Рассказ из сборника «13 стульев»

Стул второй. Пугающий.

Когда-то он был целым, единым, был собой. Те времена он помнит смутно, лишь размытые пятна бальных нарядов, звон хрусталя, бравурные марши и мелодичные вальсы. Но это лишь сны, далекие, призрачные образы.

Разве мог кто-нибудь представить, что стульям снятся сны и что эти грезы столь сильны и прочны, что затягивают легкомысленных в свои сети?

Зима 1918 года была морозной. По пустынным улицам Петрограда гуляли пронизывающие ветра, заставляющие редких прохожих ускорять шаг, укрываться в подворотнях, поднимать воротники верхней одежды. С разухабистой песней прошагала группа нетрезвых людей в одежде с чужого плеча, украшенной красными лентами. Солидный гражданин в пенсне сдавленно ойкнул и пугливо скрылся в парадной, которую собирался покинуть. Поднявшись к себе, он закрыл добротную дверь на несколько замков и подпер её тяжелой обувной полкой. В такие времена предусмотрительность не была лишней. Скинув тяжелую шубу и переобувшись в войлочные тапки, Аристарх Петрович, бывший коллежский советник, застыл в напряженной позе, прислушиваясь.

А по лестнице уже грохотали тяжелые сапоги, слышалось прерывистое дыхание и громкий смех. Так может идти лишь стая хищников: не таясь и гордясь своей силой. Затаившегося мужчину пробил озноб. Всеми силами он старался не щелкать зубами и унять противное дрожание в коленях. Липкий страх лишил некогда самоуверенного господина человеческого облика. Загнанный в угол, он был готов завыть от ужаса. «Только бы не за мной!» — билась единственная мысль в его голове.

Шаги на лестнице удалились, мужчина грузно осел на пол и вытер испарину со лба. А откуда-то сверху уже неслись звуки погрома: жалобно стонала дверная рама, осыпалась богатая лепнина, звенел разлетающийся на мелкие кусочки фарфор. Всё это заглушал хохот множества глоток. «Вот и до квартиры генеральши Поповой добрались. Хорошо, что красавица Алевтина Прокофьевна, царство ей небесное, этого не видит. Вовремя отошла на иной свет, а то не вынесло бы сердце надругательства над её гнездышком».

Ах, какие вечера давала покойная хозяйка разоряемой квартиры: весь свет общества любил бывать в уютных, с любовью обставленных залах гостеприимной генеральши. «Аленька, Аленька, принял ли Господь твою беспокойную душу?» — размышлял Аристарх Петрович, вспоминая любовь молодой генеральши к спиритическим сеансам, изучению латыни и посещению кладбищ по ночам.

Трещал дубовый паркет, гостиный гарнитур разрубался на мелкие щепки. Молодой стране нужны дрова, так пусть старый мир полыхает огнем, чтоб согреть рабочий, но не работающий класс. Среди свары, громящей жилище генеральши был всего один рабочий завода, остальные — лишь мутная пена с самых грязных окраин, поднятая волной революции. Работяга мялся в коридоре, неодобрительно глядя на беснующуюся толпу. Его крупные мозолистые руки нервно теребили новую фуражку. «Неужели за это мы боролись?» Лучше закрыть глаза и не видеть творимых бесчинств.

Пару часов спустя, растопив изразцовый камин, ватага успокоилась. На нетронутый обеденный стол выкладывалась из мешков заветренная снедь и бутылки с мутным алкоголем, в кладовой был обнаружен мешок черствых галет и несколько хрустальных штофов с домашней настойкой. Намечался пир... Хотя успокоившийся господин этажом ниже назвал бы это попойкой.

— Эй, Семёныч! А кинь-ка мне этот чудесный стул, на котором ты так удобно устроился! — обратился вертлявый брюнет с бегающим взглядом к рабочему. Тот предпочёл проигнорировать просьбу.

— Ты что, оглох, контра недобитая? Чего нос воротишь? Кидай сюда! — ещё громче прозвучало требование.

— Отстань, Вьюн! Тебе что, дров мало? Вон, гляди, весь пол усеян. Дай посидеть спокойно!

— А не для того мы царя свергали, чтоб самим потом на троне сидеть! Чай не барин, на полу устроишься! Последний раз по-хорошему говорю, дай сюда!

Семёныч с грустью смотрел, как Вьюн с плотоядной улыбкой кромсает топориком красавец-стул и кидает его ножки голодным языком огня. Расстелив в углу старую шинель, работяга повернулся спиной ко всем и забылся тревожным сном.

Звуки гулянки смолкли, насытившиеся разрушением люди спали вповалку. Дым камина наполнял помещение. В сознание людей вползали странные образы: зал наполнился фигурами в вечерних туалетах, пары плыли в танце, не касаясь земли. О, лучше бы не видеть их лиц: вот стоят в стороне два молодых юнкера, совсем подростки. У одного из них нет половины головы и плетью свисает изуродованная рука. Другой улыбается разбитыми губами, сплёвывая в белоснежный платок крошево выбитых кастетом зубов. Молодые люди приветственно машут и предлагают с ними выпить. Вот обмахивается страусовым веером пышная купчиха в разодранном парчовом платье и с петлёй на лебединой шее.

Мебель тоже решила пуститься в пляс, старательно попадая в ритм невидимым музыкантам. Треснувшее трюмо, привалившись к изуродованному канапе, выделывало коленца. Дубовый стол покачивался из стороны в сторону, обрядившись в белоснежную скатерть. Одноногий стул, жертва Вьюна, ловко галопировал, презрев все законы физики. А музыка набирала обороты. Пары освободили место для разгулявшейся мебели, одобрительно похлопывая особо выдающимся па. Из пепла восставали сожженные вещи и присоединялись к фантасмагорическому хороводу. Огонь в камине разгорался всё ярче, на стенах отражались алые сполохи, пространство заполнили причудливые тени.

Вьюн завозился во сне и открыл глаза. Помещение затянуло дымом, он силился вскрикнуть или сделать движение, но тело будто сковало крепкими сетями, а горло забило землёй. С вытаращенными глазами он наблюдал, как посреди комнаты, словно волчок, вращается на одной ножке недоломанный им стул. Как во сне он ускорял движения, кружась всё быстрее. Мужчина с ужасом увидел образовавшуюся в центре зала воронку, которая затягивала души его товарищей. Их обезумевшие вытаращенные глаза стекленели, а тела становились похожими на тряпичные куклы. Стул наслаждался игрой в кошки-мышки, выискивая жертву. Он не торопился забрать душу моментально, а пил медленно, смакуя каждый глоток. Своего обидчика он оставил на десерт, позволив увидеть смерть каждого погромщика.

В порыве отчаянья Вьюн зашептал слова молитву, которой в детстве его научила матушка. Сейчас он всеми силами старался поверить, что есть сила, которая остановит этот кошмар или хотя бы подарит ему безболезненную смерть. И с последних выдохом к нему пришло осознание, что его не хотят слышать, слишком высокую и крепкую стену построил он своими кровавыми руками. Некому прийти и спасти.

Стул медленно повернулся ещё раз и завалился на бок с громким звуком. «Вот черти, когда хоть вы уйметесь! Дайте поспать!» — сонно пробубнил Семёныч. Он открыл глаза и закашлялся, от едкого дыма саднило в горле и драло глаза. Натыкаясь на тела и обломки мебели, он на ощупь побрёл в сторону выхода. В коридоре, придя в себя он начал громко кричать, пытаясь разбудить людей в зале. Ответом ему была тишина, впитывающая без остатка каждый скрип и шорох.

Спустя двадцать лет Семёнычу на глаза попалась книга «Усадьбы Санкт-Петербурга». Несмотря на высокую цену, он выделил из пенсии необходимую сумму, решив сэкономить на куреве. Издание лоснилось белоснежной бумагой. Бывший токарь старался не испачкать своими шершавыми загрубевшими пальцами этой чистоты и нарядности.

Вечером мужчина листал глянцевые страницы фолианта, подслеповато щурясь сквозь треснувшие очки. Его взгляд приковала черно-белая фотография большой парадной комнаты, залитой солнечным светом, посреди которой стояла рослая женщина, слегка опираясь на спинку стула. «Алевтина Прокофьевна Попова. Вдова генерала Попова», — гласила ссылка под картинкой. И это место, и эта женщина показались Семёнычу знакомыми. Столько лет он силился понять, что же произошло той странной ночью.

Ни одной живой душе не рассказал он, как, продрожав всю ночь в парадной, а под утро вернувшись в злополучную гостиную, обнаружил всех мертвыми: застывшими в неестественных позах и с лицами, перекошенными ужасом. Как ни старался Семёныч закрыть им глаза, все усилия были бесполезны. Мужчина одиноко бродил по огромной гулкой комнате, не понимая, почему ещё не сбежал отсюда, и методично расставлял оставшуюся мебель. Несмотря на усеянный трупами пол, ему было удивительно спокойно. А вот и одноногий знакомец. Потянувшись к стулу, Семёныч поскользнулся и сильно приложился локтем о чуть выпирающую паркетную доску. «Вот шельма! — раздосадованный мужчина потёр ушиб. За сбившейся паркетиной он заметил небольшое углубление в полу. Обшарив найденный тайник, наткнулся на небольшую шкатулку, обтянутую красным бархатом. Именно содержимое этой шкатулки помогло Семёнычу пережить тяжелые революционные годы. Он аккуратно обменивал небывалые украшения на хлебные талоны, новые рубли молодой республики, морфий для умирающего в муках сына.

К запаху свежей типографской краски новой книги вдруг примешался тонкий аромат изысканных духов. Как и два десятилетия назад, мужчина физически ощутил присутствие кого-то невидимого, но живого. «Будь земля тебе пухом, Алевтина Прокофьевна! Спасибо, что уберегла тогда, хоть не знаю, чем я тебе приглянулся. А стульчик-то твой отремонтировал, не обессудь, как сумел. Вот и коротаем свой век по-стариковски. Думаю, свидимся с тобой скоро, не долго мне осталось землю топтать. Заодно подарочек захвачу, перстень твой с рубином. Так и не смог его продать, рука не поднялась, больно хорош!»

Семёныч похромал к колченогому табурету, любовно укрытому ярким вязаным ковриком, протягивая в его сторону разворот книги: «Вот, посмотри, каким ты был красавцем! Хотя для меня ты и сейчас такой!»