Подарок для Эльзы
Эльза очнулась на операционном столе. Трубка в носу мешала дышать. Эльза попыталась поднять руки, но не смогла, словно те были привязаны. Человек в синем колпаке прижал к её лицу маску. Краем глаза она увидела Микки. Он стоял в проёме двери, отирая платком толстые губы. Заметив взгляд жены, Микки поспешно подошёл, положил тёплую ладонь на живот:
— Всё будет хорошо, милая, не волнуйся.
«Что со мной не так, – недоумевала Эльза, – в чём дело? Я попала в аварию, больна, отравилась?» Несколько раз она вдохнула. Раздвоились колпаки, маски, набрякшие щёки Микки и огни ламп. Эльза вдруг увидела себя за праздничным столом, всё вспомнила и провалилась в бездну.
Воскресенье, у Эльзы день рождения. Она встала разбитой и приняла таблетку от головной боли. Ночью снился дурной сон, ворочался и храпел Микки, в переулке выла собака. В спальне – дубак. Каждый вечер Эльза просила мужа прикрывать окна, но это было совершенно бессмысленно – полным людям всегда не хватает свежести, причём, во многом. Микки весит под триста фунтов, страдает одышкой и каждое воскресенье клянётся начать утро с пробежки. Обещать не значить сделать — всякий раз отшучивался муж.
На кухне Микки чесал лысину, уткнувшись в New York Magazine. На столе остывал кофе и прикрытые крышкой тосты. У окна стоял огромный букет пышно-красных роз. «Не забыл, – улыбнулась Эльза, – это приятно».
— Доброе утро, дорогой. Что интересного пишут?
Она не читала газет, тем более таких интеллектуальных, как Magazine.
— Доброе утро! Сафайр, милая, перепечатали его колонку «О языке». Чудо как хороша!
Эльза вздохнула, не стала спрашивать, кто такой этот Сафайр. Ей вдруг подумалось, так ли хорош Сафайр в постели – или он владеет языком только в колонке воскресного Times.
Эльза взглянула на седые виски мужа. Ах, Микки! Такой заботливый, внимательный в мелочах, и так часто не замечает большого единорога в кустах собственного сада. Или просто молчит? Эльза улыбнулась. Под единорогом она, конечно, имела в виду Агроя, этого ненасытного мужлана в неизменно красных шортах на широких бёдрах. Его сильные руки так сжимали в объятиях, что перехватывало дыхание, его язык был мягок и импульсивен. Она зажмурилась от представленного удовольствия. Изначально предполагалось, что её день рождения они с Микки проведут в загородном доме, и Эльза уже давно распланировала, как, вернее, с кем, она проведёт время. Всё изменила затея мужа, озвученная в пятницу.
— Ты помнишь, милая, что в пять мы выезжаем? — спросил Микки, не отрывая взгляда от страницы.
— Конечно, дорогой, — она собиралась было чмокнуть его в макушку, но лишь положила ладонь на плечо. Этот день рождения – просто смертная скука. Когда тебе тридцать один, сколько отпущено природой мужчин — неизвестно. Нужно использовать каждый шанс! Ведь всякое может случиться – закралась в голову странная мысль.
Они живут в восточном Бруклине — до Проспект-Парк рукой подать. Эльза обожает гулять в зоологическом саду, что через дорогу: проходит вдоль озёр, любуется лебедями, видом на остров. В начале первого она заворачивает в Лефферт-хауз, дом-музей, где смотритель, милашка Самюэль, которого Эльза про себя зовёт «Чернушкой», великолепно отрабатывает свою двадцатку.
Возвращается к обеду. Если Микки задерживается в клинике со своими полоумными пациентами, а застревает он частенько до вечера, то Фрай, подкаченный метис из ресторана «Ливерпуль», накрывает обед на две персоны. Фрай отличный рассказчик, и языком владеет в совершенстве. Водителя Шона, недоучившегося студента, которого Микки отдаёт в её распоряжение после десяти утра, Эльза не жалует: тот вечно путается в брюках и кончает слишком быстро. Нет, пожалуй, лучше Фрая нет никого, если только Агрой, уборщик бассейна в загородном доме. Хотя любит она Микки, конечно…
Жаль в тот день не было ни страстного Агроя, ни изворотливого Фрая, ни ритмичного Шона.
— С днём рождения, дорогая! Едва не забыл! — Микки оглянулся, отложив на минуту газету.
— Спасибо, милый, — кивнула Эльза и вышла. В коридоре она остановилась возле картины в золочёной раме. С холста взирала лошадь: шоколадный окрас, левый глаз прикрыт гривой, белая полоса вдоль вытянутой головы.
Эльза коснулась холста рукой:
— Привет, Троя.
Картину Эльза повесила недавно, и теперь здоровается с ней каждое утро. Микки считал это чудачеством.
Пройдя в ванную комнату, Эльза заперла дверь, пустила душ, включила радио и мастурбировала, вспоминая Агроя и Фрая попеременно.
В машине Эльза гадала, куда они едут и что приготовил Микки. Логично было бы повести её на Пятое авеню, во Frick Collection на закрытую выставку. Ей представился автопортрет Ханса, — ищущий смыслы молодой человек, светлые волосы, чёрные очки, скрещённые руки, совсем мальчишка — она бы купила. Эльза с улыбкой вспомнила последнее посещение дома Фрика, чёрную плитку туалета, свою ногу на белой раковине, быстрое дыхание Ханса, его горячий язык..
До Мэдисон Авеню они добирались более часа.
— Почему туда? — она смотрела в окно. Мелькали канаты и опоры Бруклинского моста, пароходы в голубой ленте Ист-Ривер.
— Не спрашивай, сама всё увидишь. Я старался, поверь.
Прибыли к обеду. Знакомый адрес — рядом клиника Микки. Эльза не была там ни разу, не выносила больных людей, как и разговоры о здоровье. Стиснутое башнями серое трёхэтажное здание, холл в мягких тонах. Учтивый консьерж в фуражке склонил голову.
— Мистер Лоуэл.
Дверь открыла Рут, Эльза её знала. Секретарь выглядела «скромно, но вкусно» – так Микки раньше, ещё перед свадьбой, говорил про Эльзу. Почему он не произносит эти слова сейчас, что мешает ему кусать, лизать и наслаждаться её вкусностями ежедневно… Эльза не любила Рут, подозревала, что Микки трахает эту каштановую сучку в перерывах на обед. Не ревновала, нет. Но что за глупость, приглашать секретарш на день рождения жены! «Психиатры — люди со странностями», — неоднократно повторял Микки, и в какой-то момент Эльза перестала удивляться. Расслабилась и сейчас, его сюрприз — пусть фантазирует. Завтра понедельник — и у неё на обед Фрай.
Она улыбнулась Рут:
— Привет!
Помощника Джима Эльза переносила лучше. Всё-таки мужчина. Эти жеребцы так или иначе желают поиметь хорошее тело, а именно таким объектом вожделения Эльза представляла себя. И наслаждалась властью, способностью пробуждать желания. Трахнуть Джима не составило труда. Это произошло в одном из клубов Сохо, на новогодней вечеринке, куда они завалились большой компанией. Ночь, грохот оркестра, обилие виски, марихуана, полумрак. Продолжения не случилось, да и не хотелось. Она не любила грубость и постаралась более не видеться с Джимом. Вообще, ей нравилось уединение, с мужчиной особенно, ее не прельщали суета встреч, беспечность праздников, вынужденные разговоры и натянутые улыбки.
Стол накрыли в центре квадратной гостиной под огромной зеркальной люстрой. Вдоль стены беззвучно скользнул официант, и Эльза отметила его мягкую, кошачью поступь. Решила понаблюдать за ним.
Микки представил доктора Бернштейна, хозяина апартаментов, толстяка хирурга из Флориды. Пухлые щёки, заигрывающий взгляд, разводы пота под мышками и женственный аромат одеколона не понравились Эльзе, от доктора веяло притворством и фальшью.
Справа от окна пол стены занимала картина всадника на вороной кобыле. Широкие ноздри, заострённые уши, длинные ноги крупными мазками. «Неплохая техника, хотя писал не мастер, —подумала тогда Эльза, — а лошадь совсем как Троя, чистокровная английская скаковая, с присущей этой породе энергичностью и взрывным характером». Эльза разбиралась в лошадях, отец держал ранчо в Канзасе.
— Нравятся лошадки? — вежливо поинтересовался Бернштейн.
Эльза хотела обойтись таким же вежливым, ничего незначащим ответом, но вдруг её прорвало:
— Мне было восемнадцать.
Мою кобылу звали Троя – изумительная, послушная и ласковая лошадь. Отец не разрешил выездку в тот день, предупредил, что идёт гроза. Но мы нарушили все запреты. Был июнь, сизые облака над горизонтом, бескрайнее пшеничное поле… Троя несла галопом, восторг и ветер в ушах. Молния ударила сбоку, и Троя рванула в сторону. Меня нашли спустя пару часов. Две недели я пролежала в коме, шесть месяцев восстановления, сломанная рука.
Эльзу накрыли воспоминания, и она закрылась, словно морская раковина. Не говорить же полузнакомому хирургу про возникшее неуёмное сексуальное желание, про этот подарок судьбы. В девочке, воспитанной в глубоко религиозной семье, которая стеснялась подойти к мужчинам, тогда словно перевернулся мир. Из госпиталя она написала письмо о переводе в Арт-Академию в Нью-Йорк. Позже узнала, что отец избавился от Трои. Она так и не смогла его простить.
Слегка сконфуженный от неожиданной искренности Эльзы Бернштейн покачал головой:
— Ужасный случай. Хорошо, что всё закончилось для вас весьма удачно. Вы живы и это главное.
Гости смеялись, сыпали непонятными терминами, тянули вино и хрустели салатными листьями. Стучали вилки, звенело стекло бокалов, пахло чесночными гренками и жареными бобами.
Эльза чувствовала себя скованно. На неё не обращали внимания, и она подумала, что это странно — ведь это её праздник. Зря она согласилась на сюрприз Микки, лучше бы пошли на модный мюзикл о любви американского солдата и француженки. Чувства, интрига, безумие, — всё, что Эльза боготворит. Она посмотрела на мужа, который рассказывал какой-то каламбур секретарше. Есть не хотелось вовсе, не было настроения.
Эльза рассматривала интерьер гостиной. Геометрические орнаменты дизайнера Хикса казались ей броскими и слишком вычурными, она больше любила спокойные, мягкие тона классики. Пузатые стулья окружили в углу стол из стекла, словно призывая сыграть в бридж. Помнится, на ранчо игра занимала долгие субботние вечера, и отцу не было равных. Она наморщила лоб. Сколько ему сейчас? Он постарше Микки лет на десять… Интересно, знает ли он о её творческих успехах, о замужестве. Отец писал еженедельно с упёртостью влюблённого студента, возможно, просил прощения, а может, что-то другое, она не читала, скидывала письма в отдельную папку. Отец любил её по-своему. Эльза вспомнила его скрипучий голос, как учил управлять лошадями, разбираться в посевных культурах. Но Троя, бедная её девочка. Всякое может случиться — всплыла утренняя мысль. Умрёт отец, не прощённым и не простившись, и она будет сожалеть всю жизнь. Или не будет? Эльза глотнула вина, голос совести она привычно заливала небольшим количеством алкоголя.
«Раз письма приходят, значит, жив, и до утра, надеюсь, не умрёт. Может, позвоню завтра», – подытожила Эльза и снова прислушалась к разговорам гостей. Джим вспоминал скучный эпизод из детства.
Она наклонилась к мужу, на ушко спросила, когда уже всё закончится.
— Скоро, милая, пару минут, — шепнул Микки, — наслаждайся вином и обществом.
Эльза сморщила губы. Почему здесь, почему с ними?
Микки бросил взгляд на часы, посмотрел на Джима и тот вышел. Вернулся с жёлтой папкой и бутылкой вина. Микки отложил бумаги в сторону, велел налить виски гостям и вина Эльзе. Бойкий юноша в бабочке сменил ей бокал, и Эльза ощутила дрожь, когда коснулась колена официанта. Она возбудилась от его волнения, от блеска глаз, движения губ. Всё в нём вызывало желание.
Микки встал. Зрачки его блестели, пальцы чуть дрожали, испарина выступила на ллбу. Он поднял бокал и проводил официанта беспокойным взглядом. Эльза удивилась, никогда не видела мужа таким.
— Эльза, дорогая!
Её охватило смутное беспокойство, показалось, будто собаки воют за окном.
— Я обожаю тебя, ты знаешь. Прости, что не уделял внимания последние недели. Мы тут с Джимом работали сутки напролёт и пришли к удивительному выводу. Можно сказать, открыли заново забытый современными психиатрами метод. Не могу пока раскрыть карты, пожалуй, чуть позже. Вчера я рассказал о нашей теории доктору Бернштейну, и он согласился помочь. Итак, хочу поднять бокал за твой Новый день, Эльза!
Микки запнулся, посмотрел на неё отстранённо, точно на вещь, которой более не воспользуется.
Низ живота у неё похолодел, вспотела спина. Не так она представляла тост в свою честь. Микки вытянул руку со стаканом и кубики льда глухо стукнули о стенку.
— За тебя, Эльза, за твой Новый день! До дна!
«Почему новый, — удивлялась она, разом опрокидывая бокал, — почему не за день рождения». Стены, канделябры, стулья закружились в танце. Скользнуло лицо Микки, скатерть, разбитый вдребезги бокал, узкие плитки дубового паркета.
Сидящие за столом не удивились, наблюдая, как Эльза аккуратно заваливается на пол. Она не шевелилась, не издавала ни звука, рот словно стянуло. Перед глазами расплывались красные лакированные туфли Рут, кожаный ботинок с засохшей грязью на каблуке и кусочек хлеба, скатившийся на пол. Доносились смутные звуки: булькнуло виски, сдвинулся со скрежетом стул, ботинок притопнул. Через какое-то время раздался приглушённый, словно доносящийся из деревянной бочки, голос Микки:
— Ну что, господа. Как супруг и единственный представитель Эльзы, я обязан подписать документ о согласии на хирургическое вмешательство. Надеюсь, этот незаслуженно забытый метод избавит её от сексуального влечения. Иного пути спасти мою обожаемую супругу, к сожалению, не вижу.
Стакан грохнул об стол — это Микки допил виски. Зашелестела бумага, скрипнула авторучка.
— Док, прошу вас, командуйте.
Остроносые ботинки Бернштейна сдвинули хлебный катышек.
— Джим, перевезите Эльзу в операционную, приступаем через час. Введите её в состояние глубокого наркоза.
Кожаные ботинки Джима подскочили, опрокинув стул, и бросились к Эльзе. Лакированные туфли Рыжей Рут выбежали из комнаты.
— Шевелись, чёрт побери, что ты возишься, — зашипел Микки на помощника.
Красные туфли вернулись, — секретарша толкала перед собой что-то металлическое на колёсиках. Эльза увидела склонившиеся над ней мутные силуэты Микки и Рут, они подняли её и переложили на каталку. Джим заглянул в зрачок Эльзы:
— Док, она в сознании.
Микки затрясся.
— Ты с ума сошёл, как это возможно? Я же просил.
Бернштейн достал шприц, снял колпачок и несколько капель скатилось на пол.
— Успокойся Микки, всё под контролем.
Рут, обернувшись, спросила:
— Как записать в журнале, клиторидэктомия, пациент номер один?
— Да, — кивнул Микки, — так и отметь. Я хочу присутствовать на операции, док.
— Не возражаю, накинь халат.
Жилетка Бернштейна упёрлась в каталку. Предметы теряли очертания, сминались и Эльза подумала, что всё-таки официант хорош.
