ЛИВЕНЬ (1 часть)
1
Итак, она зовётся Лялькой, в миру — Еленой, а при определённых обстоятельствах, подразумевающих шампанское и длинноногие розы, — Еленой Прекрасной.
Нет, её лицо не поднимает в поход тысячу кораблей — она и сама не считает себя красавицей. Да и в любви ей никак не везёт. Но факт остаётся фактом: почему-то из всех имён мама выбрала воспетое слепым поэтом. И с чего он взял, что та Елена лицом была похожа на вечноживущих богинь и ахейские мужи девять лет умирали под стенами Илиона единственно ради её красивых глаз?
Лялька вздыхает, вспоминая лекции по «Илиаде» — оглушающий май в широких окнах. И бу-бу-бу: про список кораблей, спешащих по Скифскому морю. А через дорогу от филфака, где она училась, был киоск с горячими беляшами (почти как у мамы), и за большую перемену Лялька, первокурсница с голодной воробьиной фигуркой, успевала так умаслиться, что феечки Маршака снимали стыдливые шляпки.
В общем, юность — зелёный шаляй-валяй гуляй ветер. В голове — точно небо, заполненное птицами-мечтами, а впереди — бесконечность, которой хватит на всё про всё. Но вот он — лист с университетскими оценками, на которые никто и не взглянул, кроме мамы. У двадцатидвухлетней Ляльки теперь совсем взрослая жизнь: работа, ядовитые шепотки обиженных Лялькиной молодостью женщин, липкое внимание мужчин, туфли, купленные на собственные деньги, — правда, уже не проспишь две первые пары подряд.
А в это время где-то на Земле шумит трава дождя. В лугах воды стоят стада испуганных деревьев. На тёплых трубах затхлых подземелий спят кошки в одеялах тонких шкур. А молоко в надорванной картонке на подоконнике холодном стынет. Бормочут книжки в пыльных переплётах. И тряпка дня стирает крошки звёзд. За окнами темно — почти как ночью. С небес подтёки нежной акварели. На сердце смутно — так всегда в апреле.
Лялька стоит у окна с лениво обвисшим на руках мягким кошачьим тельцем и размышляет: а может быть, и нет никакой смерти? Ты просто засыпаешь — и просыпаешься. Прижимаешь к себе кошку. Подходишь к окну. И делаешь попытку улыбнуться: чтобы мир снова стал голубым и нежным. А сердце бьётся тихо-тихо, как капель в стекло.
Скоро опять будет дождь — можно надеть любимое платье, чулки и туфли на десятисантиметровых каблуках и гулять, до боли сжимая мокрыми ледяными пальцами изогнутую ручку зонта. А потом вспомнить, что сегодня должна прийти подруга с работы. Машка! Она наверняка стоит у закрытых подъездных дверей и злится, и говорит себе: ещё десять минут, и я уйду.
И Лялька, как сумасшедшая, бросается на дорогу, чтобы поймать какую-нибудь машину. Хорошо, та сразу же тормозит. Симпатичный парень, сидящий на водительском месте, улыбается и шутит с Лялькой до самого дома.
И только дома, напоив чаем и чем покрепче обиженную подругу, она вспоминает, что забыла в незнакомой машине свой распрекрасный зонтик. А на следующий вечер, возвращаясь с работы, обнаруживает у подъезда парня, который её подвозил. Он сидит на лавочке, выкуривая неизвестно какую по счёту сигарету, и терпеливо ждёт, положив рядом Лялькин зонт.
О, Лялька заранее знает, что и этот её новый роман истончится и высохнет, как старая змеиная кожа. Но она уже изнемогает от кровосмешения дыхания и солнца — на мокрых от пота простынях, когда можно смеяться счастливым хриплым смехом и курить вдвоём.
Он принёс бутылку шампанского, и они пьют её на кухне, а потом до утра занимаются любовью, почти не произнося слов. Да и зачем тут какие-то слова? И так всё понятно: есть мужчина, женщина — и ночь, когда они вместе.
А когда он засыпает, она лежит рядом, испытывая лёгкое чувство вины. Ну зачем ей всё это? Опять... Может, чтобы не мечтать о том, что почему-то не сбывается?
Она просыпается от возмущённого царапанья в дверь — изгнанная ночью кошка пытается прорваться обратно. Лялька лениво идёт на кухню, а оскорблённое животное, немного помедлив, чтобы понюхать незнакомого человека, нагло развалившегося вообще-то на её (кошкиной) законной подушке, торопливо спрыгивает с постели и максимально независимо следует за проштрафившейся хозяйкой. И оборачивает лапы нетерпеливым хвостом, ожидая, пока Лялька откроет холодильник, найдёт там картонку молока и нальёт полное блюдце. Всё ещё дуясь и только чуть-чуть вздрагивая ухом в сторону подлой предательницы, кошка начинает жадно лакать.
Лялька выкидывает пустую бутылку от шампанского и моет липкие бокалы, и вытирает тряпкой стол, и включает заляпанный прикосновениями рук электрический чайник. На кухне нет штор, и бесстыдно обнажённые окна не могут защитить её от весеннего света, который осязаемо-физически проникает в каждую пору Лялькиной по-зимнему нежной кожи. Она оборачивается на звук мужских шагов.
Он её обнимает, но оба чувствуют себя неловко. Едят яичницу. Пьют чай. Злопамятная кошка, изыскав первую же возможность, кусает его босую голую ногу и, счастливая, прячется под кровать.
Лялька удивляется, что он никуда не уходит. А он объясняет, что сегодня же суббота, и он ещё вчера предупредил маму, что задержится... у друга. А ей становится жаль своего обычного апрельского субботнего одиночества, которое она расчудесным образом проводила бы теперь вместе с кошкой и книжкой в постели, и от этого Лялька становится немного раздражённой. Но он, как будто ничего не замечая, начинает её целовать.
А после секса — нежного и ленивого, как это всё никак не кончающееся утро и следующий за ним золотой от солнца апрельский день, — ей звонит старшая сестра и приглашает вечером в гости, а она говорит, что будет не одна.
И сестра, и её по-субботнему расслабленный скучный муж, и даже нарядные малютки (мальчик и девочка) очарованы милым молодым человеком, который наконец-то появился у их дорогой Лялечки. Давно пора! Да и сама Лялька начинает в него влюбляться. Привыкает, наверное? Тут, в кругу родных участливых лиц, под водочку и сельдь в свекольной шубе, от той неловкости, которую она обычно испытывает наедине с новым любовником, не остаётся и следа. Ей весело, тепло и удобно — как всегда бывает в хороших туфлях, если их разносить.
И всё-таки она рада, когда, проводив её до дома, он спешит к матери, обещая завтра позвонить. Наконец она одна! И целое воскресенье впереди — можно хорошенько отмыть квартиру, сварить себе спагетти со шпинатом, а потом помириться с кошкой и вместе забраться в кровать.
Но сначала Лялька набирает ванну: звонкие удары воды слышно даже из комнаты. От горячего весёлого пара зеркало мгновенно покрывается молочным туманом, по которому по мере остывания начинают бежать быстрые струйки воды (будто это плачет Лялькино одиночество). А может, пока не слишком поздно, послать всё к чертям собачьим? И отключить телефон, потому что никакой надежды, что он не позвонит в воскресенье, у неё уже нет. О, она прекрасно знает, что значит, когда у мужчины такие глаза. Он захочет снова прийти. И остаться. Быть в её жизни. А оно ей очень нужно?
Так ни на что и не решившись, Лялька засыпает и уже сквозь сон с улыбкой слышит, как обиженная кошка тихо пробирается к подушке и, повозившись несколько минут, начинает тоненько всхрапывать.
Наутро между ними воцаряется мир и полное взаимопонимание. Лялька орудует тряпкой, а кошка, притаившись за сапогами, настороженно наблюдает за всеми движениями этой явно опасной штуки, которая лично ей внушает сильные подозрения. Изредка она делает отчаянный выпад, зацепляясь когтями за мокрую ткань. Вздохнув, Лялька освобождает глупое животное, которое перепуганной чёрной молнией тут же уносится прочь, чтобы опять вернуться и, затаившись, ждать удобного случая для нового нападения на злую тряпку.
Лялька даже успевает поесть свои спагетти — прежде чем в её квартире раздаётся требовательный звонок. Он снова остаётся на ночь, и наутро они выпивают чудовищное количество кофе, чтобы как-то проснуться на работу. Она ощущает себя странно пустой и звенящей и думает о сегодняшнем вечере.
А скоро опять выходные: они целый день валяются в постели и, болтая пустяки, курят одну сигарету за другой, стряхивая невесомые трубочки пепла в кошкино блюдце. Смирившаяся с неизбежным кошка находит себе новое место для сна — старую тряпку, сохнущую на батарее.
Они встречаются всё реже, и всё чаще ближе к ночи он возвращается домой: сначала говорит, что друг попросил помочь перевезти вещи или что у матери подскочило давление, а потом уже и не ищет никаких причин. Да и не нужны никакие причины — она и сама понимает, что их роман пошёл на убыль. Но он всё ещё нуждается в близости и теплоте её тела, ставшего для него таким же привычным и необходимым, как, например, пятничное пиво с друзьями. А она начинает устраивать ему сцены, после которых они бурно мирятся в постели.
В общем, всё, как всегда: он оказывается таким же, как и все другие мужчины, и Лялька взахлёб предаётся своим сердечным страданиям — хотя есть ли из-за чего страдать, ничего особенного, и что она в нём нашла. А когда он снова уходит, чтобы, возможно, уже ни разу не появиться в её жизни, Лялька задёргивает шторы и погружается во тьму ожидания.
Он её солнце. Он лучше всех. Она без него, наверно, умрёт. Но плакать нельзя! Она чувствует себя глупым зонтиком. Ничего не скажешь: приятная и удобная вещь — пока идёт дождь. Но её так легко забыть где угодно, когда этот дождь кончается.
Он не звонит уже несколько дней, а она с утра до вечера целую вечность шатается по мокрой полночи своей уходящей, точно вода в песок, разнесчастной любви. Опять одна! И тут виноватый трезвон в дверь. Он! С шампанским. И всё как в первый раз. А утром в её крохотной височной венке бьётся невозможное счастье. А может, это, и правда, любовь — как в книжках, выпачканных молью тёплой серебристой пыли? Но что же им делать с этой любовью? И что ей самой эта любовь? Они всего лишь несмышлёные дети, которые, почувствовав жажду, спешат её утолить. Или птицы. Или шустрые полёвки. Или бабочки-однодневки. Хотя нет — говорят, что такие бабочки не занимаются сексом.
Они продолжают по привычке встречаться, хотя он её просто изматывает своим невниманием или ревностью, или чем-то там ещё, а она его всё больше и больше бесит — тем, что может часами говорить только о себе. И однажды вечером, сразу после секса, она или он, или они не выдерживают и наговаривают друг другу много злых, несправедливых, обидных слов, которые уже невозможно ни забыть, ни простить, ни загладить. Она горько-горько плачет, уткнувшись жарким лбом в ледяное стекло окна. А он бешено хлопает входной дверью, до смерти перепугав несчастную кошку.
Но все эти подлые слова, которые только что были им сказаны, никуда ведь не делись! Они, как жухлая осенняя листва, — знаете, такая влажная и бурая от гнили, — разлетелись по квартире, налипли противной склизкой жижей на стены, забрались во все укромные уголки и выгнали оттуда её одиночество, терпеливо и торжествующе ждущее именно этого часа.
Здесь невозможно было оставаться, чтобы вновь и вновь слушать его оскорбления, — видимо, навеки налипшие на стены, — и вспоминать прикосновения его нежных требовательных губ, глядя в укоряюще-немигающие кошачьи глаза. Но не к маме же убегать и не к сестре, которая «так и знала — непутёвая ты у нас, Лялечка»!
Вот так, промаявшись до следующего дня, она едет утешаться к подруге Машке, к которой когда-то так спешила, что забыла в незнакомой машине свой зонтик. И ведь Лялька заранее ей позвонила, чтобы спросить, можно ли будет остаться ночевать. И та всё поняла, напоила остатками вчерашнего коньяка, выслушала слёзные Лялькины жалобы и даже покивала: действительно, какой подлец.
А когда стало слишком поздно, и подруга пошла в спальню, чтобы достать для Ляльки постельное бельё, в дверь неожиданно-громко позвонили — и в кухню вошёл её обидчик и накинулся на неё с какими-то безумными, злыми, пьяными упрёками. А Лялька всё ещё ничего не понимала! Она даже подумала, что он её выследил. Вообще-то такое за ним водилось: даже почти разлюбив, он продолжал ревновать, — так что Ляльке становилось страшно.
И только потом, намного позже, когда всё тайное стало безнадёжно явным, старшая сестра во всём ей призналась. С выражением смущённой жалости, смешанной с её вечным «я так и знала», ещё с детства доводившим Ляльку до бешенства (это обычно у сестёр).
Как оказалось, в тот же вечер, когда они безобразно поссорились, он заявился в гости к Лялькиной сестре и сидел, злой и пьяный, обняв полупустую бутылку коньяка, которую принёс с собой. Так что пришлось уводить заинтересованно-упирающихся малюток смотреть в другой комнате мультики, а самой зорко следить, чтобы муж не перебрал (за компанию).
Но тут, слава богу, уже мало что соображавшему гостю позвонила Машка — «ты же знаешь, Лялечка, она мне никогда не нравилась, она же почти ровесница мамы, и я так и знала, что как только между тобой и твоим парнем пробежит чёрная кошка, она тут же затащит его в свою постель!» — и обиженный мужчина сорвался в ночь, прихватив недопитый коньяк. А через день — «нет, ты только представь, он опять к нам заявился и нёс такой бред, что я чуть с ума не сошла!».
Но тогда, у подруги, глупая-глупая Лялька ничего не понимала, ничего ещё не знала, ни о чём таком даже не догадывалась. Она просто убежала от его нападок в бывшую комнату Машкиного сына — как в детстве, когда закрывалась в ванной от домашних ссор. И вдруг услышала, что из соседней спальни раздаются какие-то странные стоны и всхлипы: никаких сомнений — там сейчас занимались любовью.
Какая же ты всё-таки... Машка! А он? Неужели не мог хотя бы немного подождать? Как смешно-то, Господи, что они оба отправились утешаться именно к ней! И вот встретились. А Ляльке что делать? Мобильник, торопясь из дома, она забыла — и такси не вызовешь. Выскочить за дверь в холодную сентябрьскую ночь, ловить попутку? Но ведь это опасно и глупо — мало ли на кого нарвёшься.
И он обязательно поймёт, что добился своей цели: оскорбил её, унизил, растоптал. Нет! Она встанет завтра утром как ни в чём не бывало — свежая и прекрасная, с безжалостной улыбкой на устах — и приготовит им чай.
Лялька заснула в неслышных тёплых слезах, а проснулась от крика: оказывается, это кричала она сама. Но разве она может такое чувствовать? Ведь он ей совсем не нужен. А Машка... Бедная Машка! Да Лялька первой была бы рада, если б её подруга нашла себе любовника.
Только не его. Только не в тот же день, когда они расстались. Только не так подло. Ведь это действительно было подло, правда, милая Маша?
Лялька встала, умылась, почистила зубы. Не торопясь, накрасила лицо. Отмыла все вчерашние тарелки с засохшей закуской, успокаиваясь этими простыми бездумными движениями, и выкинула в мусоропровод бутылки из-под коньяка: одна, на две трети допитая, была вчера у Машки, и Лялька выпила оттуда всего пару рюмок, а вторую — уже полупустую — он принёс с собой. Потом она заварила свежий чай и нарезала симпатичные бутерброды, с громкой, почти естественной радостью крикнув в сторону спальни: «Эй, сони, пора вставать! Я уже приготовила завтрак».
Но он так и остался в постели, пока она не ушла. Жаль! Не увидел в последний раз, какая она красивая даже по утрам (в отличие от Машки).
Машкина собака крутилась рядом, а её хозяйка старательно делала пустое лицо и смущённо отводила глаза, а иногда специально и быстро взглядывали в тоже пустые и старательно улыбающиеся Лялькины очи. Подруга торопливо пила приготовленный Лялькой обжигающий чай и невнятно бормотала, что он сам пришёл — даже не для Ляльки, а для самой себя. И всё-таки — это было так видно! — Машка была счастлива, несмотря на всю не слишком-то красивую историю и на то, что её любовник был страшно, нечеловечески пьян, так что за эти украденные две ночи она получила мало радости, а он всё время говорил об одной только Ляльке.
Нет, Лялька не рассорилась с Машкой. Та была неплохой — весёлой. Просто ей не везло в личной жизни. В Машкином прошлом была какая-то душераздирающая история: её муж то ли повесился, то ли спился — в подробности она не вдавалась, а выспрашивать Лялька стеснялась.
Был и сын (подросток). Лялька видела его пару раз и запомнила, с какой робкой, неприкаянной нежностью он жался к Машке. Но та опять отправила его жить к бабушке куда-то на Север, а почему — это подруги тоже не обсуждали. Хотя Лялька, конечно, догадывалась: Машка очень хотела выйти замуж. Вот только никто её туда почему-то не звал, несмотря на привлекательную внешность и непревзойдённое умение жарить котлеты. И все мужчины, с которыми она знакомилась, по-хозяйски воспользовавшись Машкиной постелью и съев Машкины котлеты, навсегда становились временно недоступными абонентами.
Лялька с Машкой по-прежнему встречались: и вдвоём, а иногда — под настроение — Лялька даже встречалась с Машкой и её молодым любовником. Подругу это заметно беспокоило — ведь весь вечер он только и делал, что нападал на Ляльку, а она его лениво поддевала.
Лялька даже понимающе выслушивала, какой он подлец: грубый, невнимательный, а иногда и откровенно злой. «Но почему? Что я такого сделала? Я ведь для него... Я ведь ради него!». А когда через месяц или два он её бросил, именно Лялька утешала несчастную Машку.
Вот только больше никогда в жизни умная-разумная Лялечка не оставалась ночевать у подруг. И никому из них не говорила, как это больно — шагать по гниющим листьям мокрого сентября, когда тебя совсем никто не видит и поэтому уже можно не улыбаться. И каждую минуту вертеть в голове его слова. И ту ночь, когда она проснулась от собственного крика.
А впереди — снова проклятое одиночество, но теперь оно её пугает. Что за мука, что за скука — мятный чай по вечерам и сердечная тоска! И не вышепчешь.
Но назавтра в пол синего-синего осеннего неба — солнце, и золотая метель листопада весело кружится по городу. Лялька беспечно скачет по лужам в своих только что купленных сапожках — она замечательно выспалась и готова к новым славным битвам.
Сначала она заворачивает в старый парк — там её ждёт смешная четверолапая подружка, которая сторожит до мая гремящее железо разобранных аттракционов. Это бывшая Машкина собака — она даже спала рядом с Лялькой, щекотно слизывая её слёзы в ту ночь. А когда на месяц или два Машка украла обиженного злого мужчину, он настоял, чтобы собаки больше не было в доме. Может, его раздражало это ласковое ни к чему не приученное животное или безмятежная нежность, с какой всегда улыбалась Лялька, когда трепала тёплые тряпочки мягких собачьих ушей.
Подружка от цепи уже отвязана, и они гуляют по безлюдным мокрым аллеям: только Лялька и собака, которая пытается ухватить зубами улетающую листьями осень и обиженно замирает — пасть опять остаётся пустой. Хорошо-то как, Господи: октябрь!
Это очень приятные прогулки — будто Ляльке опять двенадцать. И парк ей прекрасно знаком. Больше всех аттракционов Лялька любила старенькую цепочку, раскручивающую тебя по небу, так что от страха и счастья даже тела своего не ощущаешь, точно ты — это тоже небо, а оно, вцепившись в холодные цепочки карусели, летит вместо тебя под облаками. А внизу ждёт упавшая с ноги босоножка и новое счастье — личное облако воздушной ваты, разлетающейся сахарным смехом.
-
Это очень-очень здорово. С нетерпением буду ждать следующую часть.
-
О! Спасибо) Уверяю: 2-я часть будет неожиданной, а финал - практически гомеровским))
1 -