Всего лишь кот

Поглощённая мыслями, не глядя по сторонам, Мария Петровна брела по улице, мимо соседских домиков, всем своим видом выражая отчаяние — сгорбленная фигура в длинной чёрной юбке, в выцветшей кофте и с белым платком на голове; руки заложены за спину. Время от времени старушка останавливалась, недоумённо качала головой и беззвучно шевелила губами: она явно продолжала начатый с невидимым собеседником разговор и при этом горько вздыхала.

— Маш, что случилось-то? — Нина Васильевна углядела подругу с высокого крыльца, вывалила яблоки из ведра в ящик и торопливо засеменила к калитке.

Мария Петровна не смогла скрыть свою печаль — выцветшие глаза мгновенно увлажнились, и по сморщенной, обвислой коже щёк потекли слезы. Она достала из нагрудного кармашка белый платочек и, промокнув уголки глаз, громко шмыгнула носом.

— С Лёшкой что? — испуганно всплеснула руками Нина Васильевна. — А я всегда говорила, что этот его мотоцикл до добра не доведёт — он ведь так гоняет на нём. И ведь вырос давно — семейный человек уже — а всё никак не угомонится!

— Знать его больше не желаю, — обиженно выпалила Мария Петровна, — вот что случилось. Не внук он мне больше. Пусть даже носа ко мне не кажет!

— Поссорились, что ли? Ну, это не так страшно.

—Нинка, надоело мне всё это терпеть, сил ведь больше нет никаких, — Мария Петровна, не удержавшись, расплакалась. — Совсем на бабку им наплевать.

— Да что он сделал-то? Вроде и с прополкой, и с уборкой тебе помогает.

— Кота своего поганого в мой дом привёз! Вот что натворил. Из-за этого мерзавца я внука любимого лишилась — вражда у нас теперь смертельная. Слышать о нём больше ничего не хочу.

— Никак не пойму, при чём здесь кот?

— А вот при том — огурцы он мои пожрал! И ведь ладно бы один какой съел — не жалко, ну пусть два-три, бог с ними. Так ведь этот подлец забрался в грядку и понадкусывал все огурцы. Вот веришь — все до единого, ни одного ведь не пропустил. Даже маленькие поплятки с кустов сорвал.

— Так он пробу снимал, — улыбнулась Нина Васильевна, — самый лучший искал. Гурман. Породистый, небось?

— Скажешь тоже! — отмахнулась Мария Петровна. — Больной он какой-то: весь облезлый, не поймёшь, какого цвета. Страшнее крысы. Злющий! Глазищами сверкает, словно наброситься хочет. А зубы! Мне аж не по себе, когда он зевает. Никак не пойму — чего они с ним носятся? Приехали на три дня, а вещей навезли с собой! И ладно бы Маринка наряды свои взяла (хотя куда ей здесь ходить), так нет же — кота. Лежанка у него мягче, чем моя перина. Маришка пледом его всё укрывает. Плед шикарный такой, пушистый, словно мантия королевская. Говорит: «чтобы не мёрз». А возятся с ним — чуть ли не с рук кормят. Мясом и свежей рыбой. Больше он ничего и не жрёт, от всего морду воротит. Маришка за стол, он тут же ей на колени и чуть ли не на стол лезет. Передние лапы на стол кладёт, а морду ей на руку. Ещё бы на стол посадили! Хотя — с них станется! И как не брезгуют-то? Коту кусок в рот суют, а потом, этими же руками, не помыв, за хлебом тянутся. Тьфу на них, зла не хватает. Я и ругалась, а им хоть бы хны. Я Лёшке говорю: «ребёночка бы лучше родили, да тетешкались бы с ним, коль душа того желает». А он всё смеётся!

— Маш, да успеют ещё. Некуда им спешить — молодые ещё. Да и денег надо бы поднакопить. Ребёнок — удовольствие дорогое по нонешним временам. А вдруг у Маринки молоко пропадёт? Это сколько на одно только питание денег-то надо?

— Ой, да брось! Так они вовек не скопят — на кота своего облезлого все деньги тратят. Небось, ещё за лечение тысячи отдают, а толку никакого. Как бы сами каку заразу от него не подхватили. Не думают совсем о здоровье, а спохватятся — поздно будет. «Не больной наш Кафик, — говорит, — это у него порода такая». И целует его прямо в нос. Тьфу, хоть не смотри — так противно. А им хоть бы что — смеются, шуткуют всё. Мне прям плохо, выворачивает всю, когда этого шелудивого вижу. В свою-то комнату я его не пускаю, дверь запираю. А по дому он свободно ходит. Как привезли, он только по дому и шастал, а потом осмелел — во двор стал выходить. В конюшнике на оконный проём запрыгивает и за мной наблюдает, как я в огороде работаю, глаз с меня не сводит. Сядет и сидит, смотрит. Часами так может за мной подглядывать. Нигде от него не скрыться. И ведь гоню, так он не боится, шельмец, не уходит. А мне покою с ним нет никакого. Сегодня ночью почти и не спала из-за него. Чуть свет встала. Чего, думаю, лежать, всё одно — не усну. Надо вставать. Чайку горяченького попила, дай, думаю, огурчиков наберу. Лёшка страсть как любит малосольные. Ведёрко побольше взяла, воды в кастрюлю набрала и на плиту поставила греться, а сама в огород. А там этот гад прямо посреди грядки развалился. Я его шугнула, он нехотя в малинник ушёл. Я листья-то раздвигаю — огурцы ищу, огурцов много, да все порченые. И ладно бы с конца понадкусывал, так ведь он, окаянный, в самую серёдку вгрызался!

— Ну, а чего же ты хотела? Кот не дурак — понял, что в серединке слаще.

— И такое меня зло взяло — схватила я в сарае мешок холщовый, и быстрее к малиннику. Он и не думал прятаться, под кустом развалился, да щурился, пузо раздулось так, что не то, что ходить — лежать тяжело. Схватила я кота, да в мешок быстрее сунула. А потом ломиком несколько раз от души настучала, чтобы знал, как мои огурцы портить.

— И что кот? — Нина Васильевна растерянно улыбнулась.

— А ничего. Я около калитки мешок бросила, хотела вечером выкинуть в мусорку, как машина поедет, да не успела — Маришка полдня ходила, кликала его везде, да и нашла. Нужно было убрать мешок с глаз подальше, да не думала я, что она залезет в него. Что ей там глядеть понадобилось? Раскричалась на весь дом. Из-за какого-то облезлого кота. А то, что он мне столько огурцов испортил — не считается. Вещи сразу собрали и в город укатили. Ни слова мне не сказал.

Мария Петровна зашмыгала носом и вытерла слёзы.

— Да ладно тебе, Маша, не переживай ты так, — Нина Васильевна обескураженно смотрела на подругу и гладила её по плечу. — Вредно это в нашем возрасте.

— Как же мне не переживать, Нина? Ведь Лёшка, поганец, перед отъездом мне все плети огуречные повыдёргивал. Я ни одной банки так и не успела закрутить. И всё из-за какого-то плешивого кота!