Проделки мистического Нечто (часть 2)
ПЕТРОВИЧ
А началась эта необыкновенная история с Петровичем, а необыкновенная потому, что такой в истории ещё не было, но в скором времени, как утверждают учёные, будет, за несколько дней назад до обнаружения его загадочного исчезновения. С июльского тёплого, со свежим воздухом утра с таинственным светом, который не плавно и ровно растекался, а мерцал. Временами превращался в темень, а потом снова высветлялся, и, поколебавшись с часок, набрался сил. Покатилось утро.
Да ещё какое утро. Голубоглазое небо, с пушистыми облачками, похожими на ресницы. Необъятное, подобно чисто вымытому безграничному зеркалу.
Анатолий Петрович — мужик спокойного уклада, бессемейный и силы через край, выйдя на порожки, осмотрел двор. Обычный. Перевёл взгляд на палисадник. Ничего особенного. Только небольшое туманное облачко над кустами сирени. Наверное, сосед баньку запустил. Она сильно дымит у него. Ветерок вырвал кусок дыма и занёс. Петровичу зорче бы приглядеться к облачку, да здоровье на первом месте. Решил поддержать организм самовнушением.
Это было его самое любимое занятие, он видел в нём неразрешимую проблему медитации и самовнушения, которыми увлекается сосед. Медитирует с утра до вечера над бутылками самогона, а вечером внушает жене, что он трезвый.
Петрович поднял руки вверх и решил представить себя молодым: парень в кепке и зуб золотой, но неожиданно сорвался с порожек, Порыскав обозлёнными глазами, схватил прислонённую к стене увесистую палку и, вращаясь, начал бешено размахивать вокруг себя, разъярённо выкрикивая: да отстанешь ты от меня, что прицепилось, мать твою.
Странный поступок. Возле Петровича никого нет, пусто, а он со всей силы дубасит воздух и кого-то пытается прогнать. В чём дело?
С некоторых пор — Петрович точно не помнил, с каких пор, но именно с тех пор — он стал ощущать, что — то не ладное за спиной. У него сложилось впечатление, что за ним будто кто — то ходит, толкает в спину и на ухо что — то непонятное шепчет. Временами Петрович даже чувствовал сильное бурление за спиной, похожее на бурчание небольшой речки, преодолевающей пороги. Вначале он становился спиной к зеркалу, но что могло показать зеркало? Оно показывало то, что могло. А именно: кожу, натянутую на увесистые, костистые рёбра и растопыренные лопатки, похожие на крылья, которые бывают у птиц среднего размера. Потом он стал оглядываться, но никого не примечал. Щупал рукой, но никто не попадался. Прибегал и к жестоким мерам. Хлестал спину ремнём, но никто не кричал «Ой», а только Петрович. Он думал, что со временем пройдёт, но время шло и, наконец, так подпёрло, что Петрович решил сходить в поселковую больницу.
ПРОКУРОР, ЛЮБОВЬ И МИСТИКА
Выйдя из дома и пройдя мимо мелколиственного сиреневого парка, стадиона, местами выстриженного, местами запутавшегося в бурьяне, Петрович остановился возле школы: двухэтажного блочного здания с потемневшими от дождя стенами с редкими светлыми прогалинами, директор которой был Осадчий Михаил Иванович, попавший в этот день в необычную и одновременно в высшей степени безобразную и позорную ситуацию.
После переезда Михаила Ивановича из города в посёлок, причина переезда была скрыта, но ушлые и пронырливые посельчане докопались: из-за медитации, которой занимался сосед Петровича. Посельчане, недолго думая, обрезали его фамилию, оставив «Оса». Со временем поняли: на «Оса» не тянет, искать подходящее название не стали, главное: был бы он крепким директором, а крепким в понимании посельчан директор, который задавал бы такую сильную запарку школьникам, чтобы из неё вылетали только отличники.
— Лизун, — бросил Петрович, глядя на окна директорского кабинета.
Было и другое слово, но Петрович не любил грубых слов. Не то что грубых, а тех, в которых человек высвечивается, как дворовой поселенец в будке или с рогами.
— Отпороть бы тебя хворостиной.
— Это можно.
Анатолий Петрович крутнулся. Осмотрелся. Никого, но голос-то был. Он что? Уже стал разговаривать сам с собой. Это слегка подорвало его, но в разнос не понесло.
Такое мнение (лизун) было связано со следующей историей.
Несколько лет назад в посёлок назначили нового прокурора Ивана Александровича Засуху: здоровенного мужика. Дебелого.
Правую ногу ему отстегнули на войне и заменили на деревянный, дубовый протез со множеством кожаных ремешков и железной подковкой, звяканье которой буквально истощало нервы мужиков. Они сильно побаивались протеза, называли его дюже чрезмерной тяжеловесной дубиной, которая может не только мужика округлить в бублик, но и переплюнуть русскую народную пословицу: горбатого не исправить. Исправит. Бабы же возлагали немалые надежды на протез, который, как они надеялись, часто будет появляться в бусугарне, чтобы наводить в ней хоть мало-мальски вино -водочный — пивной, порядок. Либо кружка пива, либо стаканчик водки или стаканчик вина. Все в единственном числе, но не во множественном.
Прокурор с виду был суров: крупное лицо, нависшие густые проржавевшие брови и бульдожий подбородок, душой большой добряк, а проявлялось это в том, что в бусугарне он порой добре закладывался, да так, что протез отстёгивался сам и бродил между мужиками, пытаясь найти своего хозяина. Буфетчица Архиповна в цветастом платье и с огромным карманом, в котором вполне мог поместиться кассовый аппарат, в таких случаях вылавливала его и прятала под стойку, утром прибегал посыльной и, захватив под мышку деревянного помощника прокурора, благодарил её прокурорским словом, которое сильно впечатляло, и она часа два не могла прийти в себя. А почему? Потому, что жена прокурора утверждала, что сам протез отстегнуться не может, а спрятаться под стойкой тем более, и это дело распушённой и развратной буфетчицы, ухлёстывающей за мужиками и приманивающих к себе разными приворотами: мешаниной пива с водкой, полынными настоями и зверобойной закваской. Она прибегала даже к крайним мерам: посылала повестки буфетчице: немедленно явится в прокуратуру, но указывала свой домашний адрес. Архиповна отписывала, что адрес не разборчив, а протез все отстёгивался и отстёгивался...
Однажды, прокурор пришёл в школу, окинул взглядом внешний вид, сказал, что стены кирпичные, это хорошо, ну, перепутал прокурор кирпич с блоками, что ж тут такого, сильно крепкие — тоже хорошо, прошёлся по коридорам, похвалил вымытые окна, не скрипучие полы, покрашенные потолки, они тоже оказались хорошими, в учительскую заглядывать не стал, учителя были неплохие, и, побросав уроки, гурьбой выскочили приветствовать цветами. Прокурор вскользь заметил: его жена очень любит большие букеты роз с конвертами, а что в конвертах прокурор не сказал, на то учителя и есть учителя, чтобы такие загадки решать, он, как бывший военный предпочитает запах пороха, но так, как пороха в школе не оказалось, не пришло ещё его время, это чуть не сорвало дружеское отношение, но директор вовремя подкатился и сказал, что на следующий день откроет в спортзале стрелковый тир с мелкокалиберками.
— Они малосильны по пороху, — заметил прокурор, — но я договорюсь с полицией.
В кабинете директора прокурор, подняв деревянный протез, примостил его на место Михаила Ивановича, оставив Осадчего без стула, не забыв при этом вежливо спросить: не потеснил ли он его, на что директор ответил: кабинет очень просторен, и в нём может вместиться даже вся школьная футбольная команда: символ школы, которая очень заинтересовала прокурора и вызвала большое любопытство. Последовали вопросы, а хорошо ли играют защитники, нападающие, на высоте ли вратарь, какие призовые места занимают, и кто капитан, и справляется ли он со своими обязанностями?
В этом месте Михаил Иванович быстренько смекнул: от его неправильного понимания обязанностей капитана могут пострадать и его обязанности, и чтобы избежать назревающей проблемной ситуации лихо щёлкнул каблуками, вызвав тем самым одобрение на лице прокурора, то есть поближе подобрался к прокурорскому духу и сказал: нынешнего капитана, не понимающего, что призовые места это заслуга всей команды: дружного и сплочённого коллектива, а не заслуга капитана, он переводит в нападающего (в то время капитаном был Толька, т. е. нынешний Петрович), а на его место назначает нового, более заслуженного и ответственного товарища, очень опытного.
— Кого? — спросил прокурор, нагромождая протез на здоровую ногу.
— Вашего сына, — чётко отрапортовал Михаил Иванович. — Видел его в деле. Может работать за всю команду.
Директор врал. Видеть, то он видел сынка, но не в деле, а когда тот, проходя мимо него, бросил: привет, дядя.
— Вам нравится наша школа? — проглотив поднявшуюся в душе злобу, спросил Михаил Иванович.
— Прокурор сказал, что большего дерьма, чем Ваш гадюшник он не видел. Учителя распустились. Разучились ставить мне пятёрки, но он обещал мне их научить.
Толька, узнав о своём смещении, взял бутсы, зашёл в кабинет директора и положил их на стол. Михаил Иванович попытался объяснить ему силовую логику жизни.
— У Вас не логика, — бросил Толька, — а подхалимство.
Какие слова! Непростительные. Обозначимся и так: запустившие глубокие корни в память Осадчего. Разговор происходил один на один. Трезвонить директор не стал, но впервые проявил осиный характер, запустив жало в слова десятиклассника, превратив их в тройки в аттестате по всем предметам.
В команду Толька не вернулся бы: не из-за обиды, и не потому, чтобы помочь команде, которая после его ухода стала откатываться на последние места, он вернулся, так как вместе с ним училась Настя Кудрявцева.
Загляденье, а не дивчина. Никто не мог так заразительно хохотать, как она, играть большими серыми глазами с пушистыми длинными ресницами. Никто не мог так заплетать косы, укладывая их на голове, как говорили учителя: каким — то изящным чертополохом, не бояться учителей, не подлизываться. Она была с мальчишескими замашками. Пацанка. Хлопец. Настюха, но только не Настенька. «Ласково, — говорила она, — но с жалостью, а я не люблю, когда меня жалеют, сама за себя постоять могу». Вместе с Толькой она свинчивала самопалы и стреляла в балках, навешивала жаркие оплеухи назойливо пристававшим к ней. Лихо гоняла на лошадях во время летних каникул.
— Тебе что главное, — сказала она, узнав отказ Тольки от игры. — Капитанство или голы забивать? Припаривай так, чтобы ворота трещали, и вратаря выносило.
И Толька припаривал. Настя отбивала ладони, когда толькин удар по мячу, словно превращал его в разрывавшее воздух разъярённое пушечное ядро. Отбивала бы Настя ладони и на их свадьбе, но астма заломила её горло, стала комом, не вышибешь. заледенила глаза и охладила руки. Вышла она на свет на мгновенье, но как же много радостного и горького сумела выхватить в это мгновенье.
Если бы Петрович зашёл в кабинет директора, то услышал бы очень интересный разговор, но он не зашёл. А зачем. Насти нет в школе. Настя в другом месте. Отсюда видно. За железной дорогой. В оградке с памятником, на котором было высечено её лицо с едва заметной улыбкой. Что обозначает её улыбка? Хлещет дождь. Сечёт снег. Бьёт ветер. А улыбку не смывают и не сбивают. Не отрывается она от лица. Держит её Настя. Не хочет в Настасию Ивановну превращаться.
— А я вот стал Анатолием Петровичем, — говорил он, приходя к Насте. — В посёлке кличут просто Петрович. А шевелюра осталась прежней. Помнишь, как ты меня за неё таскала, а я тебя за косы. — Петрович не отрываясь, смотрел на улыбку Насти.
А кому она предназначалась? Ему. Толька так и не женился. Жил один, но не завяз в одиночестве. Он отмечал с ней её и свои дни рождения, ходил с ней на праздники, гулял в поселковом парке. Выбирался в степь и балки, а вечерами, сидя на порожках, рассказывал, как обрушивается темень и высекаются звёзды. Её последние слова были: живи за нас двоих. Близок памятник, к нему тропинка протоптана — дойти можно, но до Насти, сколько не иди — не дойдёшь. Нет такой тропинки.
— А, может быть, все совсем не так, — часто думает Петрович.
Может быть и не так. Человек несоизмерим со Вселенной. Он штрих на линейке бесконечности, пробивает дорогу в неизвестное и ставит точку на холмике земли. А как же быть с неизвестным?
За школой высился двухэтажный коттедж директора школы. По обе стороны его стояли ещё коттеджи.
— Всё строят и строят, — сказал Петрович. — А школу обновить не могут. Говорят, что денег нет.
Ошибаешься Петрович. Крепко ошибаешься. Деньги имеются кое у кого, а у кого, а вот у этого.
Михаил Иванович Осадчий вздрогнул, когда услышал скрип двери. В последние годы он часто стал вздрагивать, знал: в жизни много дверей. Одну откроешь, войдёшь и выйдешь, а в другую войдёшь и не выйдешь. Вот такой двери он и боялся.
В кабинет, тяжело ступая, зашёл огромного роста мужик с густой многоцветной (седая, рыжая, чёрная...) бородой до пояса, молча подошёл к Осадчему, поражённого колоритным видом, протянул крупную руку, пальцы которой были похожи на клешни рака, дружески похлопал по спине, обнял, напустив в лицо клубы воздуха, пропитанные крепким, удушающим сигаретным запахом (сигареты «Космос», которые курил и Осадчий).
Михаил Иванович почувствовал ледяной холод во всём теле, когда руки его и мужика сомкнулись. Иванович напружился, так что лицо кровью налилось, и с оставшейся силой выдернул руку, опасаясь обморожения. Его смутило то, что от мужика не исходило тепло, он словно находился в ледяной оболочке, но заостряться на этом не стал.
— Присаживайтесь, — сказал Осадчий.
— Не могу присаживаться, когда передо мной стоит самый умный человек в школе.
— Ну, почему самый умный? — как бы недоумённо ответил Михаил Иванович, чувствуя разливающийся в груди восторг.
— Да потому, что Вы директор школы. Дурака не назначили бы.
«Он может рассуждать логически, — подумал Осадчий, — с таким приятно разговаривать. Интеллектуально насыщенный человек».
— Я тайно побывал во многих школах, — бросил незнакомец. — И заметил, что у директоров школы особенное выражение на лице.
— Какое?
— А Вы скоро увидите его на своём, — развязано сказал мужик.
Осадчий хотел уточнить, но ему же сказали: скоро увидите. Нужно проявить тактичность.
— Вы, наверное, недавно приехали в посёлок, — учтиво начал Михаил Иванович, — и решили избрать нашу школу (а что избирать, если она одна в посёлке). У Вас дочка или сын?
— Ни то, ни другое, — небрежно бросил вошедший, забрасывая «радужную» бороду за правое плечо, словно шарф. — У Вас отличная школа. К тому же очень спортивная.
Михаил Иванович понадеялся на дополнительную похвалу, футбольная команда школы всегда занимала первые места, так как он перед началом игры подходил к арбитру и показывал снимки футболистов, во главе которых стоял сын прокурора, и с нажимом бросал: понимаешь?
Надежды Осадчего не сбылись. Он попал под сокрушительный удар, от которого мысли в его голове, словно закипятились.
— Я не завожу детей, боюсь, что они попадут в такую же школу, как и Ваша, а в такой школе, как Ваша им повредят интеллект, — мужик перебросил бородатый «шарф» с правого плеча на левое. — Я видел некоторых Ваших выпускников в бусугарне, как говорят в народе: в стельку пьяными и драчливыми.
— При чем здесь бусугарня? — взвился Михаил Иванович, пытаясь понять, что происходит.
А происходило нечто странное. Именно: вошедший вёл себя бесцеремонно, словно в своём хозяйстве. Хвалил и в тоже время так прикладывал, что раздваивал мысли и чувства Осадчего. Что он хотел? Чего добивался? Не от скуки и нечего делать зашёл. Имеет же какую — то цель. От вопросов мысли таким вихрем носились в голове, что потрескивали волосы.
— Вы выпускаете ущербные интеллекты, можно даже усилить: интеллекты вседозволенности, — начал мужик, прижигая взглядом с металлическим блеском Михаила Ивановича. — Я думаю, Вам известно, что такое ущербный интеллект и интеллект вседозволенности. Вот у Вас, какой интеллект?
— Перестаньте нести ерунду, — вспыхнул Осадчий. — Говорите, зачем пришли?
— А, чтобы расширить Ваш интеллектуальный кругозор хворостиной, проще говоря, отпороть, — небрежно и спокойно бросил мужик. — Так сказать: наказать. — Он залихватски прищёлкнул пальцами.
Осадчий оторопел и уставился на него. Вначале изумлённо от вида наказания, а потом дико от страха. Разговор хотя и был неприятным, но Михаил Иванович не нашёл в нём ничего такого, за что его нужно было бы отпороть хворостиной. Найти — то он не нашёл, но чувство опасности пробило.
«Бежать, — мелькнула мысль, — бежать без оглядки, — мысль удвоилась, — а вдруг мужик погонится за ним. С него станет. Завалит в коридоре и на виду. Позор». В разыгравшемся воображении Михаила Ивановича застряла омерзительная картинка: голый, растянувшийся на полу под взлетающей вверх и опускающейся вниз хворостиной в окружении аплодирующих, зубоскалящих учителей и пронзительно свистящих школьников.
Желание бежать перерастало в желание мчаться и чем быстрее, тем лучше. Осадчий так бы и сделал, он уже приготовился ударом головой в живот снести мужика, но Михаил Иванович всё — таки был не совсем глупым. Спасла мысль
«Ага, — лихорадочно подумал он. — Ясно. Ненормальный, псих или после бусугарни мозги заклинило, там такое бывает: сидишь, пьёшь пиво, а тебя ни с того, ни с сего кулаком хрясь и в лом», — добавил, криво улыбнувшись.
Любопытство одолело.
— А за что меня пороть, извольте спросить?
— О, — воскликнул мужик. — Вы не знает за что? Вы польстились на прокурорского сынка, а моего кореша турнули из капитанов, но это быт, а интеллектуальная составляющая. Ваше письмо в Министерство образования о сказках, разве это не причины, чтобы отпороть Вас?
«Откуда он знает о письме, — завибрировал Михаила Ивановича, — он из Министерства».
— Нет, нет, — ответил мужик, словно читал его мысли, — я не из Министерства.
Он посмотрел через окошко на Петровича, разглядывающего школу, зацепил взглядом подъезжающий к станции тепловоз с двумя вагонами, на одном было написано огромными буквами «Интеллектуальный поезд».
— Я любитель сказок, и был сильно возмущён Вашим письмом.
— Это было не личное, а согласованное письмо, — завертелся Осадчий.
— Ну, да. Вы его согласовывали с прокурором и начальником полиции. С интеллектуальными пройдохами. Мне думается, что кляуза на них была бы поуместней. Прокурор ещё сказал, что всех сказочников перебил бы протезом, а оставил бы одних прокуроров и начальников полиции.
Михаила Ивановича продрал страх. Мужик слово в слово повторил сказанное прокурором. Как узнал?
— А узнал просто. — Борода с левого плеча перескочила на правое. — Прокурор и начальник полиции надрались в бусугарне и разболтали.
«Врёт. Вчера бусугарня была закрыта. Архиповна болела».
Михаил Иванович дёрнулся к двери.
— Да что Вы так волнуетесь. Вчера бусугарня была закрыта, но они говорили об этом раньше.
Михаил Иванович, облегчённо вздохнув, успокоился, но последовала новая атака.
— А что Вы с прокурором и начальником полиции в письме Министерству предлагали. Запретить читать такие сказки, как «Дюймовочка». «Малыш и Карлсон». Это же шедевры. «Малыш и Карлсон» особенно хорош, но вы написали: сказка отрицает традиционные семейные ценности, формирует неуважению к родителям. Воткнули «Приключения Тома Сойера и Гекельберри Финна». Они, по вашему мнению внушают детям мысли о бродяжничестве, а сказка про «Колобка» содержит элементы физического насилия. Это Ваш интеллект Михаил Иванович. Он разваливает интеллектуальные ценности. Вернее, разваливает сознание. Разве Вы не достойны хворостины. Ну, чем плох Карлсон, — насел мужик. — Такой симпатичный. Вы только представьте.
Осадчему показалось, что мужик сузился, снизился, на спине появился пропеллер.
— А мучительница, какая прекрасная дама, — не отставал мужик. — Вы же любите дам? Любите. Я знаю, у Вас имеются одна мучительница, которая не отзывается на Ваши позывы, и Вы всячески стараетесь изгнать её из школы.
А это откуда?
Шум пропеллеров затих. Карлсон исчез. Вместо него появился Колобок. И, наконец, Том Сойер и Гекельберри Финн с сучковатыми палками.
Михаил Иванович затряс головой, чтобы выбить видения, особенно пугали Том Сойер и Гекельберри Фини.
— Скажите им, чтоб они убрали палки, — заорал он.
— Это кому Вы кричите? Кроме Вас и меня в кабинете никого нет. От страха у Вас галлюцинации. Осмотритесь.
Осадчий осмотрелся. Мужик был прав.
— Я вызову полицию, — вскинулся он и броситься к телефону.
Телефон исчез.
— А полиция уже тут.
Осадчий резко повернулся на голос. Перед ним стоял знакомый полицейский: младший лейтенант Афанасий Митрофанович Трутень, держа руки за спиной.
-
-
-
Пять раз перечитала первое предложение и решила - пойду я отсюдова, покудова при памяти.
Автор, а вы точно перечитываете то, что написали перед публикацией?
2 -
1
-
-
-
из-под хороших текстов именно так и следует уходить - в беспамятстве.
а иначе, зачем они, текстА эти?
2 -
-