Проделки мистического Нечто. Часть 10

ТРИ ЛЮБОВНИКА

Возвращаясь домой, Петрович заметил возле коттеджа Екатерины Вадимовны толпу мужиков и баб. Он хотел пройти мимо, но его остановили.

— Ой, Петрович. Что тут было.

— И что?

— Такого ещё не было. Такая убойная история, что, не поверишь. Необыкновенная.

— Если не поверю, зачем хотите мне рассказывать.

— Мы лучше знаем: зачем. Это же новость. Ты...

Дальнейшие слова накрыл пронзительный вой трёх скорых, которые с бешеной скоростью мчались к больнице.

А история действительно была необыкновенной и началась она в коттедже, хозяйкой которой была секретарша главы администрации. Да, да. Вот та самая Катя, которая говорила Петровичу, что её нужно звать не Катя, а величать Екатерина Вадимовна, которая не пропустила Петровича в кабинет своего шефа и которую чуть не снёс с ног Григорий Фёдорович, когда у него мужик, вылитый прокурор, но на самом деле не прокурор, увёл дипломат с деньгами.

Екатерина Вадимовна быстро ходила по своей самой большой комнате, прекрасно украшенной подарками с намёком: полураздетые и полностью раздетые женщины в соблазнительных позах, но красоту она не замечала, потому что сильно нервничала. А сильно нервничала она не из — за картинки в Интернете. Это, как она решила, ей показалось. Петрович накалил мозги. Они и спятили на время, а потом восстановились. Нервничала она и не в связи с тем, что шеф запутался в двух прокурорах. Если он сумел распутать поселковый бюджет на постройку своего коттеджа, убедив проверочную комиссию во время плавания в бассейне с рюмками конька, которые стояли по всему периметру, что это не его коттедж, а дом отдыха для детей — инвалидов, то с прокурорами разберётся. Нервничала она также не потому, что шеф, как ей показалось вначале, повредился в уме. Такие повреждения Рустам Андреевич быстро приводит в порядок в бусугарне.

Её грызло другое. Потерять трёх любовников в течение часа, да ещё каких? Не просто деповских мужланов с копеечным доходом, а верхушку посёлка — это было не просто поразительное событие, а молниеносный удар для Екатерины Вадимовны. Такого рекорда не найдёшь даже в книге рекордов Гиннеса. Малосильная схлопнулась бы, но только не Вадимовна.

В детстве она любила читать сказку, в который богатырь одним ударом отсекал три головы Змея Горыныча. Отрубит, а на их месте вырастают новые. Рубит, а они вырастают.

Вадимовна на богатыря не тянула, но обладала тонкой женской интуицией, которая подсказывала ей: головы любовники потеряли вначале, а потом оклемаются.

А что случилось?

Она сидела перед туалетным столиком с огромным зеркалом, глядя с отвращением на опухшее, красное от слёз лицо.

— Козлы, — процедила она.

Вадимовна называла их так, потому что считала: любовники не выкладываются полностью на подарки, а экономят на ней.

— Ноги их больше у меня никогда не будет. — Это было не решение, а горячие слова. Остынут. — Узнали, что они мои любовники и закатили скандал. Это мужская жадность: единообладание, а настоящая женщина хочет многообладания. Разве такие формы, как у меня, должны принадлежать одному мужчине. Это эгоистично. Неправильно. Не честно. — Вадимовна даже затопала ногами и всхлипнула, а потом зарыдала.

Рыдать Екатерина Вадимовна не хотела, но её глаза, словно наполнил кто-то таким потоком слёз, что они, хлынув, затопили весь паркетный пол и затопили бы и всю квартиру, если бы также неожиданно не закончились, как неожиданно и начались, и ей пришлось почти около часа высушивать пол тряпкой. А она ведь была не поломойка, а секретарша главы администрации.

За многообладанием крылась не, сколько телесная связь, а денежная, которая позволяла Вадимовне выбиться из узкой тропинки на широкую дорогу: хорошо одеваться, получать дорогие подарки.

После окончания школы она уехала в город, чтобы поступить в институт, но институт оказался ей не по зубам, так как ещё в школе она больше внимания обращала не на учебники, а на заточку своих форм и украшение глаз, которые она считала самой убойной силой, сваливавшей мужчин.

В школе она придерживалась мнения о себе, как о первой красавице, ненавидела Настю и не раз пыталась перейти ей дорогу к Тольке, но Настя и Толька не обращали на это внимания. Это был мир двоих, но не закрытый, а открытый, в который мог войти любой, но не любой остаться.

После провала в институт она устроилась на работу в машиностроительный завод на должность инструментальщицы. Ключи, зубила, молотки. Да разве ими вырубишь деньги на наряды, кафе, рестораны... Вечерами она просиживала одна, уткнувшись в общежитское окно, из которого открывался вид на сверкающий ресторан, в огнях которого она тонула и пыталась найти выход, чтобы выбраться из копеечного угла, пока её разбитная подружка Вероника не бросила.

— Дура! С такими формами и глазами. Займись этим. Найди толстенького и кати по жизни.

Найти толстенького не получалось. Попадались худенькие с худыми карманами. Звяканье железок в инструментальной конуре доводило её до истерик, ночью ей снилось громыхающее железо, и она, не выдержав, мотнулась назад в посёлок. Повезло. Секретарь главы администрации. Сначала она прильнула к нему, но ей хотелось размаха. Она нацелилась на Пугайло и прилепилась, не отпустив главу, Конечный удар она нанесла по прокурору. Он хоть и был протезным, но, как заметила Вадимовна, протез был настоящим бойцом и вышибал немалую деньгу, которую она перекачивала себе. Всё шло просто замечательно, пока она не напоролось на сегодняшний день. Конечно, дело заключалось не в дне, а в других причинах.

Так что же случилось?

А случилось то, что ровно час назад, она готовилась к первой романтической встрече, за которой должна была последовать вторая, за второй третья. К ней, как и было намечено в компьютерном расписании, первым явился Пугайло. Такого несправедливого напора она не ожидала. Какой несдержанный сексуальный хам. Доход от него меньше других. Работник малосильный. Подонок. Никакой вежливости и понимания, а ведёт себя, как тот богатырь из сказки. Рубит, рубит, а окончательно дорубить не может. Раскрыл пасть. Наорал на Екатерину Вадимовну, обозвал её самой худшей проституткой, которая путается с прокурором, главой администрации Григорием Фёдоровичем: с самым что ни на есть высшим коррупционером и сказал, что больше его ноги здесь не будет. Екатерина Вадимовна хотел вычеркнуть его из компьютера, но осторожность прежде всего, ведь начнёт пакостить.

После Пугайло без предупреждения заявился сам Григорий Фёдорович и не то, что наорал, а просто обрушил её и тоже сказал, что больше его ноги здесь не будет, так как узнал, что кроме его ног здесь ещё шляндают ноги заквашенного Пугайло и протез прокурора, и стоять в очереди он не намерен.

Через полчаса тоже без предупреждения заявился прокурор Иван Александрович и не то, что обрушил её, а просто сбил с ног и тоже сказал, что больше его ноги здесь не будет, потому что его протез не переносит чужой мужской дух. 

Потеря грозила быть ощутительной. Нужно было достраивать дачу, заменить «БВМ» на «Мерседес», которые были куплены раздельными усилиями любовников.

— Дураки, — говорила она.

Вадимовна услышала, как открылась дверь и по шагам узнала первую ласточку, которой оказался Пугайло с огромным букетом из чёрных роз. Он поставил их в хрустальную вазу и обнял Екатерину Вадимовну. Потёрся щекой. Время Константин Абрамович не хотел терять и начал стаскивать сапог, но застрял на половине, услышав слова Вадимовны.

— Прощаю, — снисходительно сказала она.

— Не понял, — ответил Пугайло. — За что меня прощать?

— Не шути. Ты же час назад был у меня.

— Не был я у тебя.

— Как так не был. Был. Наорал, назвал нехорошими словами, сказал, что у меня в любовниках кроме тебя ещё глава администрации, прокурор. Больше их не будет, даю слово.

О прокуроре майор знал, но терпел: должность повыше, о главе администрации догадывался, а сейчас получил полное подтверждение. Екатерина Вадимовна, сама того не ведая, сдала себя.

— Как, — прошептал Пугайло, — у тебя кроме меня и прокурора ещё... — Он не успел закончить.

В коридоре послышались шаги, по которым Екатерина Вадимовна определила вторую ласточку: глава администрации без букета, но с двумя бутылками шампанского. Он поставил шампанское возле хрустальной вазы и хотел лихо взбрызнуть, но взбрызнуть расхотелось, когда он увидел Пугайло, сидевшего в раскидной позе на диване. Том самом, который часто укачивал его.

— А! Майор, — сказал он, чувствуя в душе тёмные позывы, которые толкали его к тому, чтобы кинуться на Пугайло, но Абрамович, хотя и был узок в талии, но обладал неимоверно длинными руками и при желании, не сгибаясь, мог достать ими до пола.

— Да, майор, — задиристо ответил Пугайло.

— А позвольте спросить: зачем Вы здесь?

— А Вы? — отпарировал майор.

— Приношу извинения, но я первый задал вопрос. И следуя дискуссии...

— Вы уверены, что это будет дискуссия, — бросил Пугайло.

-Мне думается: да, — ответил Григорий Фёдорович и посмотрел на открытую дверь

— И Вы уверены, что она не перерастёт в другое?

— Среди нас женщина. Не уходите в сторону. Вам первому и отвечать.

Спорить Пугайло не стал. Он был противником споров. Ответить не трудно. Главное, что ответить.

— Позвонили, сказали, что разбойное нападение на квартиру Екатерины Вадимовны. Вот я и примчался.

— Преступников поймали? — подсёк Григорий Фёдорович.

— Не успели! — горько вздохнул Пугайло.

Какая основа для удара, чтобы раздробить Пугайло. Упустить такую возможность Григорий Фёдорович просто не мог.

— Не на том месте сидите майор, — подпустил двоякий намёк Фёдорович. — И что же произошло?

— Да успели только окно разбить.

— А где оно?

— Кто?

— Разбитое окно.

— Да я его уже выбросил, — небрежно ответил Пугайло. — Вставил новое, пришлось маленько поработать топором и молотком.

— Разве у Екатерины Вадимовны имеются такие инструменты?

— У неё нет, но у меня имеются. Я их на всякий случай держу. Вот, например, как сегодняшний. Дело — то плёвое. Молотком раз, — Пугайло смёл со стола бутылку шампанского, которая, бешено промчавшись мимо головы Григория Фёдоровича, ударилась дном об стену. Удар вышиб пробку, и она ринулась на главу, но тот вовремя отклонился. — Топором два, — ваза с чёрными розами взмыла вверх, и, перевернувшись «горлом» вниз, обсыпала розами главу. — Да что окно, — разошёлся Абрамович. — Бывает, что и голова попадается.

— А убирать, кто будет, — всполошилась Екатерина Вадимовна.

— Уберём, — бросил Пугайло. — Дело — то плёвое. Пару раз махнул и порядок. Где веник?

— Я веников не держу. У меня пылесос, — вздёрнулась Вадимовна.

— Пылесос — это хорошо. Современно. Но горло у него узкое. Не затянет голову.

Григорий Фёдорович сбросил с себя чёрные розы, вздохнул, надеясь на облегчение, но вместо облегчения почувствовал, как у него дрогнуло в пятках. Ведь под сегодняшний случай может попасть и он, но решил не отступать.

— Талантливый Вы человек, Константин Абрамович, а позвольте узнать, какое окно расшибли. Хотелось бы посмотреть на Вашу работу.

— Не помню, — отбрил Пугайло.- Окон — то много.

— А Вы, Екатерина Вадимовна?

— Гришенька! Ты что обалдел. Окнами не хватало мне ещё заниматься.

Минут пять в комнате стояла тишина. Первым не выдержал Григорий Фёдорович и пошёл на очередной заход.

— А почему стекольщика не вызвали? — спросил он.

— Долго искать. — Пуйло вёл себя развязано и пресекал любую возможность Григория Фёдоровича подкрасться к нему, чтобы свалить с ног. — Да и это. Когда стекольщики видят полицейского, они разбегаются. Боятся. Мало ли что может случиться. Убить ведь может.

Григорий Фёдорович малость поугас, но решиться на такой смелый поступок, как показать спину, он не мог, потому что ноги, словно прикипели к полу. Он порыскал глазами по комнате, чтобы найти предмет для разговора и уткнулся в полуснятый сапог Пугайло.

— А почему у Вас сапог снят?

— Прошу уточнить, уважаемый Григорий Фёдорович, — резанул Пугайло. — Я, как полицейский, привык к детальному рассмотрению дела. Вас интересует, почему он на половину снят или почему не полностью снят?

— Почему на половину.

— Вы помешали.

— Тем, что я пришёл?

— Нет.

— А чем тогда?

— Гвоздь в сапоге вылез. Я начал снимать, а потом услышал шаги и подумал, что возвращается вор. Не до сапога было дело. Схватил молоток, чтоб ударить, когда он появится. Я никогда не промахиваюсь. Хотите покажу, как я хотел нанести удар?

— Не надо, — быстро бросил Григорий Фёдорович. — Но возле подъезда стоит полицейская машина. Вор что, дурак?

— А воры редко идут напрямую. Всё больше по окнам, да по окнам. Помните, как с Вашего кабинета через окно утащили сейф. А в нём были миллионы. Мы пошли по следам, и они привели к Вашему коттеджу, потоптались, а дальше исчезли. Мы тогда с Вами ответственность вместе поделили. Я за то, что сначала обратил внимание на дверь, а нужно было в первую очередь на окно, а Вы за то, что заставили жену поливать ранним утром огород, не подумав, что следы — то смоются.

— Да. Тяжёлая история. А позвольте взглянуть на гвоздь?

Екатерина Вадимовна несколько раз пыталась вмешаться, чтобы остановить Григория Фёдоровича и Константина Абрамовича, но разве можно было остановить эту великую битву титанов, не тех титанов, о которых мы читали в сказках детства, а поселковых титанов.

— Нет проблем. Только Вы его глазом не увидите. Придётся снять туфлю.

— Да, пожалуйста.

Григорий Фёдорович начал стаскивать туфлю.

Пугайло почувствовал, что глава хочет загнать его в угол, а потом взять, как щенка за шкирку и выбросить, а поэтому повёл свою атаку.

— А Вы, как здесь оказались?

Можно было ответить: не твоё собачье дело, но рука майора частенько бывала в тех местах, где и рука Фёдоровича.

— Я вот каждый день захожу к посельчанам.

Пугайло хотел перебить его и спросить, а покажите мне тех посельчан, к которым Вы ходите каждый день, но тормознул. Ситуация уже полыхала. Может закипятиться.

— А зачем Вы ходите?

— Как зачем? Чтобы посмотреть, как они живут, в чём нуждаются, чем нужно помочь, человеколюбие, — понёс Григорий Фёдорович, заехал бы и дальше, если бы его не остановил Пугайло.

— Плохо живут, — резанул он, хватить темнить, пора на свет. — Разве это дело? Два мужика на одну бабу.

— Вы что и кого имеете ввиду, — ощерился Григорий Фёдорович. 

— Да вот нашу ситуацию.

— Перестаньте, — вмешалась Екатерина Вадимовна, даже не с бунтовавшись против слова "баба. Не ситуация для бунта. — Гриша пришёл просить прощения. Полчаса назад материл меня, а теперь с шампанским. Такое событие нужно отметить.

— Я не был у тебя, — ответил Григорий Фёдорович. — Ты ошибаешься. И не ругал тебя.

— Вы что не помните, — вспыхнула Екатерина Вадимовна. — Майор говорит, что не был. Ты тоже. А кто же был? Кто орал на меня? Кто...

Она не успела закончить, как снова послышались шаги, по которым Екатерина Вадимовна определила третью ласточку: прокурор, но без подарков, а с дипломатом.

— Ага! — Григорий Фёдорович сорвался с кресла и бросился к прокурору. — Так вот куда ты носишь деньги. — Он попытался вырвать дипломат, но прокурор отработал протезом, который вернул Фёдоровича на прежнее место.

— Мужчины, — вспыхнула Екатерина Вадимовна, — попрошу ваши рабочие проблемы выяснять в кабинетах, а у меня не кабинет. Ведите себя прилично.

Фёдорович хотел начать новую атаку, но протез. Он целился ему прямо в лоб и при правильном ударе со стороны прокурора мог оставить на его лбу отпечаток железной подковки, а то и упаковать в похоронный короб.

— Хорошо, — буркнул он. — А Вы, Иван Александрович, почему зашли сюда?

-Да вот так случилось, — шумно вздохнул прокурор. — Прокурорский надзор за исполнением уголовных дел.

— Но у нас таких дел нет, — заметил Пугайло.

— Сейчас нет, но могут в любую секунду появиться. Это же дело не хитрое. — Иван Александрович постукал по полу протезом. — Объезжал посёлок, смотрел, что, да, как. Заехал в бусугарню, мужиков к порядку призвал, побеседовал, чтобы настроить их на рабочий лад — бросил прокурор, тыкая протезом поочерёдно то в сапоги Пугайло, то в туфли Григория Фёдоровича. — А когда возвращался назад смотрю машина начальника милиции стоит и главы. Думаю, наверное, беда большая. Помочь нужно. Ну и сюда. Бегом. Через три ступеньки перескакивал.

— Это с протезом перескакивали, — бросил Пугайло.

— Он у меня скоростной, — отбрил прокурор.

— И как это понять?

— Очень просто. Например, почему у Вас наполовину снят сапог, а у Григорий Фёдоровича туфля? На полу валяются чёрные розы. Хоронить кого — то собираетесь или как?

— Ах, мужчины, мужчины, — вклинилась Екатерина Вадимовна. — Среди вас женщина, а вы, чем интересуетесь? Стыдно. Какие-то вы сегодня не понятные. Говорите о каких — то пустяках.

— Это не пустяки, — бросил прокурор, — это движение к истине, а истина всегда трагична, но благосклонна к тому, кто сильнее.

— Но, Иван Александрович, — замельтешил глава, — истину между товарищами не выясняют. Как говорят: нет уз святее товарищества.

— Узы, конечно, святые, но товарищи подлецы и выяснять истину стоит.

— Моя квартира не приспособлена к тому, чтобы в ней искали истину, — вспыхнула Екатерина Вадимовна. — Самое подходящее место для неё — это улица. Вы лучше скажите мне. Вы тоже будете утверждать, что час назад не были здесь?

— А что утверждать, — ответил прокурор. — Конечно, не был.

— Да что вы сговорились, — не выдержав, вскинулась она. — Все были, и все отрицают. Просто по — хамски ведёте себя. Никого больше не было.

— А я, — раздался голос.

Любовники окаменели.

— Так у тебя есть и четвёртый, — прошептал Пугайло. — Ты кто, — крикнул он.

Ответа не последовало.

— Ослышались, — ответила Екатерина Вадимовна.

— Может и ослышались, — вскипел прокурор. — Но что оказывается. Оказывается, что мы все трое работали на тебя.

— Я никого из вас за уши не тянула, — отбила Екатерина Вадимовна. — Сами шли. От ваших непристойных разговоров у меня болит голова. — Она направилась в спальню.

Не уходи Вадимовна. Посмотришь, что будет дальше, но разве она может услышать наш голос с больной головой.

— Вот такие дела, — прокурор покачал головой. — Я, конечно, понимаю, что мы товарищи, но нужно же выяснить, кто из нас главный? Скажем яснее. Кто сильнее? Я не любитель болтовни.

Иван Александрович отстегнул протез, Григорий Фёдорович и Пугайло метнулись к двери, но что такое быстрота ног по сравнению с мчащимся протезом. Он был запущен так ловко, что накрыл обоих, прокурор довольно крякнул, а зря. Протез сработал, как бумеранг. Повернувшись к Ивану Александровичу, он застыл, как бы выбирая место для удара, а потом, сорвавшись, разрывая воздух, ринулся торпедой к хозяину.

— Куда прёшь, подлец, — заорал прокурор, пытаясь выкарабкаться из кресла. — Хозяина не узнаешь?

— Куда, куда? Куда надо, туда и пру.

Все трое, если бы они сидели в креслах, то услышали бы этот голос, но так как они распластались на полу, то не услышали.

Различить, кому принадлежал голос, было некому. Екатерина Вадимовна спала, но с визгом вскочила от хлёсткого удара. Кто посмел? Она бросилась в большую комнату. Никого. Выглянув в окно, увидела тройку скорых и санитаров, укладывавших трёх мужчин на носилки.

— Довыяснялись, — бросила она, прошла на кухню, взяла с боковой стенки пузырёк с зелёнкой и смазала болевшее место, а потом спохватилась: кто же её хлестанул. — Это, наверное, от картинки в Интернете. Так подействовала на меня. Внушение.

На следующий день, когда в больнице было пусто, она зашла к Рустаму, крепко поседевшему. Фигура стояла в углу, закрытая белой простынёй.

— Рустамчик, — заворковала она. — Вчера к тебе привезли троих. Как они?

— Да, никак.

— Ну, в живых кто-то остался.

— Да, — лениво бросил Рустам. — Протез.

— В смысле прокурор?

— Я же тебе чётко и ясно сказал: протез.

Екатерина Вадимовна охнула, но охнула она потому, что на пустые кресла, конечно, усядутся, но кто?