Песни нашего двора. Музыка, под которую развалился СССР

Специально для прозаического конкурса вспомнил далёкое советское прошлое. Явленное в ощущениях эстрадной, рок-музыки достославного СССР. Приглашая читателей принять непосредственное участие в обсуждении ярких моментов их бурной танцевальной молодости. Погнали?..

Слушая много музыки на прошлогоднем (или позапрошлогоднем?) домашне-карантинно-ковидном отдыхе, внезапно придумал создать некий (потешный) каталог того, что я помню про ту или иную старенькую мелодию. Какое-нибудь фееричное под неё событие. Что делал, чем занимался, кого любил... Смотрите сами, что получилось. Добавляйте своё, если есть чего присовокупить.

Boney M. Sunny. (1976 год выпуска) В СССР полноценно широким концертным форматом песня вышла где-то в 1978-м. [Одномоментно с визитом группы.] Ко мне прибежал мальчуган-сосед с пятого этажа. И крикнул типа бери срочно магнитофон, и погнали ко мне записывать. Сейчас включат Бони М! Из подъездной пацанвы катушечный маг тогда был только у меня: «Нота», кажется. У него же — имелось трёхпрограммное радио. Где он и вычислил по анонсу время выступления невиданного тогда ВИА. К тому же умел подключать шнуры. О, это что-то из разряда фантастики. Такой музыки мы ещё никогда не слышали.

Smokie. Needles And Pins. (1977—78) Вместе с «Бони М» в Союзе появились «Смоки» с их великими концертами Midnight Café, Bright Lights & Back Alleys etc. Все песни гениальны. Ну, вот хоть эта — про иголки-нитки. В 70-х, начале 80-х я уже играл в ансамбле. И конечно, композиции Смоков пели-исполняли практически все — прямо по содержанию на пластинке: крайне подвижны, танцевальны. А именно эта — needles — ассоциируется у меня с фирменной барабанной установкой. Неизвестно откуда надыбанной домом культуры при Мелькомбинате, где я подвизался. Врубал на полную мощность стоваттные колонки, — от всей души стуча палочками одновременно с записью. Понятно, — у меня получалось лучше, чем у смоковского барабанщика Пита Спенсера. Ежу понятно.

Kaoma. Lambada. (1989 г.в.) Шёл серый «тяжёлый» 1992 год. Я — на кишащем народом пермском рынке скупаю аппаратуру: видео, аудио. Для дальнейшей её переправки с Урала на Москву. Почему в Перми? Тривиально: чрезвычайно развитый местный бартер с Японией. Russia в страну Восходящего солнца гонит сырьё, металл-оружие. Они нам — сверхдефицитную электронную технику: панасоники, хитачи, розенлефы. Под жгущую уши «Ламбаду» ехал рассчитываться с поставщиками. В их наглухо тонированной импортной машине: спереди справа. Толстая пачка денег — при мне. На заднем сидении дружелюбно-одиноко лежал пистолет Макарова. Напоминанием того, что мы, русские, никогда друг друга не обманываем.

Eagles. Hotel California. (Конец 1970-х) О, вещага! Под эту композицию во Дворце культуры «Шинник» на Вятке заканчивались танцы. К финалу песни в зале уже по-рыцарски стояли наизготовку два противоборствующих лагеря — печенеги с половцами. Пьяно заточенные на беспощадно-клановую драку. Сей момент соло-гитаристы «Иглов» Лидон с Фелдером мочат последние аккорды и… Погнали! А поскольку в ходу тогда были мотоциклетные цепи и армейские ремни со «звёздно»-начищенными СА-пряжками, — битвы гремели нешуточные. Но — главное! — без поножовщины. Посему на следующий субботний карнавал встречался тот же самый «воюющий» состав. (Воевали, как правило, по районам. И — лежачих не били.)

The Beatles. Hey Jude. (1970 г.в.) Увертюра 1980-х. Искра прошлого… Консерваторско-искусствоведческая студентура чешет в старых раздолбанных автобусах на картошку с капустой. Гогоча́ и беспрерывно буха́я что ни попадя. (Портвешок «Три топора» в бомбах-0,7, разумеется.) В трясущемся заднике одного из них поёт «Хей Джуд»… Чиж. Да-да. Фигача на гитаре «правильные» битловские аккорды. Собственно «Чижом» его зовут пока лишь трое-четверо близких друзей. Подпевает же — весь автобус. И даже водитель. Мало кто знает, что Чиж — Сергей Чиграков — энциклопедически знает всех битлов, дипёплов, мн. др. рок-монстров. Наизусть — слова и аккорды. Что тогда в Союзе, во-первых, было недоступно физически (железный занавес). А во-вторых, просто невозможно выучить столько.

Deep Purple. Smoke on the Water. (1971—1972 гг.) Окунаясь в ту нереально экспрессивную музыку, ощущаю себя в далёкой уральской деревне поздних 1970-х. Куда мы с товарищем приехали играть в клубе на Новый год. Запомнилось не столько выступление, сколько дорога в ту далёкую местность. Фантасмагорически чудный зимне-сказочный вид — из мультяшной паутины окна тяжело урчащего ПАЗика. Огромные замёрзше-былинные деревья дремучего леса под гоголевской луной — по краям ровно застывшей трассы: Россия-мать! Танцы прошли на «отлично». Я беспощадно колошматил по барабанам — с футбольным свистком во рту для проформы. На сцене мигали три лампы «цветомузыки». Приятель ожесточенно чесал на гитаре всё, что на душу ляжет. (Нас было двое в группе.) От дипаплов до блатняка. В зале восхищённо отплясывали около шести-семи человек: из тех, кто сумел добраться на «супершоу» в страшный 40-градусный мороз. Точнее, ползали на четвереньках от счастья.

Pink Floyd. Time. (1972—1973 гг.) Я уже пришёл из армии. У меня уже был джапановский муз. центр. Было где жить. Жена, ребёнок, наполеоновские планы. Нехилая работёнка в кабаке. Где херачил лабухом. Посему The Dark Side of the Moon знал наизусть. В тот день как раз играла эта тревожная «таймеровская» песня. До сих пор щекочущая нервы своим невероятным космизмом: чёрная дыра смыслов! Вдруг в комнату забегает Олька (супруга). Вырубает музон. Тащит меня в коридор: «Слушай!» — Там на вечной совковой побелке висела «вечная» совковая радиоточка. По которой провозгласили «толстым голосом», дескать, в Чернобыле что-то непонятное и ужасное очень-очень сильно рвануло! Так 86-й и остался в памяти. Ядерным взрывом. И — ядрёными «Пи́нками».

Donna Summer, Hot Stuff. (1979 г.в.) Как ни странно, песня в год выпуска сингла появилась и в СССР. К 80-м пацаны-меломаны начали обзаводиться у спикулей крутющей воспроизводящей техникой. Примерно с той эпохи и завязалась аудио-гонка чуваков, «убитых» настоящим звуковы́м драйвом. Не знаю почему. Но, видимо, то ли в загранку корабли плавали больше. Чаще. То ли общий вес привоза увеличился. Но именно где-то со времён брежневской смерти открылся доступ к редким забугорным аппаратам. Компьютеры. Колонки-динамики. Синтезаторы. Правда, все ходили под 154-й статьёй УК «Спекуляция»: до 10 лет. Что было, в принципе, похрен. (Несмотря на посадки всем известных популярных исполнителей.) Песня Донны Саммер отложилась в подкорке жуткой пьянкой в том же 79-м. Под взрывное диско мощнейшей новой аппаратуры у приятеля. Сносящей крышу напрочь. [Пили, несомненно, портвейн. Ещё «Зубровку».]

«Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», рок-опера Рыбникова—Грушко. (1976) Какую-то отдельную арию (подобно, скажем, уэбберовскому «Иисусу-суперзвезде») выделить сейчас, с ходу, не могу. [Помню яркое: «Золото! Золото!» Также «После тяжких трудов».] Впечатление произвело творение целиком. Причём впечатление — уровня свежего концерта «Квинов», не менее. Ведь в Союзе даже мысли не было о разрешённом легальном роке. «Машина времени» только ещё выбиралась из-под цензурного забора. Да — восхищённо внимали русским(!) словам в западной рок-обработке. Это было чудом. В памяти запа́ла комната в коммуналке, заваленная бутылками: ведь слушать надо (с перерывами на закусь) часа полтора-два. Счастливые советские полтора часа. Счастливые. Советские. Блин… Полтора часа музыки. И — блаженства.