Нам здесь не место
Болезненное пространство царственного особняка заполнила музыка: пробежалась меж облупившихся колонн, с надрывной фальшью сорвавшегося тонарма прогулялась по пустым комнатам, всхлипнула, заглохла, но воскресла.
В большой зале сегодня, как и каждую субботу, было людно. Но никто не любовался её высокими белыми потолками со всё ещё роскошной лепниной, не разжигал ни один из массивных каминов, не поднимал крышки расстроенного временем рояля. Только мокрые трещины нещадно врастали в исторические своды и покрытые голубой краской исполинские стены: они разрастались и будто корнями вплетались в тело здания. Да ветер стучал ветками в заросшие пылью глазницы арочных окон, скованных изнутри железными решётками.
Потускневший патефон резко щёлкнул, непроизвольно создав тревожно-гнетущую паузу, но затем, словно извиняясь, завертел новую пластинку. Людские тени встрепенулись, зааплодировали застенчиво-мягким нотам зазвучавшего вальса.
Наполеон пригласил на танец занавеску Жозефину, Иисус распростёр миру всепрощающие объятия, Дьявол поднял в воздух сразу два смертных греха-стула, Повелитель Вселенной с довольной ухмылкой управлял всем этим безумно-нелепым действом. Пёс добродушно чесал за ухом, иногда поскуливая и пытаясь укусить проходящих мимо врачей за ноги. Кукла, на глазах которой машина насмерть сбила её пятилетнего сына, сидела на полу и тихонько смеялась, показывала язык и невпопад хлопала в ладоши. Покойник кричал, как гниют его органы, и пытался похоронить себя вместе с назойливым синдромом Котара под столом, на котором стоял патефон.
Кому-то всё же удавалось создавать настоящие пары, дёргано кружившиеся на одном месте или, наоборот, по-козьи скакавшие по всей зале, будто вбивали во всё ещё крепкий пол подвижность квикстепа, а не плавность вальса.
Белые халаты и рослые санитары перекрывали входы и выходы, спокойно наблюдая за доверенными им родственниками или приговорами суда сверхличностями. Личностей здесь было гораздо больше, чем людей…
И только двое в царстве безрассудства оставались недвижимы: видный молодой брюнет в лучшем для этого места смирительном «фраке» и старуха средних лет с растрепавшимися почти седыми волосами, бесстрастно разглядывающая пол, сидя в инвалидном кресле.
С первым было всё понятно: застрелил любовь всей своей жизни, заподозрив в измене. Совершил неудачный суицид. Вылечен физически, осуждён, отправлен на принудительное лечение острого психоза, пожизненное. Без смиряющей бесноватый нрав рубашки практически не ходит, потому что каждый раз, когда его руки обретают свободу, он с криком: «Вместе навсегда!» пытается покончить с собой. Да и со связанными пробовал: зачем руки, если можно старательно проламывать головой стену? Вернее, стеной — голову. После таких случаев справляться с Принцем горячечной рубахе помогали сильные седативные.
С Мадам определённости было меньше. Прима известного театра, собиравшая полные залы, восторги поклонников, овации, подарки, цветы. Депрессия из-за травмы и временного отстранения, переросшего благодаря балетмейстеру в коронацию вместо неё «смазливой бездарности»? Уход мужа, так и не выпросившего у супруги наследника, к той самой бездарности? Причиняющий адскую боль деформирующий артроз первого плюснефалангового сустава стопы, грозивший окончанием карьеры? Впрочем, боль она умела терпеть. Когда-то она вообще умела многое: бороться за лучшую жизнь, добиваться признания, ходить под ручку с успехом, ослепительно улыбаться… А сейчас просто сидела в кресле-каталке, в котором тело её не нуждалось, и смотрела в одну точку, совершенно себя не помня.
Музыка снова смолкла. Пластинку перевернули, и после непродолжительного шипения, вызвавшего приступ у местной Заклинательницы змей, по комнате разлились чарующие звуки танго из оперы «Жизнь с идиотом».
Несыгранная роль Мадам, ежедневно оттачиваемая на репетициях.
Любимая композиция жены Принца, под которую она всегда увлекала мужа в танец.
Они как-то неправдоподобно одновременно встрепенулись и ожили. Принц галантно вышел в середину залы, поклонился кому-то невидимому. Мадам словно проснулась, горделиво подняла голову, приосанилась, грациозно поправила причёску и, потянув носочек, смело шагнула в прежнюю жизнь.
Принц плавно двигал плечами, вёл воображаемую партнёршу, Мадам в несколько изящных прыжков преодолела разъединявшее их одинокие души расстояние, прижалась спиной к его покачивающейся в ритм музыке спине. Мир замер, в зале остались только они, никакие лекарства, завязки, стены не могли сдержать их сейчас.
Она вдруг возникла перед ним, оперлась на его локти, словно на балетный станок, но растяжек и шпагатов не последовало. Пара обвела ногами полукруг, стала единым целым, заколыхалась из стороны в сторону, разгорелась пламенем танговязи.
Ощущали ли они присутствие других? Точно нет. Замечали ли друг друга? Маловероятно. Каждый танцевал со своей мечтой, с потерянной, временно проявившейся частью прошлого…
Плачущая скрипка разрывала сердце, стонала и звала на помощь, пыталась предостеречь, пока в композицию не вторглись нестройные аккорды диссонанса. Какофония будоражила и без того хрупкий разум, разрушала оставшиеся связи. Доля секунды — и Мадам развязала руки принца, незаметно вложила в них чёрную шпильку, и Ромео выполнил своё предназначение: воссоединился с возлюбленной.
А прима под жуткие крики больных и беготню просмотревшего опасность медперсонала довела партию до конца и бесшумно опала тоненькой марионеткой на последнюю принявшую её сцену, декорированную растекающейся тёплой кровью.