Марш Шопена

      Бессменным руководителем кладбищенского духового оркестра был Василий Васильевич Кадочников, для компактности звучания — Вась-Вась. В городе командир лабухов пользовался известностью не менее, чем его знаменитый кинематографический однофамилец. Прежде всего, служитель Орфея прославился неуемной страстью к прекрасному полу. Несмотря на свой, надо признать, почтенный полувековой возраст, Василий Васильевич зачастую добивался ответного чувства у соблазняемых им женщин. Романы музыканта не отличались своей продолжительностью, скорее наоборот — вкусив плотской любви от очередной избранницы, он тут же утрачивал к ней всякий интерес и уже с нескрываемым вожделением смотрел на другую пассию. Вась-Вась предпочитал замужних и не совсем молоденьких прелестниц. Почему добропорядочные женщины, обремененные семьями, так размякали от немудреного ухаживания музыканта? Умел Кадочников тонко и мягонько влезть в бабью душу: конфетку из бездонного кармана достанет, от крошек отряхнет и на чай напросится, цветочек незамысловатый с клумбы сорвет и подарит, а то и просто к локоточку дотронется, да в глаза заглянет. Когда последний раз ее муж в цветник лазал? А за руку когда брал, масляно одаривая томным взглядом? То-то же... Сам Василий Васильевич достаточно просто объяснял свой оригинальный выбор — «проблем с ними меньше». Спорный тезис, ибо стареющий местный Казанова был жестоко и не единожды бит обманутыми мужьями.
— Вася, они тебя когда-нибудь рогами заколют, — похохатывал скульптор Калошин. — Было б из-за чего страдать...
— Да, — скорбно кивая, соглашался с ним Вась—Вась. — Женщины существа, в общем-то, бесполезные, но на ощупь, должен отметить, приятные.
— Ну смотри, Василич, дело твое, — ваятель хлопал музыканта по плечу. — Зато я тебе монумент бесплатно изваяю; как герою, отдавшему жизнь на любовном фронте.
Дирижер духового оркестра качал головой, при этом высовывая на максимальную длину свой язык, что означало крайнюю степень изумления. Эту странную привычку, — в шутку, конечно, — у него пытались перенять многие, но так органично передать смысл гримасы никому, разумеется, не удавалось.
Кадочников, как и подобает истинному самцу, был худощав, широк в кости и необычайно подвижен. Постоянно ниспадающий на глаза русый чуб Вась-Вась залихватским движением головы скидывал на лысеющий крупный череп. Карманы музыканта всегда рельефно оттопыривались мятными таблетками, карамельками, упаковками презервативов и клочками нотной бумаги. Василий Васильевич Кадочников, кроме упомянутых достоинств, еще и музыку писал. В такие моменты одержимость высоким искусством не оставляла в нем места для других, более приземленных чувств: пару дней он принципиально не смотрел на женщин. Как правило, сочиненные произведения являлись миру в форме вальсов и маршей, ибо маэстро не считал целесообразным выходить за близкие ему жанровые рамки. Главная тема созданных музыкальных полотен казалась подозрительно знакомой, и когда слушатели мягко намекали композитору о, конечно же, случайном совпадении, Вась-Вась приходил в ярость.
— Десятки художников писали сюжет картины «Святое семейство», но никому не приходило в голову упрекнуть их в плагиате. — Он возвращался к более современному своему детищу. — А интонация, а тембр звучания, а ритм? Тоже похожи?! — дирижер духового оркестра являл присутствующим свой язык и неистово мотал головой. В глубокие дебаты с Василием Васильевичем никто не вступал, ибо в моменты наивысшего эмоционального напряжения служитель муз мог влепить оппоненту звучную оплеуху, а то и использовать подвернувшийся под руку какой-либо предмет. Альт, например.

Как-то Кадочников зашел в кладбищенскую художественную мастерскую и, поздоровавшись, устало присел на табуретку.
— Тяжелый день, Василич? — поинтересовался скульптор Калошин.
Музыкант лишь махнул рукой и угрюмо взглянул на бутылку — он на дух не переносил спиртные напитки.
— Отчебучили мои виртуозы сегодня номер, — Василий Васильевич горестно вздохнул.
— Что, польку при погребении сыграли? — шутя, спросил я, еще не подозревая, насколько был близок к истине.
— Почти, — музыкант свирепо дернул головой, убрав с глаз челку. — Семь-сорок, паршивцы, сбацали...
— Та иди ты... Еврея что ли отправляли в последний путь? — оживился скульптор. — Расскажи, Вася?
— Хоронили сегодня какого-то коммерсанта по фамилии Розенберг. Всё происходило вроде бы прилично, только тромбонист Эдик слегка фальшивил: видимо, был подшофе. Тем не менее, отыграли чин по чину, вроде всё нормально. Сели в автобус и поехали, как водится, на поминки. Ну, и... — Вась-Вась, глянув в окно, вдруг реанимировал свой гнев. — А вот он, мерзавец, и сам идет!
— Здравствуйте, могильщики, — радостно поприветствовал присутствующих Эдик, но, увидев руководителя, несколько стушевался. — Василь Василич, ну выслушай ты меня... — вещая о своей невиновности, он кулаком постучал себя в грудь. Назвать речь тромбониста членораздельной можно было лишь с большой натяжкой.
Трудовую деятельность после службы в армии Эдик начал на фабрике по производству детских игрушек простым разнорабочим — подносил деревянные заготовки матрешек к токарному станку. Невообразимый грохот и никогда не оседающая пыль в цехах вскоре значительно укротили его трудовой энтузиазм, и демобилизованный хотел уж уйти с предприятия. Но как раз в это время Кадочников набирал состав духового оркестра. Эдик решил проверить свои музыкальные способности и остался в творческом коллективе. Подошел, ибо таланта особого от претендентов не требовалось. Стоит отметить, что тогда Эдуард различал лишь две ноты: до и после.
Платили музыкантам мало; да, собственно, и работы было немного: ежедневные репетиции по два-три часа, игра на демонстрациях, торжественных собраниях и субботниках. Через пару недель Василий Васильевич полностью сформировал состав — девять человек. Правда, ноты знали только трое, они же и несли основную музыкальную нагрузку. Руководитель на саксофоне вел основную тему мелодии, а эта троица не совсем умело подыгрывала. Остальные виртуозы лишь подносили инструменты к губам, являясь только статистами ансамбля. Зарплату коллективу выделяли на девять человек, но фактически ее получали четверо. Имитаторам Вась-Вась выделял по пятьдесят рублей за проведенное мероприятие, однако не оставлял надежды научить их играть. На каком-то торжественном собрании Эдик впервые познал крутой нрав дирижера. Получив огромную трубу под интригующим названием геликон, новоиспеченный музыкант поднес ее мундштук к губам и просидел до перерыва, не издав — как и наставлял Кадочников — ни звука. Скучное, надо признать, занятие для вчерашнего воина.
Пятнадцатиминутный отдых виртуозы использовали весьма плодотворно: скрывшись от руководителя за углом дома, они «приговорили» две бутылки красного портвейна «Кавказ» и вовремя вернулись в зал заседаний. Взяв инструмент в руки, Эдик тут же ощутил свою эстетическую значимость и необыкновенный прилив вдохновения. Он, стараясь попадать в такт, отчаянно дул во вверенную ему трубу, не обращая внимания на свирепые взгляды дирижера и пинки коллег по оркестру. Когда же хохот в зале стал заглушать исполняемый музыкантами гимн России, Эдик получил существенный удар по голове футляром от саксофона. Нетрудно догадаться, что это была карающая десница Василия Васильевича. С тех пор молодой музыкант стал более тщательно относиться к своим обязанностям, а вскоре и сам освоил азы исполнительского мастерства. Через полгода Эдик уже знал ноты и Кадочников доверил ему тромбон. Существенным дополнением к зарплате музыкантов были приглашения духового оркестра на похороны. Фабрика находилось рядом с кладбищем, и вскоре группа «Земля и люди» — увы — из-за частых выступлений стала невероятно популярна в городе. Едва ли не ежедневно, а то и по нескольку раз в день творческий коллектив исполнял на похоронах траурный марш Шопена.

— Расскажи-ка людям, как вы меня опозорили, — Василий Васильевич злобно осмотрелся по сторонам, но ни один предмет для наказания не годился. Эдик благоразумно переместился к двери.
— Василич, может, эта музыка была приятней слуху покойного, чем традиционно-унылые марши? — Калошин ободряюще подмигнул провинившемуся музыканту.
— Так я это, кстати, и имел в виду, — тромбонист, почувствовав поддержку, несколько оживился.
— Да меня из-за вас чуть не избили! — голос Кадочникова сместился к фальцету.
— Успокойся, Василич, — ваятель отодвинул пепельницу подальше от дирижера. — Пусть расскажет.
— А что рассказывать... — вздохнул Эдик. — После похорон автобус привез нас к дому покойного. Шефа пригласили на тризну, — он кивнул на руководителя оркестра, — а нам принесли тарелку котлет и две бутылки водки.
— Понятное дело... Зажали... — Калошин обвел присутствующих ироничным взглядом. Но антисемитскую тему скульптора никто не поддержал — все ждали мотивации звучания столь популярной мелодии.
— Ну, выпили мы, закусили, — тромбонист опасливо поглядывал на Кадочникова. — Снова выпили... Потом стало скучно, и мы заиграли. Хотели потихоньку...
— Разве ж на таких больших дудках тихо сыграешь? — обнаружил себя гробовщик Белошапка.
— А почему именно семь-сорок? — спросил Вась-Вась, когда умолк хохот.
— Так... — Эдик неопределенно пожал плечами. — Еврей ведь — думали, приятно будет.
— Кому!? — дирижер взвился над табуреткой и, прихватив ее в качестве оружия, кинулся на тромбониста.
— Родственникам, — уже в дверях выкрикнул не потерявший бдительности Эдик.

На следующее утро снова раздались звуки траурного марша; видимо, захоронение происходило в непосредственной близости от ритуальных мастерских. В помещение зашел гробовщик. На его лице вряд ли можно было отыскать скорбные эмоции. Более того, Николай давился от смеха, который не совсем соответствовал звучащей музыке. Мы со скульптором удивленно переглянулись.
— Коля, с тобой всё в порядке?
— А вы сходите и посмотрите, — гробовщик ткнул рукой в окно. — Ансамбль «Земля и люди» дает бесплатный концерт.
Игра музыкантов, действительно, слышалась несколько странной: марш Шопена заканчивался, но звук басового барабана, словно эхо, еще два-три раза продолжал разноситься над погостом.
Мы вышли на улицу и приблизились к забору. Скорбное торжество происходило в нескольких метрах от мастерских. Хоронили какую-то старушку. Немногочисленные родственники, сгрудившись у гроба, прощались с усопшей. Чуть в стороне стояли ее бывшие соседи и, по мнению психиатра, «ликующие» зеваки. Снова грянул реквием. Я взглянул на духовой оркестр: его руководитель Кадочников, высокий и опрятно одетый, выделялся из присутствующих музыкантов. Тут же бросилось в глаза, что барабанщик Петька был нетрезв. То есть, он был пьян до такой степени, что не мог самостоятельно стоять на ногах — его крепко держали за плечи двое добровольных помощников. Большой барабан был привязан к спине стоящего перед исполнителем, мальчишки. Грохот каждого удара сгибал тело юнца в три погибели, но, видимо, мысль о предстоящем гонораре позволяла стойко переносить выпавшие на его долю испытания: мальчик, крепко зажмурившись, снова решительно распрямлялся. Несмотря на очевидную физическую несостоятельность, чувство ритма у Петра сохранилось, и он довольно успешно попадал в такт марша. Печальная музыка окончилась, но траурный там-там еще несколько секунд продолжал солировать, пока руку исполнителя не перехватывал один из держащих его мужиков. Погруженные в печаль родственники не замечали виртуозной игры барабанщика, но зеваки едва сдерживали смех. Они никогда не участвуют в чужой беде, им просто интересно смотреть на то, что происходит. Поразил меня и цвет лица Кадочникова — физиономия Василия Васильевича была если и не радикально зеленой, то, во всяком случае, носила пастельно-изумрудные оттенки. Надо полагать, от злости.
— Убьет Вась-Вась сегодня Петьку, — вздохнул Калошин, тем самым подтвердив мои предположения.

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 6
    4
    265

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.