МОНАСТЫРЬ (часть первая)

 

Побеленная известью небольшая кирпичная церковь, вязкий туман на монастырском дворе, окруженном высоким бетонным забором, несколько двухэтажных зданий из шлакоблоков, пурпурная пышная сирень, отягощенная каплями недавно прошедшего дождя — всё слилось для Оксаны в главное ощущение этого места: тишины, некой загадочности и непостижимо-скромного величия. Вдоль забора тянулась недавно скошенная лужайка. Пронзительно-сладко и по-домашнему уютно пахло сеном. Девушка вдруг поняла, что пришла она сюда надолго, и одновременно ее настигло еще одно, казалось, несвоевременное чувство. Надолго, но не навсегда.

Любой монастырь — это семья. В обители, куда Господь направил Оксану, семья состояла из сорока пяти насельниц, которые всё свое время отдавали иной жизни: молились, работали, отдыхали, и всё сообща — как в большой, доброй патриархальной семье. А точнее, матриархальной, поскольку во главе женского монастыря стояла игуменья — матушка Степанида. Обитель была интернациональная — в ней жили послушницы из России, Украины, Белоруссии, Грузии. Поначалу Оксана была трудницей, то есть, вместе с другими женщинами, согласными безвозмездно поработать во славу Божию, выполняла самую трудную и грязную работу. Но никто не роптал — здесь таким не место. Жили они в тесной монастырской гостинице, где даже кроватей на всех не хватало. Их сдвигали попарно, чтобы лечь могли сразу трое. За день трудницы уставали так, что едва голова касалась подушки, так тут же крепкий сон поглощал их труды и заботы. Но уже в шесть часов утра нужно было подниматься, чтобы после молитвы и короткого завтрака снова выполнять свои обязанности: чистку коровника, разборку кирпичных стен старой трапезной и туалета, окучивание картофельного поля. Да мало ли было работы в хозяйстве, к коему отродясь не прикасались крепкие мужские руки?
Несмотря на вечернюю усталость, Оксана каждый раз просыпалась около четырех часов утра, когда предрассветную вязкую тишину разрывали протяжные удары колокола. Девушка поспешно одевалась и, перекрестившись, выходила в коридор. Лунный свет бледно-зеленым пятном поднимался со скрипучего пола и нехотя уходил через прямоугольник окна в низкое черное небо к своему источнику. Если выглянуть в этот проем, то можно было увидеть тускло мерцающие кресты над храмом, синюю тень колокольни, побледневший от ночного светила монастырский двор, пушистый, серо-лиловый от пионов, цветник перед крыльцом гостиницы. Таинственный, прозрачный и благоуханный туман окутывал купол церкви. Оксана скоро спускалась по деревянной лестнице, выходила во двор и по асфальтированной дорожке спешила к храму. Колокол звучал чаще и настойчивей. Ко входу, отдавая поклоны и крестясь, подтягивались к заутренней службе монахини. Вместе с ними Оксана заходила внутрь церковного предела. На клиросе читали псалмы. От колеблющегося огня свечей золотились иконостасы, мягко теплились лампадки перед образами. Всё было как обычно, но каждый раз, входя в храм, Оксана испытывала непередаваемое, особое потрясение. Словно кто-то большой, сильный и неимоверно добрый прикасался к ее плечу. Она подходила к распятию и на некоторое время замирала пред Спасителем. Начиналась служба и, отойдя в угол храма, Оксана погружалась в легкое, тягучее и благостное забвение. Иногда в ее сознании мелькали рассеянные образы той, мирской жизни, откуда она недавно пришла. Но тут же, не успев стать узнанными, они исчезали. Однажды после чтения Символа Веры, девушка вдруг подумала: «Как хорошо, что в эту лунную ночь, когда люди спят, несколько десятков неимоверно уставших за день насельниц предстоят перед Богом, любовно и благоговейно направляя к Нему, посредством молитвы, свои души»!

После окончания службы все монахини, приложившись к кресту и иконам, отправлялись в монастырскую трапезную.

Инокини настороженно относились к вновь прибывшим в обитель женщинам, и общения с ними не искали. «Мир», откуда пришли новенькие, они справедливо считали грешным, однако высокомерия к нему и его обитателям никто и никогда не высказывал. Монахини раскланивались с трудницами приветливо и слегка покровительственно.
Одна из инокинь — старица Марфа — обратила внимание на регулярные посещения Оксаной заутренних служб и подошла к девушке, чтобы познакомиться.
— Давно в монастыре, сестра? — спросила она дружелюбно и даже ласково.
— Вот уже шесть недель скоро будет, — тихо ответила девушка.
— А какое твое святое имя и крещенная ли ты?
Оксана пожала плечами и опустила голову.
— В каком месяце появилась на свет Божий, отроковица? — инокиня прикрыла старческие, слегка слезящиеся глаза и непритворно тяжело вздохнула.
— Зимой, декабре месяце, — улыбнулась девушка.
— Не зубоскаль понапрасну — Спаситель твой распят, а ты смеешься. — Перекрестившись, монахиня переспросила: — В декабре, говоришь? Хорошо, очень хорошо, — сказала старица, как будто было особенно хорошо, что Оксана родилась именно в этот зимний месяц. — Значит, именоваться Варварой будешь.
В редкие минуты свободного времени она, по привычке поглаживая сухонькой ручкой свое морщинистое лицо, объясняла Оксане закон Божий, растолковывала порядок и суть православных богослужений и молитв. Много душевной пользы принесло отроковице сближение с монахиней. Старица видела благое стремление понятливой девушки и со всем рвением многоопытной души спешила посвятить ее в тайну Божьего величия.
Вскоре прилежность девушки в работе, ее молитвенное усердие заметила матушка Степанида, и, приняв таинство Крещения, Оксана стала послушницей. А через полтора года спокойная, рассудительная, смиренная девушка была назначена келейницей инокини Марфы — прислужницей, то есть, как говорят миряне.
— Господь привел тебя в наш дом, сестра Варвара, — сказала игуменья, оглядывая, собравших по такому поводу, насельниц. — Куда бы она пошла? К кому бы прибегла со скорбями своими и недоумением к суете, к злобе мирской? Тяжкий крест — сиротство, — вздохнула настоятельница. — Но еще горемычнее сиротство духовное. Плачет горько сирота такая на распутице жизненной, зовет своего защитника и благодетеля, но теряется ее голос скорбный в сумраке. Бредет она дальше во тьме поникшая, не видя света, и думает: «Куда я пойду? Дышать тяжело, ноги устали, а отдохнуть негде». И плачет, плачет, плачет... — матушка Степанида вскинула голову, сверкнула очами, осенив себя крестным знамением. — «Яко скоты мы все когда-то были привязаны к яслям вертепа», но увидел Господь мытарства наши и послал нам Духа Святого. Теперь-то мы знаем: нет скорбей — нет и спасенья. Наше дело терпеть, молиться и любить, — игуменья снова обвела взглядом подопечных. — Ничего, что сестра Варвара была бродяжкой. Да и не только она одна... Однако нищета и смирение — принадлежность благочестивого, и, преступив порог святой обители, ты приблизилась к Господу, — перекрестилась матушка Степанида. — Земная жизнь дана нам для того, чтобы каждый из нас избрал свободно или Создателя, или врага Его — чью волю человек исполняет здесь, на земле, с тем он будет и после смерти. Каждая, вошедшая сюда, должна возродится Духом Святым и сделаться другим человеком — с новым умом, новым сердцем и обновленной волей, ибо сказано: «кто во Христе, тот навеки есть новая Божья тварь».
Оксана слушала настоятельницу, и волнение ее сменялось необыкновенной радостью, и может даже счастьем, которого она никогда прежде не испытывала. «Раньше я чувствовала себя никому не нужной, ничтожной пылинкой, которой-то и под ногами нормальных людей валяться за честь было. Разве, что Славка иногда дарил ощущение, своей значимости, нужности хотя бы ему, — девушка тряхнула головой. — Не ко времени я думаю о своем бывшем друге». — Однако кто-то другой, внутри ее, тут же возразил: «Почему — о бывшем? Ты еще с ним обязательно встретишься».
«Бесы! — ужаснулась Оксана. — Бесы искушают... Да еще в такой момент! — Она вспомнила наставления старицы Марфы, о том, что враг всегда будет усиленно хлопотать возле нас, и что в моменты искушения и маловерия надо творить молитву Иисусову. — Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешную», — зашептала девушка, и тут же Славкин образ стал размытым и далеким, а через пару-тройку стремительных секунд и вовсе исчез.
Шли дни, недели, месяцы. Оксана освоила работу вышивальщицы, и многие часы проводила за рукоделием, за которым так хорошо было читать молитвы. Всё проходит. И ушла в прошлое прежняя бродяжья жизнь, постепенно покрываясь дымкой забвения. Оксана, следя за снующей по полотну иголкой, вспоминала ту жизнь и раздумывала над ней, будто издалека наблюдая, как пятились в темную пустоту небытия кладбищенская нищенская жизнь. Оксану вдруг передернуло от внезапно нахлынувшего отвращения.

Своего отца Оксана не помнила: папа умер, когда она была еще совсем маленькой. Говорили, что ее мама почернела от горя и несколько месяцев ходила сама не своя. А потом вдруг запила. Отчаянно и беспробудно, не желая быть трезвой в этом реальном мире, который так жестоко с ней обошелся. От голодной смерти и прочих неприятностей девчушку спасали соседи. Но однажды и они не смогли уберечь дочку непутевой мамаши — Оксану то ли купили, то ли попросту выкрали бродячие цыгане. Это случилось в теплое время года, когда их пестрый, дымный табор раскинулся на окраине города, в лесополосе, а с первыми холодами — исчез. Вместе с ним пропала и девочка Оксана. Больше ее в тех краях никто не видел. Цыганский период в жизни Оксаны был шумный, грязный, суетливый. На зиму ромалы остановились в одном южном городе, сняв в нем большой, но ветхий дом. Гадали, попрошайничали, развозили по улицам известь, за копейки скупали у местных жителей металлолом, сдавая его затем в пункты приема. Оксана с двумя женщинами собирала милостыню в трамваях. Она «работала» в самой оживленной точке города — возле центрального рынка, в интервале между двумя остановками. Садилась в вагон на одной, где ее отправляла в путь пожилая цыганка Вера, а выходила на другой. Там малолетнюю попрошайку уже поджидала вторая цыганка — Люська. Целый день Оксана моталась между остановками, тут же отдавая заработанные гроши своим старшим подельницам. Городской рынок, кладбище и церковь были вотчинами предводителя местных бомжей — дяди Саши, и вскоре ему доложили о «несанкционированных» гастролерах. На следующий день к дежурившему на рынке полицейскому подошел один из его помощников.

— Начальник, конечно, мое дело маленькое, но та худая цыганка, — он пальцем указал на Люську, — лопатники у трудящихся тырит. Видишь, уже который час на остановке ошивается.

Через несколько минут ромала была препровождена в опорный пункт полиции для выяснения обстоятельств. Бомж усмехнулся вслед возмущающейся цыганке и пошел на остановку встречать трамвай.

Так Оксана оказалась в шайке бомжей.

Девушка вздохнула. И Славка... Где он, и что с ним сейчас? Иногда, во время этих раздумий, наступали часы жестокой меланхолии, бесполезности и тщетности своего поступка — ухода в монастырь. Нет ничего труднее для послушницы — возможно, будущей монахини, — чем борьба с унынием. Оксана опускалась на колени и неистово молилась, сосредоточенно осеняя себя крестным знамением. Не без борьбы, но лютый враг отступал.
Через несколько лет всё смешалось — не скажешь, была ли она в шайке бомжей, или это лишь причудилось? Не забывала Оксана лишь своего горбатого напарника по церковной паперти: оставила для милого уродца маленький уголок в своем сердце. В темноте комнаты, под монотонное сопение старицы Марфы, чуть улыбнувшись, она иногда представляла Славкино лицо, но тут же спешно крестилась: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешную».
На исповедях она не говорила о своих ночных воспоминаниях, сама себя убеждая: ну какой это грех? Так... Просто вспомнила человека... Однако в глубине души знала, что греховные это помыслы, хотя ни о чем низменном Оксана и не помышляла.
Прошел еще год. Через неделю после Светлого праздника Пасхи, на Радоницу, матушка Степанида сказала, что несколько монахинь (в их числе была названа и келейница старицы Марфы послушница Варвара) поедут на пашковское кладбище, где находится могилка инока Георгия. У Оксаны екнуло сердце: именно на этом погосте она несколько лет обитала вместе с бомжами.

(продолжение следует)

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 2
    2
    178

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.