ВЫКЛ/ВКЛ

Просто послушай.

Доподлинно неизвестно, как так вышло, что мамочка стала мамочкой. Ведь ей подобные попросту не созданы для материнства. Только не они. Но случилось то, что случилось, и мамочка родила дочку.

Не без тяжких раздумий, конечно, но мамочка всё же решила оставить девочку себе. Возможно, она даже была этому рада.

Наверное.

Ведь чудо новой жизни – это счастье. Кто бы там что ни говорил.

ВЫКЛ/ВКЛ

«Присунуть» – так вроде мужчины говорят?

Вот, что происходит:

На медицинской каталке лежит девушка. Полностью обнажённая, абсолютно неподвижная. Глаза, не моргая, уставились в потолок, на котором ползают и сношаются мухи. Рядом с каталкой на корточках сидит парень. И он что-то там с этой каталкой колдует. Что-то к ней прикрепляет и привязывает.

Полумрак и тишина вокруг разбавлены дрожащим оранжевым светом и звуком, напоминающим нечто среднее между шипением и гулом. Это работает встроенная в стену крупногабаритная печь котельной.

Вот что получается:

Есть девушка и есть парень. Он всё порывался ей присунуть, но в итоге решил её засунуть. Прямиком в печку.

Как там ещё мужчины говорят? «Отжарить»?

Если что, она живая, эта девушка. Поэтому парень и пристёгивает её к каталке текстильными ремнями, чтобы не вздумала брыкаться во время зажарки. Хотя она, в общем-то, и не собиралась.

Первый ремешок – на щиколотках. Второй затянут на талии так, что живот едва не прилипает к позвоночнику. Последний ремень сдавливает грудь, аж рёбра хрустят. Словом, ни вздохнуть, ни пошевелиться. Грубая, плотная, шершавая ткань перетягивает тело и врезается в замёрзшую кожу. Трёт затвердевшие от холода соски, как наждачная бумага.

Мишган – так себя называет парень-шашлычник, он затягивает ремни до посинения. До посинения той, кого он вяжет, конечно же. Потом разворачивает каталку, и теперь её ноги направлены прямо на массивную печную заслонку, через небольшое смотровое окошко которой видны пляшущие огненные языки.

Босым ступням обездвиженных ног становится теплее.

Мишган дёргает задвижку на заслонке, но та ни в какую. Он рычит, пыхтит, делает очередной рывок на выдохе, и вот засов со скрежетом поддаётся. Заскрипев чугунными петлями, заслонка открывается нараспашку. С глухим колокольным звоном она бьётся об кирпичную стену, открывая вид на ярко-оранжевое пламя внутри, которое не просто горит, а бушует и бесится. Оно прямо рвётся из печного нутра наружу, осыпая пол искрами.

Говорят, на три вещи можно смотреть бесконечно. На огонь, на воду, и на что-то там ещё. Когда тебя в этом огне вот-вот сожгут заживо, желания полюбоваться стихией как-то не возникает.

А обездвиженным ногам уже жарко.

Тело человека, оно на восемьдесят процентов состоит из воды. Чтобы прокипятить такую ходячую лужу и спалить дотла остатки, требуется температура не менее восьмисот градусов.

Психика человека, она имеет свойство включать защитные механизмы. Один из них – мыслить отвлечённо. Вот девушка и размышляет: «А достаточно ли такой температуры, чтобы мгновенно умереть от болевого шока?»

Пока она об этом думает, подошвам её ног становится горячо.

Мишган возвращается к каталке. Склонив голову набок, он облизывает губы и смотрит сверху вниз на связанное тело. Потом, резко расстегнув ремень, перетягивающий грудь пленницы, принимается её лапать.

Это похоже на шанс. Теперь, если посильнее вдохнуть и втянуть живот, получится освободить руку. Попытаться ударить этого амбала. Поцарапать его, ущипнуть на худой конец… Ну а смысл? У него ж бицепсы размером с её голову. Да и вообще… Да и вообще ей как-то пофиг…

Если человек сохраняет спокойствие, не смотря на происходящую вокруг дичь, тут два варианта. Первый: у него от природы железные нервы и характер на бетоне. Второй: весь этот железобетон – просто лошадиная доза какой-нибудь седативной химии в крови. Учитывая незаживающие дорожки на венах этой девахи, её вариант очевиден.

Парень мнёт ей грудь, как тесто. Сжимает в потных лапах. Тянет то к себе, то в разные стороны, едва не отрывает. Он терзает бедные девичьи титьки с каким-то отрешённо-аутичным видом – взгляд в никуда, рот раскрыт, слюни по подбородку. Видок у него такой, что лучше уж смотреть на огонь в печи, чем на эту дегенеративную рожу. Когда с его оттопыренной губы срывается слюна и капает ей прямо на онемевший сосок, она наконец-то подаёт голос.

Это не мольба о пощаде, нет. И даже не жалобное стенание. Это какой-то нечленораздельный выкрик, который обрывается так же внезапно, как и начался. От него парня передёргивает, точно от оплеухи. Несколько мгновений он тупо пялится на свою жертву. Будто впервые её видит. Будто не сам её только что связал. Он отдёргивает руки от грудей, словно они раскалённые, и тихо говорит:

– Как же это… Как же это… – а потом бьёт девушку по лицу.

Как люди в гневе стучат кулаком по столу, вот точно так Мишган припечатывает своим кулачищем прямо по её глазу. Искры посыпались – метафора затасканная, но точная. Прямо-таки не в бровь, а в глаз.

Каталка оснащена съёмными носилками, собственно, к ним девичье тело и пристёгнуто. И наверняка затолкать их в печь этому бугаю никаких проблем не составит. Он берётся за поручни, каталка вздрагивает и трогается с места.

Обездвиженным небритым ногам очень, очень горячо.

Тёмные волоски на них плавятся от температуры, они завиваются, скукоживаются и исчезают. Кожа стремительно краснеет. По сравнению с этим, даже восковая эпиляция кажется безболезненной.

Каталка приближается к печи, словно большой противень, но несмотря на схожесть ситуации, это вам не сказочка про ведьму из пряничного домика. Это не та история.

Ноги жжёт почти нестерпимо.

ВЫКЛ/ВКЛ

Так что же это за история? О чём она?

По идее для того, чтобы событие стало историей, нужны рассказчик и слушатель. Конкретно в данном случае, это две ипостаси одного человека.

Ипостаси? Что за слово-то такое? Кто вообще так говорит?

Похоже, что я так говорю. И всё, что я говорю, всё что я рассказываю - я рассказываю самой себе.

Кстати, а кто это – я?

Кстати, а чем вообще наше я определяется?

Душой? Телом? Может быть, сознанием? Тогда что есть сознание?

Вопросы, вопросы, вопросы. Банальные и избитые псевдофилософские вопросы без ответов.

Обычно, когда нет чёткого представления об общей картине чего-либо, используют сравнение с разобранным паззлом. Аккуратные гладкие сегменты, которые можно собрать воедино. Один за другим. Шип-паз.

Если рассуждать метафорически, то я представляю своё сознание, как нечто разбитое вдребезги. Как разрозненные осколки, разных форм и размеров. Крутишь их, вертишь, приставляешь друг к другу – без толку, всё равно непонятно, что куда.

Так что, по сути, эта история - всего лишь куча осколков. Но обращаться с ними всё же следует очень осторожно. Ведь некоторые из них довольно острые.

ВЫКЛ/ВКЛ

Скорее всего, это закончится здесь – в полуподвальном помещении котельной со старой печью. Но началось всё в другом месте, на этаж выше. А именно, в…

ВЫКЛ/ВКЛ

– …нашем заведении, – говорит женщина в белом халате. – Созданы все условия для комфортного пребывания.

Словно подтверждая её слова, по моим торчащим из шлёпка пальцам пробегает жирный таракан.

Неужели резорт пять звёзд? Если так, то первая звезда за санитарные условия.

Помещение, в котором мы находимся, размером с пару учебных аудиторий. Бледно-голубая краска на стенах пошла волдырями, а там, где она облупилась, виднеется чёрная плесень. С высоченного потолка мелкими хлопьями сыпется побелка. Падая, она оседает перхотью на головах и плечах постояльцев. Но их, похоже, это не особо волнует. Здесь располагается нечто вроде комнаты отдыха, вот они и отдыхают. Не парятся.

Вторая звезда за уютный интерьер.

Отдыхающие разбрелись по помещению: одни смотрят в окно, другие уставились в пустоту, третьи – в стену. Некоторые бродят от этой стены и обратно. Слоняются из угла в угол, шаркая тапками по протёртому линолеуму, и тихо бормочут что-то себе под нос. Зомби, или, скорее, призраки. Того и гляди кто-то возьмёт, да пройдёт сквозь закрытую дверь, возле которой зевая, переминаются с ноги на ногу два санитара.

Одна женщина не сильно, но размеренно, бьётся головой об стену. Глядя на неё, какая-то девушка кивает в такт ударам. Сидящий на полу мужик машет мне рукой.

Третья звезда за атмосферу всеобщего релакса.

– Уверена, вам у нас понравится. – говорит женщина в белом халате, и берёт меня под локоть. У меня вырывается:

– МАНДА ВОНЮЧАЯ! ПИЗДА СМЕРДЮЧАЯ!

Ну вот. Вероятно, это одна из причин, по которым я здесь.

Если вдруг, ни с того ни с сего, кто-то обложил вас матом, прошу, не спешите ему втащить. Бывает так, что ругань рождается у человека не в голове, а сразу на языке, и срывается с губ внезапными выкриками. Словно кто-то другой изрыгает грязь через их рот.

Велика вероятность, что у этих людей синдром Туретта – тикозная разновидность моторного расстройства центральной нервной системы.

Я не знаю, откуда я это знаю.

Но я знаю, что все эти гаденькие словечки могут даже казаться весёлой шуткой до той поры, пока впервые за неё не огребёшь. Ведь если тебя не просили «Скажи что-нибудь грязное», то в основном люди на подобное обижаются. Вот и мадам в белом обиделась. Её ногти с устаревшим нетрендовым френчем впиваются мне в руку, чуть выше локтя. Она говорит:

– Пройдёмте в ваш неперсональный номер. – и подталкивает меня в сторону ухмыляющихся санитаров.

Когда мы выходим из комнаты отдыха, она говорит им:

– Как вам наша новенькая морковка, ребят?

Ребята издают дружные смешки в ответ.

Морковка? Должно быть, это про меня. Должно быть, из-за цвета волос. Очень оригинально, Тётя-я-не-шарю-в-маникюре.

Четвёртая звезда за чуткий и отзывчивый персонал.

За что пятая звезда, пока непонятно. Как непонятно и то, что вообще происходит.

ВЫКЛ/ВКЛ

Пытаться понять, что происходит, это как смотреть сериал по ТВ. Смотреть в полглаза, пропуская сцены и ситуации. Иногда – целые серии. Да ещё вдобавок периодически переключать каналы. Такой вот заппинг – поди разберись, кто там кого любил, убил или трахнул.

ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – это происходит так:

Я могу проснуться на бодряках, потягиваясь и жмурясь от солнечного света из окна – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – моя голова всё так же на подушке, но в окно уже светит луна. И ноги гудят, словно я пробежала многочасовой марафон.

Или, например, сую в рот ложку, сидя в столовой – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – вынимаю изо рта сигарету, стоя в курилке.

Случайные отключения и такие же рандомные включения с нарушенной хронологией событий – примерно так и работает моё осколочное сознание.

То есть, идёшь себе в туалет, пританцовывая, потому что приспичило – ВЫКЛЮЧИТЬ/ВКЛЮЧИТЬ – сидишь в мокрых штанах на мокром стуле, сжимая в руке пустой стакан или чашку. Думай теперь: «Это из стакана пролилось, или из тебя вытекло?». Ведь мочевой пузырь-то больше не давит.

В подобном контексте рыбка Дори не кажется таким уж смешным персонажем.

ВЫКЛ

• 

 

 

ВКЛ

Помолчи и послушай.

Случайно залетевшая чайлдфри – это вообще не смешно. Но когда мамочка забеременела, такого понятия и в помине не было. А у самой мамочки было кое-что посерьёзнее, чем традиционные ценности института семьи. Она называла это «Предназначение». Потому-то её доченька и пошла с самого рождения по чужим рукам нянек, сиделок, гувернанток, воспитательниц и опекунш. Лишь изредка, буквально на мгновения, попадая в родные мамочкины ручки.

Конечно же, всё дело в «Предназначении», в высшей цели. Мамочке были совершенно чужды стереотипы о том, что материнство – это главное в жизни любой женщины.

ВЫКЛ/ВКЛ

Женщина в белом халате, та самая «я-не-шарю-в-маникюре», которая на меня зажлобила – судя по всему, она медсестра. Прямо сейчас она наполняет одноразовый шприц из ампулы. Подносит его к глазам, иглой вверх. Щелчком пальца сбивает пузырьки внутри, стравливает воздух.

Потом эта обиженка делает вид, что не может попасть мне в вену. Втыкает иглу и выдёргивает, втыкает и выдёргивает. И каждый раз у меня вырывается:

– МАНДАССЫХА!

Вырывается:

– БЛЯДИЩА!

Вырывается:

– ПИЗДОПРОЁБИНА!

Наконец, у неё, типа, получается. Она прямо всаживает иглу в мою руку. Спасибо, хоть не проворачивает. Как опытный наркот, берёт контроль, и с силой давит на поршень, запуская в кровь трёшку галоперидола – ровно на два кубика больше, чем положено. С такой дозы меня будет тащить сутки, не меньше.

Медсестра прижимает место укола ваткой. С подобострастной улыбкой она велит мне согнуть руку.

С какой-какой улыбкой? Да что это за слова такие? Откуда они берутся в моей голове?

Короче, эта тварина натыкала меня иголкой, а теперь вот лыбится. Мразь. Видать, в каждом дурдоме должна быть своя сестра Рэтчед.

Веки стремительно тяжелеют, я заваливаюсь на скрипучую койку и отворачиваюсь к стене. Через несколько минут моё сознание из кучи осколков превратится в творожную массу.

ВЫКЛ/ВКЛ

Я не знаю, откуда я знаю вот такую историю:

Приходит мужик к урологу и говорит: «Доктор, помогите, я писаюсь!» Он почти плачет: «Прямо ссусь, доктор, понимаете!?» И весь такой на грани истерики, аж трясётся.

Доктор ему говорит, мол, тише, голубчик. Мы вам поможем обязательно. Но для начала, чтобы лечение было более эффективным, давайте-ка ваши нервишки слегка поправим. Вот таблеточки, пропейте курс, и приходите снова.

Через какое-то время мужик возвращается и давай в благодарностях рассыпаться: «Спасибо доктор! Вы мне жизнь спасли буквально! По гроб жизни вам обязан! Спасибо, спасибо, спасибо!» Едва целоваться не лезет.

Доктор слегка в шоке, естественно, ведь лечения-то ещё никакого не было. Спрашивает, неужто успокоительные помогли от нарушения мочеиспускания? Говорит: «Вы что же, больше не писаетесь?». А мужик и отвечает: «Да что вы, доктор? Конечно писаюсь! Но теперь мне на это абсолютно пофигу!».

Уж не знаю, насколько баян, но зато жиза.

Галоперидол – он же «галочка», «галик», «витамин Г». Он же «А можно мне лучше сразу лоботомию?!».

Купируя психотические реакции, галоперидол также угнетает всю нервную систему, личностные и волевые качества. При систематическом, длительном применении, он делает из тебя не зомби, и даже не призрака. Он тупо превращает тебя в овощ, которому на всё пофиг.

Об этом не говорят, но постояльцев заведений, подобных этому, намеренно держат в состоянии, близком к вегетативному, чтобы они доставляли меньше хлопот своим существованием.

Так что все мы здесь просто овощи.

Вот Огурец-Сергей. Его периодические прилюдные оголения терпели до той поры, пока однажды не застукали трясущим своими причиндалами возле детского сада.

Вот Лена-Тыква – всюду таскает за собой батон или сайку хлеба, чтобы покормить птичек, которых, кроме неё, никто не видит.

Попорченные, побитые овощи.

Выкинуть бы их на помойку, но в гуманистическом обществе так непринято. Вот эти овощи и консервируют, накачивая антипсихотиками, седативными и транквилизаторами. Закатывают их в банки с этикетками «Лечебница» или «Диспансер», а потом прячут поглубже в погреб, с глаз долой.

Вот Чеснок-Николай – параноик. Вот Стас-Баклажан – биполярщик.

А это Морковь-Я – матершинница и потеряшка в реальности.

ВЫКЛ/ВКЛ

Замолчи и слушай.

Так, что там с нашей девочкой?

Очень скоро, как только она начала подрастать, стало ясно – растёт она форменной оторвой.

Непослушная, шкодливая, вредная, капризная – эта маленькая зараза являла собой эталонный образ трудного ребёнка.

А что же наша мамочка?

Наверное, уже тогда она поняла, что доченька – это её большая ошибка.

Но было уже поздно.

ВЫКЛ/ВКЛ

Вот Максим-Кукуруза. Так-то он совершенно нормальный. Просто прячется здесь от инопланетян, которые хотят его похитить.

Вот Лейсан-Свёкла – суицидница.

Вон Семён-Перец и Ирина Анатольевна-Редиска. Баклажан-Гена и Картофан-Армен.

А это – Тётя-я-не-шарю-в-маникюре, хозяйка овощебазы.

Оказывается, никакая она не медсестра.

Её зовут Мария Михайловна Бокарёва. Если поспрашивать, в этих стенах могут много чего рассказать про неё. А ещё про методы лечения, про квалификацию персонала, про условия содержания и отношение к пациентам. Дофига всего могут рассказать, да только кто ж будет слушать, что там рассказывают овощи.

Прямо сейчас Мария Михайловна сидит во главе П-образного стола, слишком большого и слишком вычурного для кабинета главврача задрипанской психбольницы. Обводит взглядом остальных собравшихся за этим столом людей в белых халатах – целый консилиум, ведущий оживлённую дискуссию.

Я примостилась на табуретке в дальнем углу кабинета, и до меня долетают только обрывки фраз из разговора учёных мужей:

«Множественные ментальные расстройства», «Уникальное сочетание девиаций», «Случай беспрецедентный».

Мне удаётся расслышать:

«Обнаружена полицией», «Нарко-притон», «Состояние, близкое к коматозному».

А ещё:

«Доставлена службой соцзащиты», «Личность не установлена», «Родственники не найдены».

Мария Михайловна встаёт со своего места. Спина прямая, подбородок приподнят, руки в карманах врачебного халата. Её гиалуроновые губы произносят:

– Коллеги, прошу внимания.

Закрываются рты, перестают чиркать в блокнотах ручки. Даже Катя-Капуста, деваха, вечно поющая на всю лечебницу всякую современную попсу – и та смолкает где-то в коридоре.

Тишина. Только мухи жужжат. И все взгляды устремлены на мадаму во главе стола. Сразу видно – властная женщина.

Если поспрашивать, в этих стенах могут рассказать, что за глаза её здесь называют Маша Бакарди. Тот случай, когда часики уже протикали за сорок, но всё ещё отчаянно хочется мужского внимания и одобрения. Глядя на эту ботоксную мордень, так и кажется, что силикон под ее белоснежным медицинским халатом упакован в пошлейший кружевной лиф. Стринги-жопорезки прилагаются.

Даже если не спрашивать, и так понятно, почему эту пергидрольную тётю так называют.

У меня вырывается:

– Шалава старая! Подстилка патриархальная!

Ладно, признаюсь. Это не вырывается. Это я специально.

Все сидящие за столом мужчинки поворачивают головы в мою сторону. Похоже, эту битву за их внимание Бакарди проигрывает. Они смотрят, смотрят, смотрят, а я непроизвольно свожу колени и скрещиваю руки на груди.

«Раздевать глазами». До чего поэтичное выражение придумали мужики, чтобы этими своими глазами хватать, лезть, лапать и проникать. Каждой женщине знакомо, как от таких гляделок хочется немедленно залезть под душ.

И вот, пока все эти дядьки насилуют меня своими зенками, Бакарди толкает речь о том, что:

«Человечество тратит колоссальные временные и финансовые ресурсы на разработку усовершенствованных силиконовых имплантов. Изобретаются всё новые и новые средства для восстановления и улучшения потенции. При этом за последние сто лет люди ни на шаг ни приблизились к решению проблемы болезни Альцгеймера».

– …В ближайшие полвека, – говорит она. – Мы получим старушек с идеальными бюстами и старичков с несгибаемой эрекцией. Но никто из них не будет знать, как всем этим пользоваться.

Я кричу:

– Уж чья бы корова мычала, престарелая ты силиконовая долина!

Бакарди говорит:

– …Наша лечебница существует уже почти сто лет. Великая тайна людской природы, которую мы пытаемся разгадать – это человеческая психика.

Я показываю ей фак и ору:

– Вот это разгадай!

– …Уверена, мы обязательно поможем этой бедной женщине. – Бакарди наконец-то смотрит на меня.

Смотрит, смотрит, смотрит, а я внезапно осознаю, что женщины тоже умеют пялиться.

– Себе помоги, овца! – горлопаню я ей. – Запишись на нормальный маник!

Продолжаю материться и выкрикивать всякую дичь, что взбредёт в голову. Я отрываюсь и развлекаюсь по полной, пока меня не скручивают санитары. Они незаметно для окружающих дают мне под дых, заламывают руки за спину, и согнув пополам, вытаскивают прочь из кабинета. Попутно поддавая по рёбрам короткими тычками. Суставы хрустят, ноги волочатся по полу, изо рта вырывается:

– ПАСКУДЫ! ЧТОБ ВАМ ВСЕМ ПРОПАСТЬ, ВЫБЛЯДКИ!

Вот тут правда – вырывается.

ВЫКЛ/ВКЛ

Укол почти безболезненный. Бакарди сегодня само милосердие.

– Как самочувствие, морковка? – звучит у меня над ухом её голос. – Всё в порядке?

Мои веки как свинцом налитые, не разлепить. С губами и языком та же беда. Только и получается, что мычать в ответ. Чувствую, как меня гладят по голове.

Быстро же она перестала обижаться. Хотя… Сколько времени прошло? День? Неделя?

Да пофиг.

Пахнущая увлажняющим кремом ладонь перебирает пряди моих волос. Гладит по щеке. Пальцы касаются губ, подбородка, спускаются ниже. Подушечками проводят по шее и ключицам. Ещё ниже. Ладонь аккуратно, без нажима, ложится на грудь.

Неужели она настолько отходчивая?

Да пофиг.

Тем, кого ни разу не ширяли галоперидолом, бесполезно объяснять каково это. Но чисто для справки можно привести список побочных действий.

Усугубление у пациента изначальной тяги к суициду и насилию. Депрессия, галлюцинации, бессонница, сонливость (вплоть до летаргии), тревожность, обострение фобий, психоз. Печёночная кома, аритмия, тахикардия, эпилептические приступы, тошнота, рвота, анорексия, дисперсия, снижение либидо, бесплодие, фригидность, импотенция.

Это самая малая часть списка. Читая который невозможно поверить, что данный препарат одобрен Минздравом.

Я не знаю, откуда я это знаю.

Но я знаю, что самая стрёмная, и одновременно самая угарная побочка – это повышение в организме выработки пролактина, что приводит к увеличению груди и возникновению молочной секреции у обоих полов.

Так может, Бакарди, как Малефисента, просто хочет знать, кто из нас двоих «на свете всех сисее»? Может, и те ушлёпки на консилиуме были просто в шоке, и лупатились на мою грудь, которая превращается в вымя?

Да пофиг.

Чувствую горячее дыхание на своей шее. Спать охота нереально. Надеюсь, когда я очнусь, не обнаружу, что меня доят.

ВЫКЛ/ВКЛ

Вот Никита-Лук – шизофреник, и Репа-Елена Антоновна – неврастеничка.

Вот Игорь Николаевич-Помидор. Обычный в общем-то мужичок, но порой ведёт себя, как настоящий кобель. В смысле, бегает на четвереньках и мочится на ножки стульев, задрав ногу.

Вот Лёшка-Кабачок.

А это Вика-Брокколи – девушка с зелёными, стриженными под расчёску волосами. Брокколи, ага. Уровень моей оригинальности – Маша Бакарди.

Прямо сейчас Вика закатывает один рукав своего безразмерного свитшота.

– Эти твои «Пиздецнахуйблядь», – говорит она, оголяя предплечье, исполосованное сеткой продольных и поперечных шрамов. – Просто нечто.

У Вики на свитшоте принт - сердце, пронзённое ножом и надпись «Self Made».

Логичнее было бы «Self Harm».

Вика снимает крышку со сливного бачка унитаза. Суёт внутрь покоцанную руку и говорит:

– А ещё эти, как их, – она щёлкает пальцами свободной руки. – Клик-Клак?

– Выкл-Вкл. – поправляю я.

«Выключить-включить» – иконка в виде кружочка с палочкой посередине. Более подходящего сравнения не придумать. Хотя, на самом деле, это называется «антероградная амнезия» — дисфункция краткосрочной памяти с сохранением универсальных знаний. Этот тип амнезии связан с нарушением перемещения воспоминаний из кратковременной памяти в долговременную, с сопутствующим частичным или полным разрушением хранимой информации.

Как всегда, я не знаю, откуда я это знаю.

– Выкл-Вкл, точно. – говорит Вика.

Из сливного бачка появляется пакет с зиплоком. Внутри него сигареты и зажигалка. Вика закуривает, предлагает мне. Говорю, что не знаю, курю я или нет. В ответ она прищуривается – может скептически, а может от дыма, который, смешавшись с сортирной вонью, реально режет глаза.

Протягивая мне свою сигарету, Вика говорит:

– И давно это у тебя?

– Чем ты занималась на прошлой неделе? – я съезжаю с вопроса, но принимаю сижку. – Ты помнишь?

Вика закатывает широченную штанину. На икре красуется рваный шрам.

– Это, – говорит она. – Понедельник.

Давно зарубцевавшаяся рана. Её тон уже сравнялся с тоном кожи. Пока я соображаю, что Вика, скорее всего, имеет ввиду какой-то из понедельников прошлого года, штанина поднимается выше, демонстрируя ещё несколько выпуклых розовых отметин посвежее.

– Вот утро вторника и полдень среды. – говорит эта селфхармщица. – Остальные показать?

Самый странный ежедневник на свете.

– Так давно это у тебя? – снова спрашивает Вика.

В ответ я морщусь. Тошнит уже повторять эти три слова.

«Когда это началось?»

Я не знаю.

«В детстве, в юности было подобное?»

Я не знаю.

«Впервые в лечебнице?»

Я не знаю.

«Место прописки?»

Я не знаю.

«Имя, фамилия, дата рождения?»

Я не знаю… Зачем с вами разговариваю. Отвяньте от меня.

Оказывается, такой редкий тип амнезии, как антероградная, вполне может сочетаться с более распространённой её формой – ретроградной.

Вместо прошлого у меня лишь базовые навыки. Вместо воспоминаний – каша из бесполезной, неизвестно как полученной информации.

Первый секретарь ЦК КПСС – Брежнев. Черепная лобная кость на латыни – os frontale. Стыдоба на зумерском – кринж. Тарантино – фут-фетишист. Бесформенный, мешковатый Викин шмот – оверсайз.

Вместо сознания – кроссворд. Кроссворды – интересно, их ещё печатают? А анекдоты?

Упакованная в оверсайз Брокколи-Ви говорит, что во время своих краткосрочных отключений я остаюсь собой, разве что чуть больше матерюсь и рассыпаю проклятья. Это утешает. Раз модель моего поведения не меняется, значит, у меня не какое-нибудь там расщепление личности или типа того. Во всяком случае, так утверждает Вика.

Я возвращаю ей вонючую, дерущую горло сигарету. Как она их только курит? Она затягивается и говорит, что у сигареты вкус пустоты. Очень поэтично. А я, похоже, всё-таки не курящая. После двух затяжек кишечник словно скручивается в узел, и издав утробный протяжный стон, выпускает газы. Не опростаться бы.

Пятая звезда за изысканные блюда местной кухни.

Вика объясняет, что это одна из побочек галика – запор сменяется диареей по сто раз на дню. Уж она-то знает про побочки. У самой менструальный цикл сбит напрочь. От чего бурое пятно на мотне её штанов почти никогда не исчезает.

В ответ говорю, что я и это, блин, знаю. Зато не фига не знаю, сколько мне лет.

Вика берёт меня за плечи и поворачивает в сторону зарешёченного окна, которое в тёмное время суток местные дамы используют как зеркало. Такое отражение, конечно, искажает, но выглядим мы с ней примерно одинаково. И если меня не обманывает мой створоженный мозг, то даже внешне слегка похожи. А может и внутренне. Морковь и Брокколи. Две приунывшие овощные культуры. Две ебанашки.

– Ах! – говорю я с максимально театральной интонацией. – Этот дивный Бальзаковский возраст.

– Какой-какой возраст? – переспрашивает Викино отражение.

– Бальзаковский. – повторяю я. – Это слегка за тридцать.

– А-а-а. – выдыхает дым Вика. – А словечки, как у престарелой княжны, которая завела себе Тик-Ток. У нас в двадцать первом веке это называется «милфа».

Вот зараза. Я улыбаюсь, и слегка стукаю эту крашеную сучку в плечо.

Если при антероградной амнезии просто ощущаешь себя полным идиотом, который забывает надеть штаны, то ретроградная амнезия заставляет тебя чувствовать настоящее, беспросветное, гулкое одиночество. Человек животное стадное. И на самом деле человеку нужно немного. Каждый аутсайдер только одного и желает – поскорее вернуться назад в общество. Человеку нужен человек.

Что-то такое и происходит между нами с Викой. Какая-то вялая, болезненная привязанность. Разбавленное галоперидолом подобие дружбы.

Она появилась тут чуть раньше меня, а может, и чуть позже. Неважно. Подобное тянется к подобному, и вот мы уже заканчиваем друг за другом фразы. Короче, поладили.

В перерывах между инъекциями, когда галик немного попускает, бывает, даже испытываешь хиленькие эмоции. Вот я и улыбаюсь вяло, глядя на Вику. А она - нет. У неё вообще постоянно рожа кирпичом. Симпотная мордаха, но кирпичом. Сроду не догадаешься, что там в этой зелёной голове.

С этим своим покерфейсом она говорит:

– Ну, смотришься ты неплохо. Как говорят мужики…

– Я б вдул. – скривив лицо, заканчиваю я за неё.

– Я б тоже! – раздаётся со стороны.

В дверном проёме парень подпирает плечом косяк. Он складывает руки на груди, и короткие рукава его мед-формы аж натягиваются на бицепсах. Этот качок парит вейпом. Пар такой густой, что кажется, вот-вот ляжет клоками ваты на его стрижку «под ёжик» а-ля девяностые.

Глядя на меня, этот пожиратель стероидов говорит:

– Привет, я Мишган.

Он произносит это по слогам: Миш-ган. Причём, на втором слоге складывает пальцы в пистолет, и типа делает выстрел. Не сводя с меня глаз, говорит:

– Вы сегодня уже были на процедурах? Могу проводить.

– Мишутка, – говорит Вика. – Ты дверью ошибся, или каминг-аут совершаешь? Это женский туалет, так-то.

Он даже не смотрит в её сторону. Как будто нет её. И тут его зовут из коридора: «Миша! Мишган! Тут Николаич снова двоих покусал!»

Несколько мгновений Миша буравит меня взглядом. Потом одаривает, как ем