Полтретьего

— Дим, это ты?

Такая уж у мамы привычка — задавать вопросы, ответы на которые она знает и так. Куда вот, например, мог пойти ночью проснувшийся десятилетний пацан? Но только я свешивал с дивана ноги, как тут же слышал мамино сонное «Ты куда?», на которое я дежурно отвечал: «Я в туалет, мам».

— Конечно я, — говорю, разуваясь — Кто же ещё? Ты на кухне?

— Ага. Руки помыть не забудь.

Вздыхаю, но послушно иду в ванную. Открываю кран. Из зеркала мне в глаза смотрит уставший небритый мужчина с синяками под глазами, на голове которого лысое море грозится вот-вот разлиться и отделить волосяной полуостров от остальной суши. М-да. Поизносился я что-то. Спать потому что надо больше. Да если бы это от меня зависело. Ляжешь ночью — вошкаешься, вращаешься, извращаешься. И вроде только-только получилось — а нет, время полтретьего, пора зачем-то проснуться, чтобы еще неизвестно сколько сверлить взглядом потолок, прежде чем провалиться в оставшиеся несколько часов беспокойного сна.

— А ну засунул руки под кран! — слышу я с кухни. Всё-то она знает, всё-то видит! Держу ладони под струёй горячей пахнущей хлоркой воды. — И с мылом, а не просто ополаскивай!

Захожу на кухню.

— Привет, мам, — говорю я и целую её в румяную щёку.

— Привет, привет, сынок. Есть будешь?

Я сажусь за стол.

— У меня нечего пока, — отвечаю. — Чуть позже за чебупелями схожу.

— За херупелями. Я в курсе, что у тебя в холодильнике шаром покати, вот и пришла. Я тебе борщ сделала и котлеты с рожками, на несколько дней хватит. Дим, ну как можно так питаться? — она наливает в тарелку суп, и только сейчас я понимаю, что дома действительно пахнет настоящей едой. — У тебя же гастрит. А ты все подножными кормами перебиваешься. Тоже хочешь язвой мучиться, как отец?

— Как у него дела, кстати?— спрашиваю я, выуживая из пакета кусок хлеба. — Давно его не видел, не заходит.

— Да нормально, как. Всё лежит, пердит, ничего не делает, — мама достаёт из холодильника пакет молока и наливает в кружку.

— Ма, у меня старое, прокисло уже.

— Я в курсе. Поэтому новое купила.

Подчерпываю ложкой суп, дую. Да, я уже и забыл, какой у мамы потрясающий борщ.

— Очень вкусно, мам.

— Ну и хорошо. Кушай, кушай — она садится рядом, чистит дольку чеснока. — Совсем ты исхудал, Дим. Чего не готовишь-то нормально?

— Да то не успевается, то неохота, — отвечаю я с набитым ртом. Господи, как вкусно. Борщ, да со сметанкой, с чесночком, с молочком.

— Что, сильно занятой? — мама усмехается.

— Да нет, просто... Ну вот просто как-то так пока.

— Беречь себя надо. Аукнется всё потом. Сейчас-то на всё наплевать, пока молодой.

— Какой молодой? — улыбаюсь я, — Уже сорок почти.

— Я в курсе. Я и говорю — молодой.

— Как скажешь. Как там бабушка, кстати?

Кстати. Слово такое дурацкое. Не помню ни раза, чтобы употребил слово «кстати» кстати.

— Потихонечку. С дедом, наконец, помирились.

Я удивлённо вскидываю брови.

—Ого! Ничего себе. Сколько они лет не разговаривали?

— Лет восемь, наверное. А тут прихожу — сидят, щебечут, как ни в чём не бывало, — мама встаёт, подходит к плите, поджигает конфорку, ставит на огонь чайник. — Чай будешь?

— Кофе буду.

— С твоим давлением только кофе и пить. Чай будешь. Курить-то так и не бросил?

Отвожу взгляд в сторону. Взрослый дядька, а как заговорит мама про сигареты — снова чувствую себя попавшимся на курении школьником.

— Не бросил пока.

— Давай, давай, тяни. Сердце начнёт кренделя выписывать, как у отца, так сразу бросишь. Поздно уже, правда, будет.

Мама разливает кипяток по кружкам, ставит их на стол. Достаёт из шкафчика пакет с пряниками.

— Господи, — говорю, — ты ещё и пряники взяла.

— Я же в курсе, что у тебя, балды, к чаю ничего нет.

— Да я как-то не любитель... — пытаюсь оправдаться я.

— Не любитель он. С каких пор?

Мама снова садится рядом. Мы какое-то время молча пьём чай. Слышу, как за стенкой снова ругаются. Слов разобрать не могу, но судя по истошному визгу, соседка сегодня чем-то особенно недовольна.

— Дим. Ты не обижайся, что не в своё дело лезу. Помирись ты с Катей, а. Ничего не поздно ведь ещё.

— Мам...

— Ну что «мам»? Что «мам»? Ну погавкались и погавкались. С кем не бывает? Разбегаться-то чего сразу? Как дети, ей-богу.

— Мам...

— Ты же её любишь. И она тебя любит.

Вздыхаю. Как всё просто. Возьми да помирись.

— Гордость свою, сынок, иногда надо взять и в жопу засунуть. Будь ты хоть сто раз прав, возьми и извинись. Сделай первый шаг. И наладится всё, вот увидишь.

Я знаю, что мама права. Я могу спорить, могу быть уверен, что всё знаю лучше, но по итогу это будет тысячный раз, когда каким-то непостижимым образом всё получится так, как она сказала. Слишком много раз я уже обжигался и получал от жизни по лбу, не послушав маминого совета, поэтому соглашаюсь.

— Хорошо. Я ей позвоню.

— Спасибо, — она улыбается, — Не тяни только. И так уже полгода друг от друга прячетесь, как дурачьё. И, Дим. Ты только опять же не обижайся. Возьмись за себя уже, что ли. Знаешь, как мне тяжело на тебя такого смотреть?

Смотрю в пол.

— Знаю, мам. Прости.

Хочется сказать ей что-то хорошее. Что люблю. Что соскучился. Что часто вспоминаю всякое. Тот грузовичок с апельсинками в кузове на новый год. Клубнику со сметаной. Как она учила меня рисовать и радостно рассматривала мои криво накаляканные рисунки, которые я гордо называл открытками и дарил ей. Как я стоял на картонке в одних трусах, ожидая ушедшую за нужного размера джинсами продавщицу, а мама говорила: «Ой, стесняется он, посмотрите вы». Как она болела за меня на соревнованиях. Как со слезами провожала меня с командой, будто на войну, на отдых в Болгарию. Как ругалась, когда я впервые пришёл домой пьяный. Как приезжала с гостинцами в общежитие, когда я учился в университете. Столько хочется сказать. Так сильно хочется обнять. Но получается только выдавить из себя:

— Мам... Когда ты перестанешь ко мне приходить? — я закрываю глаза и тру их до боли, до треска.

— Дим, ты разве не рад?

— Рад, мам, очень рад. Просто... Просто, мне так тяжело потом...

Я открываю глаза и гляжу в потолок. Мне не нужно смотреть на часы: я знаю, что сейчас полтретьего. И знаю, что мамы нет. Её нет уже почти два года.

Я сажусь, свешиваю ноги с дивана и отвечаю на мамино «Ты куда?», которое никогда больше не услышу:

— Я в туалет, мам.