться к нему уважительно: либо Вольдемар, либо Цитрус. Виолончелистку Марк знал с тех пор как они с Цитрусом стали играть вместе. Окружающие называли её Бьянка, и было не совсем понятно, Бьянка — это имя, фамилия или творческий псевдоним. Невероятно огромные, блестящие как антрацит глазища обезоруживали, брали в плен без боя. Волосы, чернее «Чёрного квадрата», Ниагарским водопадом низвергались до тонкой талии. Тёмные бархатные брюки, обтягивая крутые бёдра, усиливали эффект «песочных часов». Глубокий вырез на шёлковой блузке, чуть обнажая грудь, бесстыдно отвлекал мужскую часть публики как от музыки, так и от живописи. Лучшая половина посетителей выставки, проходившая мимо, проецировала в уме столь многоэтажные эпитеты в адрес конкурентки... Если бы всё это было произнесено вслух, то от услышанного свернулись бы в трубочку уши даже у бывалого боцмана сурового тихоокеанского флота. Марк, потеряв покой и стыд, не стесняясь, попеременно переводил взгляд с виолончели на её хозяйку и обратно: «Нет, у виолончели фигура хуже».

— Знакомься, Марк — новая, восходящая звезда нашего легендарного ансамбля. Зовут звезду Арон, для своих — «Вождь». Гениальный флейтист, точно такой же музыкант и аранжировщик: не человек — глыба, —"глыба" была худая как Марк. Флейтист и художник обменялись вежливым рукопожатием. Одобрительно кивнув, Вольдемар продолжил расхваливать «новобранца» монотонным голосом лектора сельского клуба, лекция которого не интересна ни ему, ни слушателям, ни автору текста, который читает лектор, — Предупреждаю, Марк, ты с ним поаккуратней, это очень страшный человек. Не в смысле некрасивый, а в смысле — опасный. Не смотри, что он такой худой. Хотя, кому я это говорю? — шутил Цитрус, как разговаривал — без мало-мальского намёка на эмоцию. Настоящий юмор — вещь серьёзная, и это вам не повод хохмить и зубоскалить. Шутка из уст серьёзного человека имеет куда больший эффект, чем то же самое, рассказанное весёлым балагуром. Цитрус очень серьёзно продолжал веселить окружающих:
—"Вождь" в первый же день, узурпировав власть, взял бразды правления в коллективе. А на меньшее он не согласен. Монолит, я его боюсь. Мои родные говорят, что я стал плакать во сне, — Вольдемар наклонил свою «блестящую» голову, — Вот, посмотри, он довёл меня до седых волос, — художник оценил причёску товарища, покрытую благородным серебром. Отполированное до зеркального блеска серебро слепило взор.
Вождь был похож на добрый, беззлобный шарж, нарисованный в парке весёлым художником, который был не только весел, но и на веселе. Шапка чёрных курчавых волос как у негритёнка с Чунга-Чанги, гордый орлиный нос как у индейского вождя, тёмные цыганские глаза и смуглая блестящая кожа как у мулатки с бразильского карнавала. Внешняя форма одежды вытекала из внутреннего телесного содержания. Тёмно-коричневые сапожки-казаки были богато, по-царски, украшены цепочками и заклёпками. Светло-синие джинсы-«бананы» утопали в этой красоте. Яркая, фланелевая рубашка в пёстрых разводах с огромным воротником «апаш» была растёгнута почти до пупа. Марк не знал, что было раньше — яйцо или курица, то есть — вначале была куплена рубашка, а потом футляр для флейты или наоборот? Но... Кожаное одеяние музыкального инструмента совпадало с цветной палитрой рубашки вплоть до полутонов. Опытный глаз художника придирчиво искал десять отличий — тщетно. Не нашёл даже одного. С виду флейтист был само спокойствие. Но это была овечья шкура, надетая на свирепого хищника. Спокойным «Вождь» бывал только, когда играл на родном инструменте, рассказывал бестолковым собеседникам о вершине человеческой цивилизации — музыке и когда брал бразды правления в свои руки. Всё остальное свободное время он, в отличие от флегматичного Цитруса, был в поиске. Сгусток энергии, как ртуть, он растекался по помещениям и умудрялся быть везде и сразу одновременно. Его руки и ноги не останавливались ни на секунду. Но вот, вселенский хаос берёт в руки флейту и превращается в камень. В этот момент его не смог бы отвлечь даже стратегический термоядерный удар в трёх метрах от него. Аккуратный часовщик, работающий с микродеталями, рядом с ним казался грубым портовым грузчиком, когда флейтист упаковывал своё «сокровище» в кожаный футляр. Яркая, замшевая кожа, хромированные замочки с футуристическими узорами и золочёный вензель на крышке — хозяин — «пижон» был одет хуже своего инструмента. Если, не дай Бог, флейта или её дорогое одеяние выпадет из рук, Арон в тот же миг умрёт. Его родные, друзья, товарищи это знали и, не желая ему смерти, не отвлекали легкоранимого музыканта в минуты священнодейства. Также все знали, что не стоит спорить с ним на любую тему, которая, пусть даже косвенно, касается музыки — это смертельно опасно.

Бьянка с Вольдемаром часто экспериментировали с количественным составом музыкального коллектива. Они легко, не напрягаясь, поднимались от дуэта к квартету. Так же отважно, теряя напарников одного за другим, снова возвращались к первоначальной творческой паре. Ещё смелее новаторы поступали с музыкальными инструментами. В состав их группы в разные периоды входили благородные скрипки, громоподобные барабаны, народные любимицы гармошки и даже индийский народный музыкальный инструмент — ситар. Короче, чего только не было за недолгую творческую жизнь коллектива. 
И совсем уж вестерном — с погонями и перестрелками, казалась история с поиском имени собственного для творческой единицы. Люди, посвящённые в тему, с интересом следили за душещипательными приключениями бесконечного сериала.

Имя — это вам не просто так, имя — это раз и навсегда, поэтому меняли его много раз и довольно таки часто. Основной костяк — Вольдемар и Бьянка и, периодически вливавшиеся свежие силы, с завидным постоянством устраивали мозговой штурм. Они спорили, ругались, приводили несокрушимые доводы и тут же, не сходя с места, сокрушали их. После очередной кровопролитной битвы противоборствующие стороны подписывали мирный договор и приходили к общему консенсусу. Имя найдено, да такое, что пальчики оближешь. Но... Чуть позже вспоминали, что группа с таким названием уже есть. Какой удар со стороны коллег. И так — раз за разом. 
Марк, сам того не желая, неосторожно прикоснулся к незарубцевавшейся ране:
— Вольдемар, если это конечно не секрет, как зовут ваш коллектив сегодня, во второй половине дня, последние пятнадцать минут?
Ни один мускул не дрогнул. На коварный выстрел в спину тот ответил спокойно — как до этого, как всегда:
— Понимаешь, имя для музыканта — это не название картины. Твой любой шедевр, как не назови, — стопроцентное попадание. У нас не так. В музыке нет места для абстракции — форма вытекает из содержания, а музыка из названия. Колю «Пиво» пормнишь? Ну, наш знакомый «металлюга»? Вот Коля, когда знакомится с девушкой, каждый раз задаёт неизменное: «Как ты относишься к «Сепультуре»? И каждый раз Коля встречает неподдельный интерес к себе лично и к творчеству любимой группы: «А что это такое?» Вот она — сила имени. «Сепультура» — страшно и красиво одновременно. Если бы я был первым, я бы обязательно назвал бы нас «Сепультурой». А так — пока что довольствуемся благородным, как мы и наша музыка, фирменным знаком — «Мистерия».
— Мистерия? Ага, средневековый театр, значит? — лёгкий, почти светский поклон в сторону девушки, — Нет, ну Бьянка понятно — и графиня, и баронесса, и даже роль королевы ей по плечу. Но вы-то, Вольдемар, с вашим пролетарским лицом... Вам без забрала в средние века никак нельзя, — От всего вышесказанного у пролетарского актёра мистерии не вскипела в жилах кровь, не сжались пудовые кулаки и не заиграли желваки на скулах. Вообще ничего не произошло. По вялой мимике лица невозможно было понять, слышал ли он товарища. Но он слышал, а выслушав мнение опонента, спокойно продолжил:
— Ну это понятно, что ещё можно услышать из уст художника? Тёмные вы люди, вы не способны разглядеть в человеке прекрасное, — оскорблённый «менестрель» достал карманное зеркальце и полюбовался прекрасным. Вдоволь насытившись «блестящей» красотой Вольдемар вновь взял в руки гитару. Уверенно, по-хозяйски, пробежав пальцами по грифу, извлек пару-тройку аккордов. А дальше — пошло, поехало. Пальцы бегали по грифу, их не было видно — человеческий глаз просто не фиксирует такую скорость. Физически «Цитрус» был, мягко говоря, развит. Рост — выше среднего, плечи — шире широкого, бицепсы — побольше головы Марка. При всей своей внешней малоподвижности он регулярно посещал тренажёрный зал, бассейн, бегал по утрам. Ещё в школе на урок физвоспитания он принципиально ходил в белой футболке с вышитой на ней красным крестиком надписью — «Я не люблю физкультуру». Физрука это выводило из себя, но сделать он ничего не мог — все нормативы Вольдемар сдавал даже не на «пять», а где-то на десять, двенадцать. Кроме спорта и музыки Цитрус увлекался парикмахерским искусством. Правда у «цирюльника-самоучки» была всего одна подопытная модель для экспериментов — он сам. Был Вольдемар брюнетом и блондином, шатеном и рыжим. Был даже кучерявым, после чего долго отращивал волосы, и, когда они достигли поясницы — сбрил их наголо. К нему в его теперешнем образе очень хотелось подойти, погладить по бритой голове, встать в сценическую позу и, взяв за подбородок, пафосно произнести: «Бедный Йорик». Но бицепс с голову и ладонь со сковородку охлаждали актёрский пыл. Внешнее сходство с быдловатым качком вводило в заблуждение. За непрезентабельным фасадом огромных мышц скрывалась хрупкая, утончённая душа музыканта-самородка с абсолютным слухом. Но тонкий «качёк-самородок» категорически отказывался изучать нотную грамоту. Зачем копаться в дебрях биографии любимой девушки, её нужно просто любить, а не изучать. Музыку он любил, он её чувствовал, он её понимал и не хотел большое чувство опошлять странными, непонятными символами. На гитаре Вольдемар научился играть самостоятельно и после этого все мелодии подбирал исключительно на слух. Легко как Моцарт с завязанными глазами импровизировал на любую, впервые услышанную, тему. Ему повезло чуть больше, чем Моцарту, он не встретил Сальери, он встретил ребят. Хотя, кто его знает, быть может, это Сальери повезло. Никто и никогда не видел Вольдемара не то что злым, а даже просто расстроенным. Знакомые не могли, а, если честно, просто боялись представить его в гневе. Не дай бог — любой армагеддон покажется мелкой неприятностью. Эти пальцы, запросто сгибающие «олимпийский» рубль, сейчас, чуть касаясь струн, творили чудеса. Всласть наигравшись Вольдемар отложил гитару. 
Всё остальное, до вечера, время болтали о живописи, о музыке. Периодически, покидая гостеприимную сцену, посещали «закрома» «благородного фуршета». 

«Всемогущий художник» по имени солнце, давая понять загулявшей молодёжи, мол: «Всё, ребята, на сегодня хватит», — где-то там, очень высоко, подкрутив реостат, убавил яркость дневного света. 

Запоздалые посетители творческого пиршества рысью, по-быстрому, оббегали помещение галереи, дабы поставить галочку собственному эго напротив пункта «культурная программа». Вдоволь насытившись прекрасным, они, довольные собой, уходили по домам. 

Солнце целый день освещало выставку своего коллеги — «светила» живописи. За день оно очень устало и тоже собиралось домой — куда-то вдаль, за горизонт, по ту сторону Земли. У центра Солнечной системы рабочий день прошёл на «Ура!», и светило, расхваливая себя, любовалось своим отражением в зеркальной глади ближайшего озера. Звезда по имени Солнце поймала себя на излишнем самолюбовании, не достойном её высокого статуса. Светило, сгорая от стыда за своё поведение, покрылось красным багрянцем и ушло за горизонт. Город лёг спать.

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 21
    3
    308

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.