Поразительная смесь

(Бушковский А. Ясновидец Пятаков – АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022)

Некогда книги делились на хорошие и плохие, серьезные и так, — для тех, кто любит скоротать время. Теперь деление приняло вид более основательный. Литература стала мужской и женской, нашей и ненашей.

Бушковский — несомненный представитель литературы мужской и нашей. В литературные мужчины его вывела Валерия Пустовая. В наши — Андрей Рудалев. Носитель крепкого мужского духа, теплого, лампадного православия и правильной народности. Самодержавие в этой слегка обновленной классической триаде, как можно заметить, заменяет мужественность. Что, в общем, закономерно в наши гендерно озабоченные демократические времена.

Еще один аргумент в пользу того, что Бушковский — это правильная «наша» проза, состоит в том, что перед нами проза «больших вопросов». «Ясновидец Пятаков» наиболее здесь показателен: о Боге, смысле жизни, вине, ответственности и человеческой судьбе.

Вопросы эти изрядно протухли и уже давно перестали быть вопросами.

Все уже сказано. Вряд ли что-то добавишь.

Бог есть, или его нет, смысл в жизни нужен, или нет, а человеческая судьба бывает разной и потому нуждается в детальном описании, как нечто самоценное, а не как предлог для морализаторских проповедей.

Выдумать что-то новое невозможно.

Агитировать некого. 

Кто этими темами интересовался, уже со всем разобрался и определился. Остальным без разницы, они читают про пионеров из 1985 года и про поезд на Самарканд.

Но у нас отдельными товарищами отчего-то по-прежнему считается, что книга должна быть чем-то вроде кафедры, а литература — не то моргом, не то что классной аудиторией (что одно и то же). Считается, что серьезное должно иметь унылый похоронный вид, а писатель должен быть кем-то вроде священника, занимающегося заунывным увещеванием-морализаторством. «Дети мои».

От книги Бушковского веет архаикой. Это собрание пошлости старой литературы, доверху набитой трупами, заговорами, убийствами, трагедиями, прозреньями и озареньями.

При общей монотонности текста, напоминающего рапорт о случившихся событиях, в смысловом плане настройки вывернуты до максимума. Смерть, болезни, прозрение и телепатические трубы новоявленного архангела, пробуждающие спящую общественность. Сусальность современной православной литературы приправлена «мужицкой» прозой, дежурным мимоходным антисоветизмом (ну куда же нам без «усатого») и антикоммунизмом (богопротивный режим отвратил человека от высоких смыслов, а мы теперь пожинаем).

Жили люди, не тужили, и тут вдруг задумались. А все потому что Гаврик Пятаков, псевдонаследник беловского мужика, сверзился с самого верху строящегося дома и прозрел, обрел чудесные способности мыслезрения и мыслеговорения, не совсем удобные для некоторых бесовски настроенных на свободу и вседозволенность окружающих.

Келейной истории Гаврика и Медвежонка (это фамилия персонажа, ведущего рассказ) далеко до хроник прораба Зорина в «Воспитании по доктору Споку» Василия Белова. Вот там были и вопросы, и простор. Исторический, социальный, семейный, культурологический, гендерный, — да какой хочешь.

В книжке Бушковского душно и сперто как в свидригайловской бане.

Белов писал о гибели мужика, ничуть не напирая на то, что у него тут мужская проза. И прозрачна, и ясна была историческая эпоха, в которую эта гибель свершалась. Очевиден общий контекст.

Какой год у Бушковского в «Ясновидце Пятакове» на дворе? Можно только догадываться. Наше время, как раньше писали, — последние лет двадцать.

Да Бушковскому какой год, вроде бы, и не важно, он ведь думает о вечности.

Бушковский пишет о возрождении мужика, который как баба побежал в церкву к попу и прозрел только от свалившегося на него чуда, а не дошел вдруг своим усомнившийся народным умом, как бывало в литературе раньше.

Беловский мужик был строитель, созидатель. А здесь у нас роман о грузчиках.

А что такое грузчик? Это манагер по перемещению товаров. Почти офисная литература, повесть о людях не созидательного труда.

Конечно, Гаврик Пятаков, вокруг которого заскрипела псевдорелигиозная колесница покаяния и совести, тоже рубил дома. Но в отличие от беловского прораба Зорина, польза от Гаврика для сюжета, нравственности и вообще началась не когда он что-то созидал руками, а когда превратился в мозговещающую, мыслечитающую мумию. 

Разница очевидна. Там у Белова область дела, конфликт — с женой помириться, дочку не потерять, план выполнить, от традиции дедов не отстать. Да, да, «что с нами происходит?». А здесь, у Бушковского область духа, к делу абсолютно безразличная. Надо ж душу спасти, остальную жизнь ведь уже всю наладили. Осталось душой заняться. По этому поводу все и стенания:

«Ну что же там странного за этим краем? Неужели есть что-то хуже боли и страха смерти? Теперь ты точно знаешь, что есть. Это… Это… Ну скажи хотя бы сам себе, Миша, осмелься! Это отсутствие веры, утрата надежды. Бесконечное падение с обрыва, когда исправить ничего нельзя. А еще промозглый стыд, заполнивший ту пустоту внутри тебя, где могла быть жалость и тепло приязни к таким же, как ты, падшим. Где могла бы жить любовь, скажи, не бойся!»

Но откуда такое различие? Такой разлад со старым курсом на лад?

А ведь Бушковского записали чуть ли не в наследники и хранители традиций нашей великой отечественной прозы.

Не будем сразу все валить на автора. Вспомним об обстоятельствах, толкнувших его на эту кривую дорожку.

Есть подозрение, что все дело в неоднородности, и даже больше, — в нечистоте вот этой самой отечественной национальной литературы.

Есть настоящая, а есть так, имитация, эрзац, для тех, кто любит без труда и без науки. Есть, условно говоря, линия Белова, а есть Шукшина. Какую линию тянуть-продолжать?

Конечно, ту, что полегче, попонятнее, поплаксивее. С калиной красной, с матренами, живущими в каждом дворе, а не пожарами и печальными детективами.

Безошибочно решили тянуть фальшивую, шукшинскую, слезливо-сентиментальную, псевдорусскую, а, проще говоря, дворовую и беспородную.

Народное поклонение юродивым было сперва подменено шукшинскими чудиками, солженицынскими праведницами — распустехами, а теперь у Бушковского правоверными фриками.

Эта низовая во всех смыслах дворовая линия, мимикрирующая одним махом и под народ, и под разбойников, которые, де, всегда ближе к Спасителю (так что выходит, что всем нужно быть разбойниками, — сперва начудить, а потом покаяться), и развивается у Бушковского, встроившегося вслед подросшей пацанско-берцовой прозе.

Общее же ощущение от книги такое. «Роман» Бушковского рассказывает о дворняжках, услышавших вдруг голос свыше. Но такое впечатление, что это скорее голос хозяина, а не Спасителя.

Может показаться, что тут у нас попер тот самый расизм социального толка, о котором писалось с осуждением в предыдущих текстах о либеральной партийной литературе. Но дело не в глазах смотрящего, а в авторе, который мыслит о народе в тех же самых либеральных маргинальных категориях. Для нашей новой литературы безразлично, к какому из наших лагерей идет речь — народ это всегда толпа, это существа недалеко отбежавшие от животных, стадо, ползающее впотьмах. И тут — о, чудо, дали свет!

Лагеря делятся только на тех, кого идея общенародной маргинальности греет (мы убоги, но потому мы и народ, в убожестве наша сила!), и на тех, для кого она просто повод подчеркнуть собственную светоносность. Но никто из них над русским человеком не заплачет, как, положим Вересаев, и не позовет его в даль, как Горький.

«Ясновидец Пятаков» — такой же роман о сброде и быдле, как любой либеральный, с той лишь разницей, что лица, населяющие книжку Бушковского, выучили слово «Бог».

Сколь бы то ни было убедительного, человеческого образа они не имеют. Вместо плоти и крови — ходульные образы бывшего военного, потом душегуба, а ныне просветленного бригадира грузчиков Чингисхана, тянущегося в литературу графомана Миши Медвежонка и опустившегося до смердяковского состояния вузовского интеллигента.

А все из-за того, что перед нами не живая книга, а искусственная, надуманная, назидательная книжка о чудесах, для чтения тем, кто забыл дорогу к храму.

Наверное, Бушковский хотел сказать нам что-то хорошее и важное. Подбодрить, направить, усовестить. Разыграть моральную басню в картинках — про свет и тьму в душе. В церкве — свет, а в философии — тьма. Душа светит, разум пребывает в потемках.

Мол, про «мойте руки перед едой», «не влезай — убьет» и «курение вредит вашему здоровью» мы знаем, а вот о совести и душе совсем позабыли.

С чего взялось такое мнение о читающей публике, понять трудно. Ведь старая литература этими темами в гораздо лучшем исполнении нас уже и так основательно продолбила. Настолько, что мы стали полностью невосприимчивы к «большим вопросам» в назидательно-морализаторском исполнении.

А тут исполнение именно такое. Да еще совсем плохое, к тому же.

Убогое содержание облекается в убогую же форму.

Натужные диалоги. Деревянный, не ворочающийся язык.

И не надо возражать, что книга написана графоманом Медвежонком. Бывали у нас и записки сумасшедшего. И что тут скажешь. Сумасшедший пишет лучше вот такого вот:

«Дело в том, что я, мечтая об искусстве и пытаясь его сотворить, ради хлеба насущного трудился тогда в бригаде грузчиков под руководством Чингисхана. Не подумайте ничего предосудительного, работать в такой бригаде престижнее, чем клерком в ином министерстве. Никто не пьет, не курит, не опаздывает. Тем паче не прогуливает. Все в чистой и единообразной утробе. Зарплата как у замминистра. У нас и профсоюз был. В театр билеты раздавали, на разные там выставки. В библиотеку записаны были».

Ну, раз в библиотеку, тогда дискуссии такого рода между грузчиками вполне ожидаемы: «Тебе кто больше нравится, Бродский или Мандельштам».

А ведь некогда смеялись: «Почетный бригадир оленеводов позором заклеймил сюрреализм».

И общее впечатление, что Бушковский выдавливал эту книгу из себя по капле, нехотя, насилуя. Но к чему такие жертвы? Зачем? Нам такого не надо. Пожалел бы себя.

Говорят, Бушковский кладет печки в основное пенсионное время. Выходит, печники переквалифицировались теперь в литераторы на полставки. Опасное, но распространенное представление — раз я печку могу сложить (или бывает другое — раз у меня техническое образование, я инженер), то текст это и вовсе плевое дело. Однако это не так.

Поэтому пожелаем автору побольше печек и поменьше книг. Печка греет, а от этой книги тепла и огня никакого, один дым.

Однако и здесь можно заступиться за автора. Кладет слова, как умеет. Кто ж его выпустил в свет? И зачем?

А это, видимо, и есть беспородное импортозамещение, которое нам предлагают в той же редакции Шубиной, в какой проповедуют и безродное, всеобщее, уничеловеческое. Литературные, дворовые «Валенки». Дымоходное творческое письмо. «Поразительная смесь», — как написал Алексей Варламов.

Лучше не скажешь. Все-таки ректор Литинститута. Ему виднее. И мы к этому мнению, конечно же, присоединяемся.

 

#новые_критики #морозов #новая_критика #бушковский #ясновидец_пятаков #аст #редакция_шубиной