Восхитительный кыргыз

Восхитительный кыргыз Акын Батырбатыев привёз в Москву баян и тюбетейку. Баян, потому что учился в музыкальной школе. А тюбетейку из-за того, что устроился на работу в узбекскую бригаду. Как Акын умудрился попасть в узбекскую бригаду, история умалчивает, слухи ходили, что у него двоюродный дядя в Самарканде живёт. Когда юного музыканта собирали в дорогу, дедушка Шерали настоял, чтобы внук обязательно надел на голову тюбетейку. «Они, узбеки, — уверял старый пердун, — без тюбетейки никуда. Узбек без тюбетейки это, стыдно сказать, практически перс». Персов в Бишкеке почему-то не любили.
В таком, собственно, виде Акын и появился на перроне Казанского вокзала, в тюбетейке на голове и с баяном наперевес, наигрывая органную фугу № 6 Иоганна Себастьяна Баха. Бабушки, торговавшие семечками и луком, перекрестились, молодежь, выдвигавшаяся на дачи, заговорила на английском, Акын улыбнулся, крикнул: «Здравствуй, Москва!» и перешёл на токкату и фугу ре минор того же композитора, но только в рок-обработке.
Ему вяло поаплодировал встречавший бригадир.
— Ахмед меня зовут, — сказал он. — Ты тут потише, тут ментов как персиков в урожайный год. Работать будешь нелегально, жить будешь в лесу, ты водку пьёшь?
— Нет, — сказал Акын. — Я мусульманин.
— Аллах далеко, — философски заметил Ахмед. — Но то, что не пьёшь, это хорошо. Ты делать вообще ничего не умеешь?
— Не знаю, — беззаботно ответил Акын. — Родителям по хозяйству помогал, в саду. Когда старший брат дом строил, я бетон в тележке возил.
— Отлично, — обрадовался Ахмед. — Чернорабочим возьму. Яму копать, цемент месить, ну и так вообще, на подхвате. Ты вот что, тюбетейку-то сними, засмеют, Москва всё же.
Дом, который строила узбекская бригада, стоял в настоящем сосновом бору на берегу синего, как глаза тевтонской Кримхильды, озера. Рано утром, перед работой, Акын приходил на обрыв и исполнял «Полёт валькирий». Рыбки, квакушки и птички внимательно слушали произведение Вагнера и размышляли о чем-то своём. Потом целый день Акын копал яму, месил цемент, подносил гвозди и ходил после обеда за пивом для электрика, а вечером возвращался к озеру и играл вагнеровскую «Слезу», а иногда симфонию до-диез минор Малера. Рыбки, квакушки и птички вдохновлялись титаном немецкой музыки и предзакатно щебетали, узбекская бригада, напротив, лучше засыпала под сочинение неподражаемого Густава.
Однажды на стройку приехал хозяин дома, нестарый ещё человек со следами недельного запоя. Он отозвал Ахмеда в сторону, они долго ругались, наконец, пунцовый от злобы бригадир собрал земляков и объявил: «Хана, дехкане! Хозяин разорился, зарплаты не будет».
Вечером, как обычно, Акын сидел на берегу озера и играл «Аппассионату». Настроение было не очень, нельзя сказать, что плохое, но и ничего хорошего.
«Нечеловеческая музыка», — услышал он голос хозяина. Тот уселся рядом, закурил и пристально посмотрел на тёмную воду.
— Я тебе вот что скажу, узбек, — сказал хозяин дома. — Слушая такую музыку, понимаешь, вот что главное, а вся эта наша суета она и есть суета сует.
— Я кыргыз, — сказал Акын.
— Вот что я тебе скажу, кыргыз, — сказал хозяин дома. — Я продюсер, вложил деньги в пять фильмов, все провались в прокате. Я ресторатор, один ресторан проворовался, второй санэпидемстанция накрыла. Последняя жена последнее имущество по суду утащила. Налицо полнейшее фиаско. Что же мне теперь, топиться?
— Топиться не надо, — сказал Акын. — Может и образуется. Хотите послушать «Венгерскую рапсодию» Листа? Я только сегодня разучил.
— Давай твоего Листа, — сказал продюсер. — Может и правда образуется.
Ранней осенью узбекская бригада сходила в православный храм, поставила свечку за финансовое благополучие хозяина дома и продолжила стройку. Продюсер вложил деньги в шестой фильм, открыл третий ресторан и снова женился. Акын также копает яму, месит цемент, а по вечерам играет «Метаморфозы» Филиппа Гласса и иногда примеряет тюбетейку. Скорей бы в Бишкек, думает он, холодает, пора и честь знать...