ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ПОЛЫНИ

Алексей ГОРШЕНИН

 

ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ПОЛЫНИ

 

Рассказ

 

Окончание

 

К черемуховым холодам Белый все-таки уговорил Хромого.

Едва рассвело, они пересекли пустынную в этот ранний час ведущую к центру магистраль и спустились к речке. Молодая травка в ее пойме поседела от заморозка. Собаки с удовольствием, словно мороженое, полизали иней и стали взбираться на противоположный склон. Наверху остановились передохнуть.

От Белого Хромой уже знал, что дальше начнутся военные казармы, за ними — склады, охраняемые солдатами с овчарками. Но, обойдя их справа, они окажутся в замечательном месте — на городской свалке. Самосвалы везут и везут сюда мусор и отбросы со всего города. Найти здесь можно все, что душе угодно. Собаки тут не грызутся из-за куска, а люди не прогоняют собак, потому что всего всем хватает. Белый прожил на свалке прошлое лето и часть осени до холодов и с большим удовольствием вспоминал этот райский, по его разумению, для вольной собаки уголок. Куда и вел сейчас товарища.

Хромой сидел, успокаивая дыхание, и смотрел с высоты склона туда, откуда они начали свой путь.

Отсюда хорошо был виден кирпичный красавец-великан, выросший на его, Хромого, глазах. За время строительства он успел полюбить дом, привязаться к нему, как к родному существу. И сейчас дом показался Хромому этаким каменным щенком, который, хотя и вымахал в громадную собаку, но все равно нуждается в его защите и опеке. Как же он может уйти и бросить его одного...

Хромому стало не по себе. Налетевший с той стороны ветерок дохнул на него полынной горечью. У Хромого перехватило дыхание и сжалось сердце.

Белый встал, сделал знак хвостом: пора, пошли — и потрусил к видневшемуся невдалеке кустарнику. Хромой привстал, собираясь последовать за ним, но лапы словно вросли в землю.

Почувствовав, что бежит один. Белый удивленно обернулся и призывно залаял. Хромой виновато опустил голову и повернул обратно. И сразу же ему стало так легко и свободно, будто сбросил он с себя тяжелейшую ношу...

К исходу лета дом был окончательно готов. Даже захламленный строительный пустырь исчез. На его месте появились большой газон и детская площадка. Снесли и огораживавший стройку забор.

Последнее обстоятельство Хромого особенно удручало. Без забора территория неприлично оголялась, теряя четкие очертания, размывалась и переставала существовать чем-то отдельным, самостоятельным, становясь доступной каждому встречному-поперечному.

Хромой, правда, еще пытался по укоренившейся привычке облаивать чужаков, но «своих», то есть строителей, устранявших последние недоделки, можно было пересчитать по пальцам, а «чужаки», спешившие на прогулку к школьному стадиону, уже не воспринимали его, как прежде собаки фыркали в ответ, а то и зло огрызались, а хозяева могли и швырнуть в раздражении чем попадя.

Хромой понимал, почему так происходит. Он остался один — без стаи и территории. Про человека в подобных случаях говорят генерал без армии, король без королевства. А про себя Хромой мог бы добавить — собака без хозяина. И последнее было едва ли не хуже всего.

Так уж повелось, что собака и хозяин — понятия нераздельные. Хозяин собаку кормит, позволяет ей жить подле себя, а та, в свою очередь, верно служит ему.

В своей жизни Хромой сменил не одного хозяина. Тем не менее, добросовестно и честно исполняя собачью службу, он никогда не раболепствовал. По крайней мере, с хозяйскими тапочками в зубах представить его себе было очень трудно. В миропонимании Хромого хозяин был фигурой куда более значимой, чем просто существо, перед которым надлежало заискивающе вилять хвостом в ожидании ласки или подачки. Для него хозяин был тем необходимым стержнем устойчивости и порядка, без которого жизнь охромевала сразу на все четыре лапы. И только при хозяине, по разумению Хромого, собака могла себя чувствовать настоящей собакой, живущей на свете не зря.

И не обязательно, как убедили Хромого последние годы его жизни, хозяином мог быть кто-то один-единственный. На стройке работало много людей. Одни — приходили, другие — уходили. Но незримый хозяйский дух, волею которого царил порядок и рос дом, витал здесь постоянно. Потому и служил Хромой со своей стаей той стройке не за страх, а за совесть. А вот теперь, с болезненной остротой ощущал Хромой, дух сей окончательно улетучивался, оставляя ему тягостную пустоту бессмысленного, бесполезного одиночества.

Когда и чем заполнится пустота. Хромой не знал, но верил, что, как не раз уже бывало, найдется в конце концов для него новый хозяин, и жизнь снова наладится, войдет в колею.

С наступлением осени дом стал заселяться. Рассчитан он был на людей обеспеченных, квартиры в нем стоили недешево. Владельцы их подкатывали к подъездам на красивых сверкающих авто, из салона которых нередко выглядывала и собачья морда.

Хромому это было в диковину. Он терялся, кого же облаивать — машину или собаку в ней?

А собак по мере заселения дома становилось больше и больше. И кого только тут не было! Прямо-таки собачья выставка. Хотя в основном новоселы предпочитали собак крупных, мощных и злых: всяких там догов, ротвейлеров, бультерьеров, боксеров. Надо думать, видели в них надежных сторожей своих квартир.

Отношения с ними у Хромого как-то сразу не заладились. И, в общем-то, не по его вине. Он-то как раз, сообразив, что остался в безнадежном одиночестве, старался поближе познакомиться с новыми соседями. Все-таки вместе предстояло жить, по одним тропкам бегать. Но домашние собаки на сближение шли плохо.

Находились и такие, кто спешил заявить о себе, как о полновластном хозяине двора. И прежде всего — крупный, палевого окраса боксер с белым пятном на широкой груди. От всей его коренастой мощной фигуры исходили волны злобы, а в глотке не затихал глухой угрозливый рокоток. Даже не пытаясь, как полагается, обнюхаться, собаки предусмотрительно сворачивали с его пути. А он, позванивая блестящими пластинками металлического ошейника, только презрительно косился на них, продолжая ленивой трусцой свой променад.

Завидев Хромого, боксер останавливался как вкопанный, мышцы его взбугривались, каменели, глаза наливались кровью, а угрозливый рокоток, набирая обороты, рвался из оскаленной пасти грозным рычаньем.

Замирал, ощетинившись, и Хромей. При первой же их встрече он понял, что по одной тропе им не ходить. И не потому, что Хромой, по праву аборигена, не желал никого пускать в свои владения (он-то был готов жить с другими собаками в ладу и согласии). А вот боксер, подсказывал Хромому инстинкт и опыт, был одним из тех псов, кто признает только свой верх.

Боксер тоже сразу почувствовал, что главное для него препятствие — этот беспородный пегий пес, который, догадывался он, никогда не признает его безусловного первенства. Не мог только понять — почему. Какое вообще право имеет эта уродливая, грязная, куцехвостая хромая шавка не признавать его, такого красивого, гладкого, холеного, такого сильного, способного, не задумываясь, кому угодно перегрызть глотку, его — чемпиона нескольких собачьих выставок, его, у которого самый шикарный в округе ошейник, а в придачу к нему — самый клёвый и крутой хозяин?

А хозяин поразительно походил на своего питомца коренастой массивной квадратной фигурой на коротких кривоватых ногах, увенчанной круглой, как мяч, коротко стриженной головой с тупой боксерской челюстью, широким приплюснутым носом и жестким недобрым взглядом глубоко посаженных маленьких глаз. И когда они оба выходили на прогулку, за версту было ясно — это родственники.

Их и звали-то одинаково. Только пса почему-то более солидно — Борис, а хозяина попроще, подемократичнее — Боб. Так обращались к нему приятели, такие же бритоголовые ребята. Так окликали соседи — с заискивающими, правда, нотками в голосе: Боб-то Боб, но был он круче вареного яйца, делишками, говорят, ворочал — ой-ей-ей! Не приведи, Господь, ненароком задеть его амбицию.

Отношения между Бобом и Борисом были семейные. Сын Борис папу Боба уважал и, если и способен был кого-то любить, то, возможно, даже и любил. Папа Боб отвечал взаимностью, но хотел видеть Бориса не комнатной размазней, а настоящим, достойным хозяина, парнем А еще мечтал сделать из него бойцового пса, чемпиона собачьих ристалищ. Поэтому три раза в неделю Боб сажал Бориса в свой «Мерседес» и вез к специалистам.

Науку собачьих боев Борис усваивал довольно успешно. Она ему нравилась. Но трепать чучело или человека в длинном защитном ватнике быстро надоело. Хотелось вкуса настоящей крови.

И однажды натаскивающий Бориса тренер сказал: «Пора ему, Боб, серьезного спарринга искать. Страви его с какой-нибудь собакой. Хорошо бы с уличной. Они отважнее. Да и спросу никакого, если что.

Боб не любил откладывать свои дела в долгий ящик. На следующее же утро, заприметив Хромого, он решил — это то, что нужно: пес бездомный, ничей и подходящий по габаритам. И в тот же вечер он стравил собак.

Сделал Боб это просто и коварно: проходя с Борисом на поводке мимо сидевшего невдалеке на газоне Хромого, он неожиданно швырнул ему свежую кость из супового набора, какими обычно лакомился дома Борис.

Нежданному подарку Хромой удивился, но и несказанно обрадовался — он уж и забыл, когда последний раз обедал, а тут такая вдруг аппетитная косточка. Забыв обо всем на свете, Хромой вцепился зубами в кость.

Еще больше поразился поступку хозяина Борис. Заворожено проводив взглядом кость — его кровную кость, упавшую прямо к ногам пегого ублюдка, Борис недоуменно-растерянно стал заглядывать в глаза Бобу.

— На твою, блин, косточку покушается, да? — ухмыльнулся Боб и тут же посуровел. — А ты, блин, не давай. В натуре! Ишь, козел! На чужое хавальник разинул. Да мы его!..

Поняв по интонации хозяйского голоса, что случилось явное недоразумение, что Боб сочувствует ему и как бы призывает отобрать вдруг потерянную собственность, а заодно и как следует вздуть нахала, Борис воспрянул. Он зарычал и потянулся в сторону Хромого.

— Ух он, фуцин дешевый, ух, фрайер, нашу косточку стырил, — приговаривал Боб, а Борис все сильнее и злее натягивал поводок. — Наказать его, падлу, надо, наказать. Ну-ка, Боренька, пойди, разберись с ним, покажи, чему научился, — продолжал Боб и неожиданно рявкнул, спуская боксера с поводка: — Взять его, Борис, фас!

Услышав команду и почувствовав свободу, Борис с энергией тугой расжатой пружины понесся к Хромому, с упоением обгладывающему кость.

Хромой заметил Бориса слишком поздно и не успел вовремя среагировать. Боксер налетел на него, как смерч, как та машина, которая когда-то покалечила Хромого.

Выпустив от неожиданности кость, Хромой отлетел в сторону. Он вскочил, но Борис снова протаранил его мощной грудью. Возле них, предвкушая острое зрелище, начала собираться толпа. В основном собачники окрестных домов со своими четвероногими компаньонами.

Припав на передние лапы, Борис приготовился к новому прыжку, чтобы окончательно разделаться с Хромым, но тут вдруг увидел прямо перед собой вожделенную косточку и, презрительно скосившись на барахтавшегося в первом предзимнем снежке Хромого, решил пока заняться ею.

Это стало его ошибкой. Хромой, которому к суровым собачьим разборкам было не привыкать, быстро пришел в себя. Вскочив, он увидел возмутительную картину в трех шагах от него Борис торопливо скреб лапами подмерзшую землю, держа в зубах кость. Его, Хромого, кость, чудесным даром свалившуюся с небес после нескольких голодных дней. И уж совсем показалось Хромому кощунственным то, что трофей свой Борис пытался зарыть на его, Хромого, исконной территории.

Такого спустить никак было нельзя. Внутри Хромого будто кто-то повернул невидимый рубильник, освобождая поток яростной энергии.

Собравшиеся уж было расходиться зеваки, решившие, что Борис свое дело сделал, увидели невероятное большой пегий ком, описав в воздухе дугу, опустился прямо на холку боксеру.

Натиск был настолько неожиданен и стремителен, что Борис явно растерялся. Клыки и когти Хромого доставали его всюду, оставляя кровавые отметины на ухоженной лоснящейся шкуре. Борис бестолково мотал головой, пытаясь избавиться от Хромого, но тот был проворнее.

И Борис не выдержал, отступил. По-щенячьи скуля и взвизгивая от боли и испуга, он со всех ног бросился к хозяину.

Ошарашенная таким поворотом публика секунду-другую молчала, потом послышались смешки, и кто-то с удивленным восхищением воскликнул:

— Гляди-ка, задал уличный хулиган спортсмену перцу!

Сказал, будто пощечину влепил.

Боб помрачнел, закаменел лицом.

— Куда ж ты бежишь, позорник? — зашипел он — Тебе ж, падла, после этого только на живодерне место!

Униженно моля о прощении, Борис лизнул хозяйский ботинок, но тут же получил крепкий пинок в бок.

— Назад! — заорал Боб — Фас его, фас!

Борис завертелся возле Боба, как ужаленный, не зная, как поступить: с одной стороны, приказ хозяина, конечно, — закон, а с другой Боксер опасливо покосился на вздыбленного Хромого, чей вид не предвещал ничего хорошего. Нет, никак не улыбалось ему снова ввязываться в драку.

Возможно, все на этом и закончилось бы: попсиховав и отругав своего незадачливого кобеля, Боб увел бы Бориса домой зализывать раны и уязвленное самолюбие, но судьбе, видимо, было угодно иначе.

Во-первых, масла в затухающий огонь схватки подлила чья-то злорадная реплика, брошенная в адрес Бориса: «У хозяйских-то ног надежнее». А во-вторых, ошибку теперь уже совершил Хромой. Ему бы удовлетвориться достигнутым, а он решил развить успех, ведь противник, пусть и перепуганный и изрядно потрепанный, оставался пока на его суверенной территории. Не учел только Хромой одного, но сейчас, пожалуй, главного — присутствия оскорбленного поражением своего пса хозяина.

Увидев направившегося к ним Хромого, Боб схватил валявшуюся под ногами половинку кирпича и запустил ею в него. В пылу атаки Хромой видел перед собой только Борисами, все внимание сосредоточил на нем. И поплатился. Половинка угодила. Хромому в ухо. Словно на стену со всего размаха налетев, он отключился. Пришел в себя Хромой от острой боли. Голова гудела, ухо кровоточило, а шкуру драли чужие клыки и когти. Когда розовый туман в глазах рассеялся, Хромой увидел прямо перед собой злобно оскаленную брыластую морду боксера, намеревавшегося вцепиться ему в глотку.

Неожиданная помощь папы Боба воодушевила Бориса, придала уверенности. Он снова почувствовал себя хозяином положения и, не мешкая, бросился на оглушенного кирпичом Хромого. Обрадованные продолжением зрелища, зеваки вокруг засвистели, заулюлюкали, подбадривая Бориса. И больше всех старался Боб.

— Дави его, гада приблудного, рви на куски, паскуду шелудивую! — неистовствовал он, словно не во дворе своем был, а возле ринга, где бьются без всяких правил на потеху богатой публике крутые ребята.

— Дави!.. — эхом отзывались зеваки, которые, глядя на распалявшегося Боба, тоже начали заводиться, наливаясь нездоровым азартом.

Состояние хозяев передавалось собакам. Они заволновались, натягивая поводки, воздух огласился разноголосым лаем. Возбуждал не только азарт драки, но и тревожно щекочущий ноздри терпкий запах свежей крови обоих бойцов. Поводя из стороны в сторону носами, собаки жадно впитывали его и пьянели.

Хромой очнулся вовремя. Еще мгновение — и челюсти боксера захлопнулись бы на его глотке стальным волчьим капканом. Хромой в последний момент успел отклониться — клыки Бориса, клацнули над ухом. От резкого движения он чуть не упал. Голова шла кругом, к горлу подступала тошнота, а ноги предательски подкашивались.

Развернувшись, Борис снова бросился на него. И опять промахнулся. С тупой механичностью проделал он это еще несколько раз.

Хромой уворачивался, но давалось ему это все труднее.

В очередной наскок Борису повезло больше. Он протаранил замешкавшегося Хромого грудью и вцепился ему в шею чуть выше плеча. Из свежего прокуса брызнул фонтанчик крови, и шерсть вокруг стала мокнуть и краснеть.

Хромой попытался сбросить Бориса, но безуспешно: боксер вцепился в него мертвой хваткой, и было ясно, что теперь-то шанса своего он не упустит...

Разгоряченные зрители — люди и собаки — жадно ждали приближающейся развязки. Они уже не сомневались в победителе и бурно поддерживали Бориса, оправ­дывавшего свои притязания на лидерство. Они успели (или постарались) забыть недавний его позор и то, каким вероломством мостилась эта победа. Еще несколько секунд, в крайнем случае, минута и... красавец боксер с белым пятном как со звездой героя на груди загрызет этого пегого хромого уродину (и поделом, нечего позорить их красивые дома и дворы, где место только породистым и богатым!). А вероломство... Какая ерунда! На том нынче и жизнь держится. И победителей, как известно, не судят. Перед ними преклоняются...

Борису удалось наконец свалить Хромого на землю, и теперь он с бешенством терзал его.

Истекая кровью, Хромой продолжал слабо отбиваться, но силы стремительно уходили из него, как воздух из проколотого во многих местах воздушного шара. И голодное житье последнего времени, и, в особенности, коварный удар кирпичом сделали свое дело. Инстинкт подсказывал Хромому, что пора прекратить самоубийственное сопротивление. Ах, если бы руководил им только инстинкт!..

Но была у него, во-первых, еще и гордость, не позволявшая любому, даже самому грозному, сопернику уступать без боя, а во-вторых...

Сквозь горячий пот и кровь схватки, сквозь плотную стену запахов, исходящих от зрителей пробился вдруг такой неожиданный в это время года, но такой с детства, близкий и родной, горький полынный дух. Источал его сухой кустик полыни, серевший неподалеку на белом снежке.

Полынный дух подействовал на Хромого как нашатырь на потерявшего сознание. Невероятным усилием, оставляя в зубах боксера кровавый лоскут шкуры с мясом. Хромой вырвался из капкана челюстей Бориса и, еще раз заставив ахнуть зевак, сделал попытку нанести ответный удар.

Немного пораньше, это ему, наверное, и удалось бы, но сейчас, когда истекали из него последние капли жизни, не смогло б помочь даже чудо.

И тем не менее напоследок Хромой достал-таки Бориса, оставив кровавые росчерки на его морде и шее.

Взрыв этот отнял остатки сил. Хромой рухнул на землю и ничего больше уже не видел, не слышал и не воспринимал вокруг. Даже того, с какой мстительной жестокостью, почувствовав полную обреченность врага, рвет его тело боксер.

В мозгу Хромого вспыхивали далекие от всего здесь происходившего видения. Виделись белые черемухи в палисадниках. Виделась вымытая летним дождем изумрудная мурава с блестками непросохших капель перед его собачьей будкой. Покачивалось в небе над ней разноцветное коромысло радуги, которое хотелось беззлобно облаять... Потом вдруг возник грозно рычащий пес-бульдозер с железным ножом-челюстью на тупой оранжевой морде. Он сначала раздавил будку, а потом стал наезжать на прикованного к ней цепью Хромого. Пес-бульдозер изрыгал соляровый перегар, в этом царстве зелени и тишины казавшийся особенно враждебным. И только упрямый запах веточки полыни, зацепившейся за тракторную гусеницу, не давал тяжелому чужеродному духу окончательно завладеть пространством. Цепь крепко держала Хромого. Пес-бульдозер наехал на него и стал вминать в сырую землю. Попытавшись вырваться из лап чудовища, Хромой конвульсивно дернулся несколько раз, но тщетно.

Видения исчезли, уступили место кромешной ночи, в которой сторожевой собаке остается полагаться только на свое чутье. И самыми последними крохами этого чутья уже бездыханный Хромой еще какие-то доли мгновения продолжал удерживать в себе горький запах полыни.

Не заметив предсмертной судороги, Борис продолжал терзать Хромого до тех пор, пока подбежавший хозяин не оттащил его, полуобезумевшего, от своей жертвы. Осознав, наконец, что все кончено, Борис победительно задрал ногу и пустил на поверженного струю. Потом повернулся и стал закидывать задними лапами труп врага землей.

 

Кажется, совсем недавно было, но историю эту уже и не вспоминает никто. Да и что вспоминать какого-то дворнягу, погибшего в обычной собачьей разборке, когда буквально под всеми земля горит! Густой зеленый газон надежно скрыл следы той битвы. И только вымахавший в пояс куст полыни неподалеку от места гибели Хромого напоминает о ней.

Лелеющие газон садовники прикладывают все силы для его искоренения, чтобы не портил вид. Но он вырастает снова и снова наперекор всему, распространяя по окрестностям терпкую полынную горечь.

 

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 130

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.
  • Комментарии отсутствуют