Белые голуби ефрейтора Лямина (начало)
Белые голуби ефрейтора Лямина (начало)
" В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР образовали на Валааме и в зданиях монастырских разместили Дом инвалидов войны и труда". В основном туда свозили инвалидов без рук или ног, своим видом порочащих внешний вид советских послевоенных городов».
Старший лейтенант Аршинов, командир отдельной разведроты при 8-й гвардейской армии под командованием генерал-полковника В.И.Чуйкова, проснулся с жуткой головной болью, уставший и невыспавшийся.
В спертом полумраке витал отчетливый запах сивухи, давно немытых мужских тел и подопрелых портянок. В небольшое стекольце окошка билась большая недовольно жужжащая муха.
На столе, стоявшем в дальнем углу подвала, на пожухлых и надорванных газетах тускло поблескивали пустые бутылки из-под трофейного шнапса и растерзанные штык - ножами жестянки из-под говяжьей тушенки.
Разведчик с протяжным стоном сбросил с себя шинель, трудно поднялся с застеленных чем попало ящиков и, выбрав из мятой пачки относительно целую папиросу, присел на шероховатый гранит саркофага с выпуклым крестом на округлой, прохладной крышке.
Сизый табачный дым нехотя уплывал куда-то под арочный кирпичный потолок подвала древнего полуразрушенного костела, в котором почти сутки отдыхала рота Аршинова, вернее сказать, то, что от нее осталось после участия в тяжелых кровопролитных боях на подступах к Берлину. Почувствовав табачный дух, к своему командиру начали
подтягиваться и подчиненные.
Аршинов сердито сопел, сплевывал липкой слюной и отрешенно прислушивался к своей невесть, чем недовольной душе.
Всю ночь ему снилось нечто похабное и гнусное.
То голая баба на сносях, дородная и простоволосая, с обвислой грудью и расплющенными ляжками, наглая и приставучая, а то корзина, полная снулой рыбы, осклизлой и вонючей…
Разведчики, без слов почувствовав дурное расположение своего командира, с вопросами не приставали, покуривали себе потихоньку,
перематывали портянки, перечитывали старые засаленные письма из дому, да вяло матерились, прислушиваясь к отчетливо слышимой оружейной канонаде.
- Карнаухов!
Аршинов негромко окликнул рядом дремавшего мужика уже в годах, с погонами старшины на выцветшей, украшенной кругами соли
гимнастерке.
– Ты, враг народа, признавайся как на духу, откуда вчера это пойло приволок?
Рука лейтенанта безвольно дернулась в сторону стола.
Старшина, очевидно деревенский мужик, насквозь пропитанный какой-то извечной сельской хитрожопостью и тайным высокомерием над
горожанами, тут же очнулся и, словно заранее ожидая вопроса ,
зачастил:
- А я че? Я ни че…Я тут вообще не причем.
Это вон вы у них, у особиста, спрашивайте, что вам вчера под вечер какую-то бумагу приволокли, да и заодно по поручению зам по тылу полка товарища майора Евстигнеева, ящик этого говна, прошу прощения, шнапса.
Мол, вроде бы замес-то спирта.
Принес, да и остался… Вы с ним, товарищ старший лейтенант, по первости все спорили о чем-то, а опосля накатили ему стакан по зарубку, вот они и сломались.
От устатку, наверное.… Хотя, могет быть, и пить не умеют…
- Замес-то спирта…
Процедил Аршинов и снова сплюнул.
– Ну и где сейчас этот особист? Куда затесался?
- Да вон они, товарищ старший лейтенант, в домовине спят… И как только не страшно, прости Господи? –
Старшина , было, дернулся перекреститься, но передумал и, махнув рукой, невесть зачем отдал честь, сидя и с непокрытой головой.
- В домовине говоришь?
Старший лейтенант хмыкнул и, приподнявшись, всмотрелся в темный угол, где вперемешку со всяческим мусором: рассохшимися бочками, полулысыми метлами и пришедшими в негодность корзинами, стояло несколько темно-серых свинцовых гробов без крышек.
В одном из них спал молодой капитан НКВД, в новенькой форме, при новеньких погонах и сияющем красной эмалью ордене.
Рядышком с курносой веснушчатой физиономией похрапывающего капитана зиял черными глазными впадинами чей-то череп, рыжеволосый, плотно обтянутый коричневой высохшей кожей.
- Герой…
Глянув на часы, протянул насмешливо Аршинов, заторопился, и, уже более не думая ни о спящем капитане, ни о собственном похмелье,
приказал неожиданно трезво и твердо.
- Задача у нас на сегодня такая, господа разведчики…
Пока мы здесь пьянствовали и отсыпались, там, наверху, наша доблестная авиация, артиллерия и, естественно, танки, качественно отутюжили улицы Берлина. Да и пехота, что уже прошла далеко вперед, наверняка основательно поработала…
И заметьте, без нас…
Врать не буду, нам редко доводилось воевать позади основных частей: обычно наоборот, но вот сегодня сподобились.
Итак, наша задача: зачищать чердаки и подвалы от снайперов-кукушек, нарочно оставленных отходящими частями фашистов, недобитых немцев, случайно отставших от своих, а так же мальчишек из
гитлерюгенда и дойчес юнгфолька…
- Батюшки!
Всплеснул руками вновь было задремавший старшина.
- А это что еще за фрукты?
- А это, Карнаухов, мальчики от десяти до четырнадцати лет, члены молодежной фашистской организации.
Проговорил веско, со знанием дела, проснувшийся капитан особого отдела, не без изящества выбираясь из
гроба.
– Прошу прощения, фрау, что потревожил ваш многовековой сон.
Особист шутовски поклонился костяку, разворошенному им во сне, глухо звякнувшему о толстые стенки мягкого металла.
- Так вот, товарищи разведчики.
Офицер присел рядышком с командиром роты и чуть ли не насильно приобнял того за мигом окаменевшие плечи.
- Мы вчера с вашим старшим лейтенантом немного повздорили как раз по поводу этих мальчиков.
Товарищ Аршинов убежден, что с этими детками можно договориться лаской, по-доброму.
Дескать, дай ему конфетку, так он тебе добровольно карабин или там фаустпатрон к ногам положит.
Хрена лысого вам он положит, а не
оружие!
Лицо особиста пошло яркими, алыми пятнами, стало злым и
отталкивающим.
- Этих детей Гитлер лично на смерть благословлял, и нет для них большего почета, чем за своего фюрера жизнь свою малолетнюю
положить.
В подвале наступила относительная тишина, лишь молодой пацан, ефрейтор, в сдвинутой на макушку пилотке чиркал и чиркал самодельной зажигалкой, с любопытством разглядывая оранжевый язычок огня.
– …И запомните, товарищи: это вам не первые годы войны, языки нам в настоящий момент без надобности. Ни к чему они нам.
Уже победой пахнет, так что пленных особо брать не рекомендуется. По крайней мере, там (капитан ткнул кривоватым пальцем в кирпичные своды) очень рекомендуют с одиночками не церемониться. Разве что офицер, какой подвернется…
- Эт-то вы нам значит, товарищ капитан, официально приказываете
десятилетних мальчишек в распыл пускать? - от волнения слегка заикаясь, заговорил вдруг тот самый молоденький ефрейтор с зажигалкой. Он поднялся во весь рост и оказался совсем худеньким, долговязым и неуклюжим, словно промокший во время грозы воробушек.
– Да вы, похоже, там у себя в кабинетах, совсем с ума посходили!?
На разведчиках и так крови полно, но чтобы детской!?
– Как твоя фамилия, ефрейтор?
Голос особиста приобрел вдруг необычайную звонкость и значимость.
- Ты что себе позволяешь, молокосос!?
Капитан вскочил было и лишь от того, что жилистая рука Аршинова
прихватила его сзади за блестящую кожу ремня, не смог подбежать к
побелевшему ефрейтору.
Тогда, повернувшись к командиру роты, он, четко проговаривая каждый звук, отчеканил.
- Старший лейтенант Аршинов, сегодня вечером, в районе двадцати часов я ожидаю вас лично и этого вашего говоруна (если он, конечно, останется в живых) в моем кабинете. Особый отдел расположен в …
- Я знаю где. Видел…
Прервал его разведчик и с усилием разжав
сведенные судорогой вокруг ремня пальцы, закурил, успокаиваясь.
– Если живы будем, придем. И я и Лямин. До двадцати часов еще много воды утечет…
- Ну-ну…-
Хлопнув дверью, капитан, слегка пригнув голову на манер молодого
бодливого бычка, вышел из подвала.
– Ох, и мудрило же ты, Сережка. Ох, и мудрило…
Аршинов грязно выругался
сквозь сжатые, темные от никотина и крепкого чая зубы.
– Этот капитан та еще сука!
Из ничего дело может состряпать…Талант, мать его… Засудит,
как пить дать, и не посмотрит, что ты у нас еще мальчик нецелованный и к тому же наш единственный на всю роту поэт.
Он хмыкнул невесело, помолчал, прислушиваясь к плотной и вязкой, прокуренной тишине подвала, нарушенной лишь недовольным шепотом ефрейтора.
-Поэт,… причем здесь поэт?
Подошел к столу и, безжалостно сбросив пустые бутылки на
пол, расстелил небольшую, замызганную на сгибах карту…
- Ну да ладно,
пес с ним, с капитаном этим. Бог не фраер, он правду видит, отболтаемся , как-никак!
Командиры взводов и старшина роты, ко мне!
***
Мельчайшая кирпичная пыль повисла над городом, окрашивая в рыжее и без того довольно мрачное утро. Натруженный рев техники,
отвратно-пронзительный скрежет гусениц танков и самоходных орудий по гранитным мостовым, надрывный кашель тяжелых минометов и сухой треск пулеметов еще затемно переместились далеко за реку. И доносились сюда, на окраину Берлина, засаженную садами и застроенную старинными усадьбами и небольшими замками обедневших фамилий и родов, лишь в виде монотонного фона, гула, несколько схожего с затихающим громом сухих августовских гроз… Пустынные улицы, мощенные серой брусчаткой,
наверняка в свое время аккуратные и строгие, обсаженные стрижеными
ухоженными кустами, с кирпичными, по пояс, заборчиками, сейчас выглядели грязно и запущенно.
Закопчённые руины, вывороченные с корнем цветущие яблони, обрывки плакатов со свастикой и крестами, тут и там кучки
экскрементов, поваленные столбы с оборванными проводами. Посредине мостовой с разбухшим брюхом и под сурепку опаленным хвостом лежала дохлая лошадь с рваной раной на шее. Ее широко раскрытый рот улыбался крупными желтыми зубами, черные глазницы шевелились навозными мухами…
Отчего-то вид этой убитой кобылы привел парня в большее смятение, чем тут и там лежавшие тела погибших солдат.
И наших, и не наших.…
Лямин зло тряхнул головой, прощально махнул пилоткой вслед уходящей вперед группе разведчиков во главе со старшим лейтенантом, а сам принялся с любопытством разглядывать неказистый трехэтажный каменный дом, стоящий в глубине сада, с высокой крышей под грязно-бурой черепицей и погнутым шпилем тронутого ржавчиной флюгера.
…Вообще-то на зачистку полагалось ходить минимум вдвоем, но людей
катастрофически не хватало, и Аршинов, чуть ли не обнюхав дорожку и
молодую траву на прилегающих к вилле газонах, одобрительно кивнул .
- Один справишься, надо думать…-
Буркнул он отчего-то сердито и повел остальных к чернеющей
поблизости громаде ратуши.
Schloss "Schwarzstorchnest". Privatbesitz von Baron von Hoffmann.(1)
-Да какой же это замок? Самый обыкновенный дом.
Пожав плечами, еще раз перечитал Лямин черную, местами
облупленную надпись над высоким дверным проемом и, приоткрыв чудом уцелевшую калитку, направился к дому. Пройдя сквозь ряд невысоких, исходящих розовым цветом яблонь по небольшой, засыпанной битым красным кирпичом дорожке к парадной двери замка, разведчик привычно, не задумываясь, поправив финский нож, висевший слева на ремне, дернул витой шнур, покачивающийся над входом.
Где-то в глубине дома послышался глухой звонок, но к двери никто не
подошел. Лямин еще раз осмотрелся и распахнул незапертую дверь. Дом очевидно пустовал уже довольно давно… Тишина, пыль, затхлый запах мышей и нежилого помещения.
Под ногами скрипели осколки стекла и тонкого фарфора. С пыльных полотен, часто развешанных на стенах, на ефрейтора смотрели темные, мрачные старцы в шубах и рыцарских доспехах.
Грудастые купальщицы, слегка прикрытые прозрачным шелком, призывно улыбались влажными распутными губами.
На столах ворохом валялись разбросанные пожелтелые фотографии. Разведчик, впервые принимавший участие в
подобных зачистках, отчего-то чувствовал себя в этом чужом доме довольно неуютно: его не покидало гадливое ощущение чего-то постыдного. Возле окна на резной тумбочке стоял огромный аквариум, в котором в толще мутно-зеленой воды угадывались большие лупоглазые рыбины.
- Ох, ничего себе!
Поразился Лямин, никогда до сих пор не видевший аквариумов.
- Что это за уродцы такие, караси что ли?
Сергей покрошил в воду черный, густо просоленный сухарь и с умилением понаблюдав, как оголодавшие рыбины, отталкивая друг друга, вспенив яркую зелень ричии, кинулись к угощению, направился к винтовой темного дерева лестнице ведущей наверх. В плотном чердачном мраке, разрезанном пучками пыльного
света, падающего из слуховых окон, то тут, то там, виднелись обильно
побеленные голубиным фосфором толстые, поперечно брошенные балки сухого дерева. В ближнем углу что-то вдруг шевельнулось, и Лямин, перехватив автомат поудобнее, вглядываясь в темноту, шагнул с дощатого трапа на противно скрипнувший под сапогами шлак.
Голуби, ярко-белые, с необычайно лохматыми лапами шумно всполохнулись, испуганно смотрели на разведчика блестящими бусинами глаз, и тот, расслабившись, улыбнулся, не обратив внимания на легкий, почти неслышный шорох позади себя.
***
В себя Лямин приходил долго и трудно. Приступы тошноты вновь и вновь бросали его, обессиленного и опустошенного, на податливый шлак, выворачивая наизнанку и без того не больно переполненный желудок.
- Ох, мама…
Прошипел Сергей, размазывая слезы по лицу грязной от шлака
ладонью и наконец, придя в себя, кое-как смог присесть, откинувшись
спиной на шершавый деревянный столб. Прямо перед ним на корточках сидела девчушка в коротеньком передничке, мятом и пыльном, и шерстяной, вязанной крючком темной кофточке. Ее огромные голубые глаза со странными темно-фиолетовыми льдинками с испугом смотрели на обессиленного разведчика. В руках девушка все еще держала короткий обрезок ржавой трубы.
Ну, ты даешь, девочка, как там тебя: Гретхен, Марта?
Пробурчал обиженно Сергей, потирая коротко стриженую голову.
– А если б на мне пилотки не было? Что б тогда? Совсем кирдык был бы ефрейтору Лямину? Что молчишь, немая что ли?
Девчонка отбросила обрезок трубы в глубь чердака, поправила золотистые волосы и вдруг широко улыбнувшись, затараторила.
- Nein. Ich bin nicht Grethen und nicht Martha. Ich heissen Else. Ich diene da schon drei Jahre im Haus des Baron von Hoffmann.(2) - Ну, ты, тоестьвы, даете, Эльза. Как по-немецки быстро шпарите. Я в
школе английский учил, да и то, если честно, так себе, больше для виду.
А на вашем разве что «хенде хох», да «Гитлер капут» знаю…
- Oh, ja, ja! Hitler kaput! (3)
Проговорила девчонка, испуганно отодвигаясь от разведчика…
- Да вы меня не бойтесь, Эльза.
Миролюбиво проговорил Лямин и приподнялся, отряхнув задницу. Я, если честно, вообще здесь никого увидеть не ожидал. Есть у меня мнение, что командир наш, старший лейтенант Аршинов, меня в заведомо пустой дом послал… Бережет, так сказать… Думает, раз молодой, то и ничего не понимаю… А я все понимаю. Он, как только мы к Берлину подошли, так сразу же и перестал меня на
серьезные операции посылать. Зачем, мол, молодым погибать, когда войне уже конец пришел. Я давно его раскусил, старшого нашего…
Сергей подошел к девушке поближе и откровенно любуясь ею, продолжил, немало не переживая
о том, что она его скорее всего и не понимает вовсе.
- Он у нас молодец, наш старший лейтенант Аршинов. Орел! Ну и ему с нами повезло, сплошь герои!…
Ефрейтор подбоченившись, горделиво побренчал двумя медальками, висевшими у него на груди.
- Видите, медали? То-то! Это я еще прошлой зимой один двух языков за раз приволок. Правда, они пьяные были вусмерть…
Зачем-то признался он, покраснел и рассмеялся.
- Bei Ihnen, Herr Soldat, bei russisch, die sehr schöne Sprache.
Aber ich ganz verstehe Sie nicht.(4) проговорила
Эльза и тоже рассмеялась. И даже забывшись, ткнула тонким, розовым
пальчиком Лямина в грудь.
- HerrderBaronhatallerseinenTaubenausdemTaubenhausbefohlen,aufdenDachbodenzuverlegen.(5)
- Что!? Что вы говорите? Голуби хотят есть?
Предположил Сергей, заметив, что девушка рукой показала на птиц, то тут, то там важно восседающих на
балках.
- Сейчас, сейчас что-нибудь сообразим.
Он развязал заплечный мешок и, разложив газету на дощатый трап? начал выкладывать продукты: хлеб, желтое прогорклое соленое сало, кусок сахара в налипших хлебных крошках…
- Сейчас, сейчас мы ваших птах накормим…
Проговорил он и вдруг, совершенно случайно, каким-то боковым зрением заметил, каким голодным взглядом окинула девушка разложенные продукты, прежде чем отвернуться,
независимо и непринужденно.
-Ээээ,
Ппротянул он пораженно.
– Да вы сами, похоже, тоже есть хотите? Так что же вы молчите? Ну, нельзя же так…
Ефрейтор остро отточенным финским ножом нарезал сало и хлеб
толстыми ломтями и, тронув девушку за плечо, пригласил неизвестно
отчего дрогнувшим голосом.
- Садитесь кушать, пожалуйста. Садитесь…
Тонкие ноздри девушки задрожали, и она, помедлив мгновенье, вдруг
решилась и присела рядом с угощеньем…
- Danke Herr der Soldat. Wenn ehrlich, ich schon zwei Tage nichts aß...(6)
Проговорила Эльза с набитым ртом и покраснела.
Глядя на жующую девчонку, покраснел и Сергей, закашлялся и, отойдя в
сторону, закурил.
- Вы не думайте, Эльза, - Зачем-то начал оправдываться
до странности счастливый парнишка.
- Я вообще-то курю редко, так, для
солидности… А вы, наверно, не курите? Это хорошо. Я тут недавно с одной связисткой пообщался, так от нее табачищем разило хлеще, чем от нашего старшины. …А пойдемте, я вас со всеми нашими познакомлю: с командиром, с ребятами…
Зачастил вдруг Сергей, заметив, что девушка, наевшись,
довольно откинулась на кирпичный откос чердачной двери. - Пойдемте!?
Он даже замахал руками, показывая Эльзе на выход. Та качнула
отрицательно головкой и, сняв с бельевой веревке протянутой поперек
чердака джутовый мешок, встряхнула его (подняв кучерявое облако
невесомой пыли), и одного за другим, ловко прихватывая пальчиками их белые крылья, опустила в мешочную горловину двух недовольно
заклокотавших голубей.
- Господи!
Вскричал обескураженный Лямин.
- Да разве ж голубей едят!?
И даже отскочив назад, завертел зажатой в руке воображаемой ложкой…
- Я не хочу. Я не буду их есть…
- Nein, nein! Es nicht dafür, was zu essen... Esaufdaschtnis.(7)
Поняв, надо полагать, отрицательные жесты Сергея, тихо рассмеялась довольно смешливая, как оказалось, девушка.
- AufWiedersehenHerrderSoldat. NehmenSiedieseTaubenaufdasGedächtnisfürmich...(8)
Отворачиваясь от Лямина, проговорила она и начала старательно отчищать старое, въевшееся в ткань передника темное
пятно…
- IchwerdeaufSieHerrderSoldatwarten... DasEhrenwort, werdeichwarten. (9)
- Девушка вдруг скоро осмотрелась по сторонам, словно опасаясь лишних, любопытных глаз, и не заметив оных, подскочила к вконец потерявшемуся разведчику и звонко поцеловала его в щеку.
Лямин расплылся в широкой улыбке и вдруг присел и пальцем на пыльных досках трапа нарисовал вопросительный знак, вопрошая мигающими глазами: мол, а ты куда, Эльза?
- Ich. Ich werde wahr scheinlich probieren, nach Hause, in den Vorort
Kölns zurück zukehren, wo ich im Gut den Hintergrund Richter lebte.Mein Vater arbeitet bei Richter den Pferdeknecht. (10).
Она замахала рукой куда-то влево, в сторону пригородных перелесков, хорошо видимых через ближайшее слуховое окно…
- Вон оно как…
Прошептал Сергей, сердцем, видно, поняв ее ответ и вдруг
выдернул из кармана гимнастерки свою фотографию, сделанную где-то в Польше, и на обратной стороне, слюнявя карандаш, написал:
"Справка выдана фройляйн Эльзе Берг ефрейтором отдельной разведроты Ляминым на предмет предъявления всем работникам советских комендатур для свободного возвращения ее домой в пригород Кельна, имение фон Richter.
Фройляйн Эльза Берг последние три года служила у бароновHoffmann горничной, а значит, может быть приравненной к пострадавшим от мирового капитализма.
28 апреля 1945г. Ефрейтор Лямин"
-Это тебе, Эльза, чтобы ты добралась до дома.
Прошептал Сергей и, пригнув голову, часто-часто заморгал глазами, полными слез…
- Поняла? Документ…
- Ja, ja. Ich habe verstanden. EsistDokument... (11).
прошептала она, прижалась к нему и тоже заморгала.
Так и стояли они, обнявшись, прижавшись друг к другу: русский парень из Ленинграда и немецкая девушка из пригорода Кельна.
Стояли на пыльном чердаке небольшого замка, на окраине агонизирующего Берлина, не замечая, что в ближайшем слуховом
окне уже задрожали первые блеклые звезды весеннего вечера. Стояли и
плакали. Плакали и молчали…