Ничья
Я родился красивым ребёнком на склоне горы
в ту эпоху, когда облака были сладкою ватой.
Помню нашу квартиру: слоёный уют конуры,
атмосфера торшера и штор, небогатый достаток.
Помню двор с гаражами и стайками, помню окно,
из которого мама за мной втихаря наблюдала,
чтобы я не играл ни в картишки, ни в домино,
не пытался курить, ну, и всякое прочее — мало ль!
Помню, как по нехоженой местности календарей
разгонялся на санках зимой и на велике летом.
Помню клеточный калейдоскоп дерматина дверей
и потрепанный чёрный отцовский портфель с инструментом.
Помню в хохоте битвы подушкой со старшей сестрой,
и другие, без хохота — на кулаках с пацанами.
А ещё я любил, когда утром над нашей горой,
не спеша, расцветало горячее алое пламя.
Белый порох шумевших вокруг тополей-фитилей
разгорался в июле по мановению взгляда.
И, казалось, что не было, нет, и не будет милей
в жизни этих минут колдовского пожаро-обряда.
Мы крошили соседские окна мячом-кирпичом,
наслаждались разрывами бомб дихлофосных баллонов,
и не думали дальше, чем завтрашний день, ни о чём,
потому что не знали ни норм, ни границ, ни законов.
У луны в те года было вовсе другое лицо —
не скажу, что добрей, но поклясться готов — интересней.
По прошествии лет десяти, я услышал, как Цой
про луну и печаль спел красивую грустную песню.
Из тетрадных листов корабли по апрельским ручьям
возносились армадой в анклавы космической пыли
на последнюю битву, которая нынче — ничья,
потому что её все, кто выжил, уже позабыли.