Детства моего чистые глазёнки...

Музыкальное сопровождение: https://www.youtube.com/watch?v=z--Io4iYVeA 

 

Союз нерушимый

Республик свободных

 

Гимн звучит резко, заменяя тишину. Будит меня. Радиоприёмник висит на стене прямо напротив моей кровати. Вернее, маминой и папиной. Но после того, как папа куда-то пропал, мама спит на диване. А на этой огромной кровати сплю я. Диван стоит у телевизора, мама мне запрещает его смотреть после «Спокойной ночи, малыши!». Смотреть телевизор мешает угол серванта. Я должен спать. Но мне сон не интересен — я слушаю звук телевизора. Он для меня не понятен, но завораживает.

Почему, когда чего-то не хочешь, то это надо? И почему, если очень хочется, то это нельзя? Вставать не хочу, очень хочется спать. И в детский садик мне не хочется, там плохо. Вчера, в тихий час, воспитательница Нина Андреевна плеснула мне холодной воды под одеяло, потому что я баловался. Рядом стоит раскладушка Марины Федяевой, я её ненавижу. Представляю, как бы я её съел. Сначала ноги. Зажимаю свою письку рукой, и балуюсь. Перед тихим часом нас воспитательницы водят в туалет. Комната одна, в ней стоят два толчка. Левый тубзик — для девочек, правый — для мальчиков. Марина стягивает трусики, и садиться писать, глядя на меня, дура. Я стою в очереди направо.

— Ма,- бормочу с тоской в голосе, — кажется, я заболел.

— Я тебе заболею, — реагирует мать, — а ну быстро умываться. Мне на работу надо. Скорей бы лето, отправлю тебя на дачу. * Сейчас придём, и ляжешь досыпать.

Хмуро подымаюсь. Бреду в ванную. Там занято, кто-то из соседей шумит водой. Протираю глаза и возвращаюсь в комнату. Мама бросает на кровать одежду:

— Одевайся.

Проверяю свой арсенал. Что сегодня взять с собой? Огромный розовый «наган» или маленький серый пистолет для пистонов? Вздыхаю — пистонов нет. Славка обещал принести, но это было давно. Врун, он, Славка. Я ему сделал кораблик из бумаги в обмен на пистоны, а он жмотится. И не какой-нибудь кораблик, а пароход с двумя трубами. Правда, он уплыл по ручью за ограду.

 

Садик недалеко. Мне до сих пор хочется спать. Мама тащит меня за руку, торопится. Я начинаю плакать. Мы останавливаемся. Мать внимательно смотрит на меня:

— Ты чего это расхныкался?

— Не хочу в садик!

— Запомни, я тоже много чего не хочу. И мужчины не плачут! — она меня дёргает за руку и ведёт дальше.

— Ма, а когда папа вернётся? — подавляя слёзы, спрашиваю я.

— Надеюсь, что никогда.

Жаль. Папа добрый, сильный и хороший. Никогда на меня не ругается. Как-то водил меня есть креветки. Там был большой зал с высокими столами на одной ножке. Я стоял под столом и играл в подпольщика. Папа давал мне есть креветки, разговаривая с двумя дядями. Креветки очень вкусные. Перед тем, как уйти, он дал отпить мне из своей кружки. «Горький квас» — сказал я, и папа с дядями долго смеялись.

 

Обычно, меня мама приводит первым. Сторож, баба Лиза — встречает нас. Сейчас калитка закрыта. Мама озадачена.

Давит на кнопку звонка. Никто не приходит нас впустить. Давит ещё.

Внутри ограды появляется какой-то дядька.

— А что вы так рано?

Мама объясняет, что и так завозились, и ей надо срочно бежать на работу, а то за опоздание премии лишат.

— Я и сам не понимаю, куда Елизавета делась. Сам через ограду перемахнул.. Давайте, подсаживайте своего пацана, я приму.

Ограда высокая. Мне не верится, что я смогу перелезть через неё. Мама подсадила меня, дядька подхватил меня за оградой. Потом сам лихо перемахнул забор, пожелал нам доброго утра и пошёл в сторону Велозаводского рынка.

Свет в окне бабы Лизы горел, правда окно было разбито. Я потоптался у двери. До кнопки звонка не доставал, поэтому подтянул лавочку. Встал на неё — всё равно не дотягиваюсь. Подпрыгнул, клюнул пальцем в кнопку. Звонок прозвучал очень громко и меня напугал. Лавочка пошатнулась, я упал, сильно ударившись локтем. Мне захотелось спрятаться за песочницей — баба Лиза добрая, но хулиганов не любит.

 

— Семнадцать ножевых ранений, я давно такого не видел.

Мама держала меня за руку, и рука у неё была мокрой.

— Этот орёл тоже видел убийцу? — милиционер внимательно посмотрел на меня, — сколько ему?

— Пять! — соврал я

— С-скоро пять, осенью будет, — прошептала мама, потом обрела голос, и заорала, — Что вам от него надо?

— Тихо, гражданочка, тихо. Можно я с ним поговорю?

— Пожалуйста.

Милиционер присел передо мной на корточки. Его большое лицо, всё в рытвинах, было неприятно.

— Тебя как зовут?

— Женя.

— А сколько тебе лет?

— Четыре.

— Ты видел человека, который тебе помог перелезть через ограду?

— Видел.

— И как он выглядел?

— Как вы.

Задумался. Мне давно не даёт покоя слова из песни «Пустьбегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода поасфаль ту рекой» — кто такие Пустьбегут и Поасфаль?

 

В детский садик я долго не ходил. Сначала обрадовался, а потом сник: мама отдала меня под присмотр соседке — бабе Клаве.

Она мне не доверяла — думала, что я ворую у неё яйца и бросаю их с балкона. На балконе баба Клава хранила кастрюлю с яйцами. Они стали пропадать. Причём некоторые оказывались под балконом, в разбитом виде.

Мне баба Клава тоже не нравилась — в её комнате постоянно пахло ерундой и она ставила мышеловки на кухне. Мышек было жалко. За что их так?

Я долго и сосредоточенно следил за балконом. Прилетала ворона, снимала с кастрюли крышку, забирала яйцо, клала его на стол, закрывала кастрюлю крышкой, брала яйцо и улетала.

— Баба Клава, чего покажу! — взял за руку бабушку и потянул на кухню. Мы смирно сидели на табуретках полчаса. Соседка сидела шумно — скрипела табуреткой, вздыхала и что-то бормотала. Могла спугнуть.

Когда ворона проделала этот фокус, бабушка пригласила меня в комнату. Накормила конфетами и научила читать.

— Алфавит ты знаешь. Вот это какая буква?

— У!

— А эта?

-Тэ!

— А эта?

— Ка!

— А эта?

— А!

— А вместе как будет?

— Утэкаа? Утка! — я был потрясён.

 

***

Завтрак был плохим — всё то, что я не люблю. Манная каша с комочками и кипячённое молоко с пенкой. И тем и другим я давился.

— Ты почему не ешь? — нависла надо мной воспитательница. У неё были злые глаза и большой нос с чёрными дырками.

— Не хочу, — прошептал я.

— Чего? Не слышу.

— Не хочу, — произнёс громче.

— Встань!

Я поднялся, неловко подвинув стул. Тот упал на спинку.

-Дети, посмотрите на него! Женя предпочитает на завтрак апельсин! — подымая стул, объявила она.

Апельсины у нас положены на полдник. Мы сдираем с них наклейки с надписью «Maroco» и клеем себе на лоб. Чем больше наклеек на лбу, тем ты важнее.

— Апельсины я люблю, — соглашаюсь я шёпотом. Ищу глаза Марины. Она не смотрит на меня, мешает ложкой тарелку с кашей. К манке она тоже не притронулась. Не такая она и дура, понимает.

— Что? Громче!

— Я люблю апельсины, — кричу, что есть силы, — бананы, креветки и свежие огурцы!

— Креветки? — вкрадчиво спрашивает воспитательница, — идём.

Отводит меня в угол, ставит носом в него. Уже второй день стою в углу. Вчера повздорил со Славиком. Он выше и сильнее меня. Не то чтобы я испугался, но махнул ногой ему в подбородок. На моих сандаликах твёрдая подошва. У Славы пошла кровь из ссадины и он ревел. Зря. Мама говорит, что мужчины не плачут.

 

Сегодня приезжают родители. Мы их ждём, соскучились. Сидим на машинках и устраиваем гонки. Машинки — это такая врытая в землю скамеечка, с одного торца у которой приделан железный руль. Они вкопаны недалеко от огорода, где мы выращиваем репку. Рулями они обращены в тёмный лес Машинки принадлежат кому-то — если твои родители покрасили её. У меня есть такая — мама покрасила одну из них. Остальные ребята должны спрашивать разрешение покататься на твоей машинке. Я разрешаю всегда, потому что хитрый. За машинку в полдник можно получить дольку апельсина.

— Ма, а что это?

— Не важно, вот — ешь бананы, жуй кокосы, Чунга-Чанга.

— Как можно жевать большой орех, он же в рот не пролезет?

— Сиди, ешь, — смеётся мама.

На маленькой поляне расстелено одеяло. Мы сидим на нём со Славиком, его мамой — тётей Светой и моей мамой. Мама разрезала большой длинный свежий огурец, посолила, потёрла половинки друг о друга и дала нам. Славик молодец — сказал, что упал. Наши мамы что-то пьют из огромной бутылки зелёного стекла. Жидкость похожа на чай.

— Это чай? — спрашиваю я. Пахнет неприятно, как от раздавленной гусеницы.

— Ешь, — мама протягивает мне банан.

Я делюсь со Славиком. Протягиваю ему мизинец. Он обхватывает его своим, и мы мысленно произносим «мирись, мирись, мирись, и больше не дерись»

С дачи мамам мы привезли по две репки.

***

Пятилетие!

Мне подарили велосипед. И ни какую-то там «бабочку» с толстыми колёсами, а настоящий — с рамой и большими колёсами. Я не знал, как он называется, но спереди на эмблеме был изображён белый голубь.

Вообще-то, мне хотелось «бабочку», как у всех. Но этот велик меня просто обрадовал — похож на «Орлёнок» или «Школьник», как у взрослых. Только поменьше. Даже со звонком. И колёса не толстые, а просто резиновые — не проколешь.

Два дня катался с колёсиками, потом снял их и мчал, мчал, мчал.

Объездил все дворы, показал всем — что не только я прошу дать покататься, но и у меня просят.

Прокатался я так ровно три дня — считал.

Как-то собралась компания поиграть в «банки»**, а домой велик не хотелось относить — ещё мама осадит дома. Спрятал его за гаражами.

Когда вернулся за велосипедом, — одна рама. Ни руля, ни педалей, колёса с цепью тоже унесли. Колёса я нашёл за другим гаражом — там ещё были грибы «дедушкин табак».

Раму принёс домой.

Думал, будет крик и ремень. На удивление, мама смеялась. И соседи тоже.

— Теперь ты знаешь, что такое неудача. Повзрослел.

 

* Дача — это детсадовский пионерский лагерь. Когда ребёнка можно отправить на лето из Москвы дышать свежим воздухом. 

** Игра в банки — что-то вроде городков. Вместо фигур — пирамида консервных банок. И продвижение вперёд по мере их разбивания. Есть особенности. Увлекательно.

Один из вариантов игры — когда в банки наливается бензин и поджигается.