Капелька оптимизма. Часть 3

Через пару дней я повесил «Сайгу» на гвоздь. Видно кому было надо, дела с соседом решил. Душу, местью потешив, унялся. Окружающий мир подернулся дымкой, потерял резкость, и жизнь вернулась в обычную колею. Это только кажется, что время в старости вязкое и тягучее, словно липовый вар. Нет. Тоже льется между пальцев, не удержишь. Гораздо быстрее, чем в юности, ибо дно совсем близко.
По радио объявили Персеиды, и по ночам я пялился в чернильное небо, чтобы увидев короткий метеоритный росчерк, успеть загадать желание.
Сам собой утих кашель, и все вроде пошло по накатанной. На горизонте маячил октябрь, и опустевший лес по утрам с головой окунался в глухие туманы.
Я ждал, что дочь приедет на похороны, чтобы избавится от опасной посылки, но напрасно.
А через две недели мне пришлось резко ускориться. Все вышло, как вышло, и отклоняя нависшие над тропкой мокрые ветки, я...

***

— Слушай, а может сосед в курсах, куда Мирон булыги заныкал? — облокотившись на перила, молодой выкинул окурок.
— Вряд ли. Он скрытный был. Лишнего не болтал. Если схоронил, то на совесть. Пропали камни, похоже. Поторопились вы.
Пожилой смотрел на уплывающий по течению окурок и вспоминал бабкины слова: «кто с лысинкой родился, с лысинкой помрет», а также другие поговорки, связанные с отсутствием у собеседника ума.
— Ты лучше думай, что докладывать будем. Срок вышел, а результат нулевой.
— Не кипеши. А соседа навестить надо, считаю. На грех и курица пернет, а? — молодой рассмеялся было, но пожилой, указательным пальцем поправив очки, повернулся к нему спиной и поднял воротник.
Тот обиженно насупился. — Все-таки съездим. Может, нароем чего.

Хотел бы я знать о соседе чуть больше, да вот оно как вышло. Зато о рыбалке всласть наговорились. Сети у него были знатные, японские, и каждый божий день Мирон пропадал на озере, регулярно принося домой толстых, как полено щук, бронзовых, торфяных лещей в бурых пятнах, живучих линей. После того разговора он еще пару раз просил присмотреть за мережами, когда ненадолго уезжал в райцентр, и всякий раз в лодке билось не меньше пары десятков килограммовых рыбин.

Сетки теперь гниют, зарастая тиной в затоне у дальнего берега, Мирон спрятался от мира в деревянный ящик, а меня намедни навестил участковый с парочкой, сильно смахивающей на моих бывших друзей, и деликатно поинтересовался, не затрагивал ли покойный в разговорах финансовых вопросов, намекал может на что, хвастался...

— Нет, — я с сожалением качал головой, — Ни о чем таком не разговаривали, вообще мало общались, он — непьющий, а я, вон, третий год без просыху. Должен остался, что ли?
— Наследники интересуются, — пояснил мент. Парочка переглянулась, и я понял, что к ночи они явятся без официального прикрытия. Ну и так далее. На пять минут разговор.
Ушли. Но еще вернутся. Мне ли не знать.

Возможно, они действительно хотели просто поговорить. Возможно, услышав, что я ничего не знаю о наследстве Мирона, они развернулись бы и ушли, не забыв аккуратно прикрыть за собой дверь. Но когда от сильного тычка в грудь я отступил к стене, случайно коснувшись висящего на гвозде карабина, Бог недовольно смешал карты.
Трижды рявкнула, дернув руку «Сайга». Два — чтобы свалить пришедших незваными, и третьим — последним, чтобы добить.
Я просто хотел спокойно дожить то, что мне причиталось.
Добрый бог, почему ты такая сволочь?

***

... уходил через лес.
В четыре утра шел подкидыш до узловой. Оттуда до города можно нанять водилу.
Мелко дрожало покрытое грязью стекло. Липкий туман начинал собираться под насыпью, и когда поезд входил в поворот, то можно было видеть, как белые ленты сплетаются над землей, поднимаются выше, превращаются в стены. Скоро снаружи не было видно ни зги. Казалось, состав замер и лишь мутные тени телеграфных столбов проплывали мимо покрытого испариной окна.

Некоторые поступки ты совершаешь непроизвольно. Не думая.
Но если все остальное в своей жизни ты делал как должно, то и на этот раз выйдет как надо. Убив двух незнакомых людей, я не чувствовал ни раскаяния, ни сожалений. Только досаду на Бога, не давшего мне умереть в своей постели.
«Может и лучше, — утешалось под глухой перестук, — Чем одному догорать».
Под скотчем белел бумажный листок с адресом и телефоном.
«А вот как зовут ее, не спросил...»

Город встретил дождем. Серые люди скользили как тени сквозь липкий смог, и черно-белые шавки рылись за автовокзалом в размокших картонных коробках.
Высадив меня, бомбила отчего-то медлил и не уезжал, пристально глядя, как я пытаюсь разобраться с мобильником. Наконец, ему видимо надоело и красное зубило сорвалось с места, напоследок обдав грязью из лужи. «Сволочь. Вроде нормально дал...»

Сидя в кафе, я прикидывал с чего начать, но каждый раз уже положив палец на кнопку, отдергивал его. Что ей сказать? «Я от отца вашего, он передать кое-что просил» — может принять за подельника и наезд. «Папа приветы шлет?»
Да на кой ляд ей эти приветы сдались, если даже на похороны не приехала...
Так ничего не придумав, я просто позвонил, и через пару секунд механический голос пояснил: «Номер абонента заблокирован».
Вот и приехали.
Сонная муха медленно ползла по стеклу, пересекая свое мушиное лимбо. Скоро зима. Что ей светит? Затхлый рай между рамами, медовый сон до весны и еще одно лето? Или звонкий как выстрел газетный шлепок, океан боли и шанс, переждав оборот колеса, возродиться в ином обличье?
«Что мнешься? — царапнула изнутри паскудная мыслишка. — Открой, да посмотри. А то неровен час завалят, а за что, даже знать не будешь».
Затушив сигарету, я вышел под дождь.

Дверь открыл мужичок, похожий на мопса: курносый, низенький, кривоногий.
— Что надо?
«Может, муж?»
— Мне Мирон Андреича дочку. Я от отца ее, это ведь седьмая квартира?
— Квартира то седьмая, — он на секунду задумался, пытаясь сообразить о ком речь, но потом вспомнил. — Только не живут они тут больше.
— Давно?
«Вот непруха. Что ж это получается, зря все? Напрасно?»
— Да с год уже, почитай, как я купил.
— А как найти, не знаете?
— Тю! Оформляй визу, да в Канаду езжай — там и ищи. Уехала она. Насовсем. По крайней мере, так говорила.
— А телефон, или адрес новый не оставляла?
— Какое там! По срочному продавала, только бумаги подписали — в тот же вечер и улетела.
— А что спешила так, не в курсе?
— Понятия не имею. То ли замуж вышла, то ли еще что. А сам-то чего хотел?
«Вот змея! Отца родного кинула, а он приветы ей...»
— Да вот, повидать хотел, да не судьба похоже.
— Ну да, ну да... бывает.
— Всего доброго.
— И тебе не хворать.

Выходя из подъезда я потянул из кармана сигареты, и обмотанная скотчем жестянка выскользнула следом, свалившись на грязный пол. Наклонившись, я схватил ее, рванув липнущую к рукам прозрачную ленту, открыл и, тут же захлопнув, спрятал обратно. Но на мгновение вспыхнули радугой спрятанные в коробку четыре прозрачных капли.
«За такое десяток Миронов грохнут — не поморщатся», — мелькнула мысль, и мир сразу сделался колючим, непредсказуемым, опасным.
Озираясь, я быстро шел по дворам, ныряя в темные арки и вновь выбираясь под дождь. А в исцарапанном портсигаре на ватной подстилке уютно устроился последний, так и не переданный привет мертвого папы своей непутевой дочке.
«Капельки оптимизма, ха! Карата по три, а может и все пять... Сотня кусков, если слить и забыть... Причем, не рублей. Эх, сосед, до чего ж ты любил эту тварь».

***

На мосту машины притормаживали — светофор на съезде был сломан, и приходилось пропускать тех, кто двигался по набережной. Черный седан со звездой на капоте требовательно загудел, перестраиваясь в крайний ряд. Я оглянулся: прижавшись к бордюру, он притормозил, и наглухо затонированное стекло медленно поехало вниз.
«Быстро нашли, — побежала по спине холодная струйка, — Прямо здесь, что ли кончат? Эх, прожил, как выпил...»
Из окна высунулась суровая физиономия: — До Рузовской правильно еду?
Я кивнул и отвернулся. Руки тряслись, как с тяжелого бодуна, и пришлось вцепиться в перила, чтобы унять поганую, стыдную дрожь.
«А ведь найдут. Поздно или рано — все равно отыщут. И убьют. Этого ты хотел?»
— В принципе, мне все равно.
«Уверен? А камушки тоже им отдашь? Мирон тебе во-о-от такое спасибо на том свете скажет».
— И что предлагаешь?
«Твой город — ты и думай, что делать. Неужели всех друзей растерял?»
Я уже размышлял об этом. Сидя в кафе, наблюдая за мухой, упрямо ползущей к открытой створке, и тыкая пальцем в свой телефон.
«Заберешь — все пойдет по-другому. За полцены их притырит любой барыга. За эти бабки и документы и деньги. Новая жизнь, все по другому... Решай, что ты паришься, ну!»
— «Любой» не катит — тут свой нужен.

Отпустив перила, я поднял воротник и сунул руки в карманы. Дождь кончился, зато поднялся ветер — осенью хорошей погоды не жди. Зло взъерошив мутную воду, он гнал по каналу мусор. Пустые пакеты, как паруса лилипутской эскадры неслись под мостом на север.
«Ну, будешь стоять и ждать? Или рискнешь?»

Над ухом раздался громкий щелчок, но вместо ватного Деда Мороза под елкой и леденцового петушка перед глазами мелькнул одетый в белое сад. Сквозь него выгнулся золоченый купол по- над озерной звонницы, и покатился с небес, рассыпаясь в лужах на тысячи зеркальных осколков, солнечный шар.

«Все?»
Сердце ухнуло, падая, без единой надежды быть подхваченным, но все-таки не долетевшее до земли.
«Нет?»
Повисло на ниточке, дернулось пару раз, застучало, выправляясь, и снова поползло обратно.
«Что? Ах, черт возьми».

Сложив зонт, женщина в бордовом плаще посмотрела на меня, но не найдя ничего интересного, быстро пошла дальше. На долю секунды перед глазами возникла смерть в красной тряпке, приходившая по ночам. Кровавая Мэри, пьющая жизнь и ничего не дающая взамен.
Кажется, на какое-то время о ней можно забыть. Забудет ли она?
Как там сосед говорил: «Добавить капельку оптимизма?»
У меня их целых четыре — должно хватить.

Сойдя с моста, я вышел на набережную и поднял руку, останавливая такси.