Дача (часть 1)

1.

Дача. Явление далекое и в своем роде уникальное, которое, насколько я знаю, нигде больше в мире не встречается. Нарезанные куски земли на каком-нибудь поле или вырубленные щедрой рукой советской власти гектары леса, поначалу даже не имевшие нормальных подъездных дорог.

Когда каждые выходные родители поднимали меня ни свет ни заря, чтобы успеть на электричку отходящую в совершенно идиотские 6:54 или 7:22 утра. И те, кому повезло занять сидячие места непременно вынимали из сумок кульки с едой, плотно завернутые в фольгу, едва поезд начинал свой неспешный разбег.

Чтобы через два или три часа наконец-то выскочить из душного и потного вагона и помчаться через перрон, в сторону маленького неказистого синего ПАЗика.

Пропахший бензином и выхлопными газами автобус был уже настоящим испытанием. Его так нещадно мотало по сельским дорогам (особенно весной, когда дороги представляли собой скорее направление движения), что укачивало меня практически сразу. Иногда, если вдруг народа набивалось внутрь не так много, то удавалось пробраться к окну и подставить лицо под спасительный сквозняк из небольшой узкой форточки. Благо ехать оставалось уже не очень долго.

Первые несколько лет мы жили в палатке. Что мне, восьмилетнему мальчишке, было в новинку и даже нравилось. Я узнал, что во время дождя нельзя тыкать изнутри пальцем в набухающие водяные пузыри. Если, конечно, ночевка в мокром спальнике не являлась пределом твоих мечтаний. А когда вечером, перед сном, я забывал закрыть бегунок молнии до самого низа, то большую часть ночи приходилось отгонять от уха назойливый писк неуловимого кровососущего подлеца. И весь следующий день изнывать от бесконечной чесотки.

Я стоял, смотрел на заросший бурьяном участок, и не мог справиться с потоком нахлынувших воспоминаний. Я провел здесь почти половину жизни. Покатая крыша дома высилась в глубине. Отец построил его сам. Тогда еще невероятно сильный и здоровый великан, не высушенный беспощадным раком до состояния сухой щепки. Вместе с соседскими мужиками он таскал бревна для него прямо из леса через дорогу.

Проржавевшие петли калитки натужно заскрипели, пропуская меня в зеленое царство крапивы и огромных лопухов. Я бросил взгляд под ноги. Небольшой квадратик серой плитки, с которого начиналась тропинка к дому был еще там. Едва заметный, почти полностью ушедший под землю, он все еще умудрялся держать оборону. Хотя оставалось ему недолго. Бахрома из мелких травинок почти полностью закрыла единственный выступающий наружу, чуть приподнятый край.

Сколько я здесь не был? Десять лет? Пятнадцать? Мы с женой переехали в Италию, к ее родственникам, кажется в... 2010... или 2012... С тех пор я больше не возвращался...

Конечно мы общались с родителями, созванивались, иногда даже по видеосвязи. Мама с гордостью показывала мне свою теплицу, где краснели гроздья самых разных сортов помидоров. Трепетней всего она относилась к «Бычьему сердцу». Фотографии черно-красных гигантов на широкой эмалированной тарелке с вязаной кружевной салфеткой приходили чаще всего. Я отвечал восторженными смайликами. И обещаниями обязательно скоро приехать. Но... каждый раз откладывал. Если бы меня спросили, правда ли я собирался? Я бы ответил — да, правда. А вот на следующий вопрос — почему же так и не приехал? Смолчал бы, не зная, что ответить.

По едва видной дорожке я добрался до террасы, немного повозился с замком и вошел внутрь. Несколько минут я просто стоял на пороге, оглушенный навалившейся на меня тишиной пустого дома. Сделал несколько неуверенных шагов и тяжело сел на стул возле обеденного стола. Красная клеенчатая скатерть в белый горошек, маленькая фарфоровая ваза посередине. Ничего не изменилось. Странно, почему совсем нет пыли. И... цветы. В вазе стояли любимые мамины ромашки. Наверное, соседка заходила после моего звонка, чтобы прибраться. Пожалуй, цветы это уже перебор. Жутковато.

Широкие окна, поделенные на равные квадратики деревянными рейками, были занавешены небольшими цветастыми шторами. Я вспомнил, как мама сетовала, что долго не могла найти нужный материал, а потом вдруг обнаружила в запасах старый пододеяльник. С деньгами у родителей особых проблем не было. Сразу после выхода на пенсию они сдали городскую квартиру и перебрались сюда. Да и отцу на свежем воздухе становилось будто немного лучше. Но покупать готовое?

«У меня еще руки, слава богу, на месте».

В предбаннике, у двери на кухню, всегда стояла плетеная корзинка для грибов. Большая, с перемотанной синей изолентой ручкой. И в ней еще одна, поменьше.

Наш походный лесной набор, как шутил всегда отец. Тут же рядом должны быть большие черные резиновые сапоги. Компанию им составляли изящные зеленые сапожки, тоже резиновые. Я оперся о стол, поднялся, как старик, и зашел в предбанник. Все так и было. Память не подвела.

Горло, словно, сдавила чья-то рука, по груди разлился нестерпимый жар. Потянулся выше и «обжег» глаза. Картинка дернулась и чуть поплыла. Мне пришлось несколько раз шумно вздохнуть, прежде чем я смог сделать еще один шаг. Прижал ладонь к лицу и стер слезы.

Папа ушел в самом начале пандемии. Рак легких и двухсторонняя пневмония оказались смертельным коктейлем. Границы к тому времени уже были закрыты, и я даже не смог прилететь на похороны. Звонил маме каждый день, старался поддержать. Но что такое слова, когда тебя нет рядом. Всегда веселая, целеустремленная и бурлящая энергией, она выглядела как потерявшийся ребенок. Да, с отцом было тяжело. Мама часто жаловалась, что болезнь изменила его характер далеко не в лучшую сторону. Он стал раздражителен, сварлив и, порой, устраивал скандалы на ровном месте.

«Теперь хоть поживешь для себя» — сказала ее сестра после похорон.

Больше мама с ней не общалась.

Потом наступило лето и дачные хлопоты, вроде-бы, отвлекли ее от удушающего горя. Рассада, грядки, поправить ступеньку на крыльце, купить новую косилку. А еще какие-то птички свили гнездо у нас прямо под крышей.

«Веточки туда таскают, листочки какие-то. Суетятся, чирикают все время. Такие маленькие и такие деловые!»

Она даже начала иногда улыбаться.

А в конце июля позвонила Нина Алексеевна, соседка, и сказала, что мама умерла. Жара стояла невероятная, она пропалывала в теплице огурцы. Очевидно, стало плохо с сердцем.

Я встретил эту новость в одиночной палате ковидного полевого госпиталя, куда попал всего несколько дней назад. Попросил Нину позаботиться о похоронах и звонить мне в любое время если что-то понадобится. Тогда я без сна пролежал почти всю ночь. Слез не было. Было какое-то странное отупляющее чувство одиночества и злости на самого себя.

Всю жизнь я ощущал за своей спиной незримую поддержку родителей. Нет, они не пристраивали меня в институт, не помогали с работой, не покупали мою первую машину. Отец инженер, мать домохозяйка. О чем тут можно говорить. Но я знал, что всегда, в любом случае, чтобы не произошло, у меня есть их сила. Их мудрость и доброта. Единственные в мире два человека, которые любят меня не за что-то.

Которые отдадут свою кожу и кости, если понадобится.

А что сделал для них я?

Трепал нервы подростком, бесконечно спорил, не воспринимал их советы. Уехал из страны из-за жены, с которой потом развелся. Но не стал возвращаться, ограничив свое присутствие ежемесячными денежными переводами и редкими звонками. А теперь не смог даже проводить по-человечески. Конечно, можно сетовать на обстановку в мире, только от этого легче не становилось.

Потому что была мысль.

Тщательно похороненная под сотней различных причин. Я гнал ее от себя тысячей отговорок. Сейчас она вспыхнула ярким факелом вины, выжигая изнутри.

Я хотел приехать. Когда о «Самой Страшной Болезни 21 века» едва начали говорить в газетах и выпусках новостей. Когда государства еще не закрылись друг от друга железными занавесами всеобщей истерии и паники.

«Ерунда, нагнетают, как обычно. Доделаю дела, закрою контракт, найму заместителя. И потом прилечу. Тем более зима, что там торчать? Вот в конце весны или летом, самое оно. Летом даже лучше, за грибами вместе сходим.»

Я все доделал, успешно завершил работы на новом объекте, нанял еще несколько человек в офис.

Вот только прилетать теперь было некуда. Не к кому.

Сильный порыв ветра хлопнул дверью, выводя меня из ступора. Я понял, что просто не могу идти дальше. Еще раз оглядел предбанник.

Куртки на вешалке. Те самые, которые уже не наденешь, но выбрасывать жалко. Поэтому они отправлялись на дачу. В темно-зеленой, болоньевой, отец ходил в лес. В боковом глубоком кармане обычно лежал маленький перочинный нож. Не отдавая себе отчета, я скинул кроссовки, сунул ноги в черные резиновые сапоги. Как всегда, они оказались мне чуть велики. Снял с вешалки куртку, проверил карман. Ножик все еще был там. Взял маленькую корзинку и, буквально, сбежал из дома.

Я вышел с участка, еще раз скрипнув калиткой. Только сейчас обратил внимание, какая вокруг стояла тишина. Не было слышно музыки от соседей, никто не пилил очередные доски, противно и с надрывом завывая циркулярной пилой. Звук ржавых петель ворвался в это море спокойствия и тут же в нем утонул. Странно.

Я обогнул крайний участок и через несколько минут оказался возле заросшей камышами канавы. Ее прокопали по периметру всего садового товарищества еще в самом начале, огородив владения человека от гостей из леса. Сейчас в это трудно поверить, но, когда-то, случайный лось или не в меру любопытный кабан были у нас вполне рядовым зрелищем.

Две широкие крепкие доски мостиком лежали поперек. Я остановился на мгновение, глубоко вздохнул и нырнул в зеленую прохладную чащу.

 

2.

Лес встретил меня такой-же завораживающей тишиной. Только где-то сверху в кронах шелестел ветер. Хорошо утоптанная тропинка, затейливо петляя уводила меня все дальше и дальше в зеленую глубину. Я вспомнил, что недалеко должны быть остатки старого военного блиндажа. Огромная квадратная яма, заполненная до краев черной водой. И вокруг всегда было полно подберезовиков. Я свернул с дорожки в сторону, надеясь его отыскать. Хоть отец и называл наш лес берендеевым, и никогда не отпускал меня одного, я особо не волновался. Тропинка вот она — рядом. Да и сколько я прошел? Сто — двести метров? Вернуться можно с закрытыми глазами. Кое-как продрался сквозь густой ельник, миновал небольшую полянку и вышел к болоту.

«Привет!»

Тихий шепот у самого уха заставил вздрогнуть и обернуться. Вокруг никого не было. Правда... Вроде-бы справа, между деревьями, мелькнула чья-то фигура. Еще один грибник? Я направился в ту сторону, но обнаружил только вальяжно покачивающиеся массивные еловые ветви. Наверное, все-таки показалось. Зато во мху, под деревом, прячет желтую шляпку маленькая сыроежка. Не подберезовик, конечно, но тоже добыча. Вынув из кармана ножик, я аккуратно отщелкиваю тугое лезвие.

В голове всплывает мамина поговорка — «Не ленись, грибу поклонись», я улыбаюсь про себя и присаживаюсь рядом с желтой шляпкой.

«Ты бро-о-о-о-осил их!»

Сухой каркающий вопль вспарывает уже привычную тишину.

Сердце подпрыгнуло к горлу и камнем ухнуло вниз. Я вскочил, озираясь по сторонам. Краем глаза заметил движение и тут же обернулся, сжимая нож побелевшими костяшками. Размытый силуэт, или тень, рывками перепрыгивает с дерева на дерево. Но ветки под ним даже не шевелятся. Вот нечто замирает, контуры становятся четче, но все равно подрагивают. Словно оно дымится. Я отчетливо вижу длинные изогнутые руки. Там, где они держатся за ствол, кора чернеет и начинает тлеть. Фигура мало напоминает собой человеческую. Скорее кляксу, пятно тьмы из которого хаотично появляются и исчезают небольшие извивающиеся отростки. Вверх вытягивается продолговатая голова. Глаз нет, но я знаю, что оно на меня смотрит. У него медленно начинает проявлятся рот. Сначала узкая горящая щель, через секунду распахивается багровым провалом.

«Но ведь он был так занят»

Неожиданно мощный и низкий бас заставляет меня попятится назад.

Нечто перепрыгивает на соседнее дерево.

«Солнышко, хочешь какао?»

Теперь это истеричный женский визг. Он сменяется заливистым смехом. Но рот не шевелится, только открывается еще шире, гипнотизируя меня кровавыми всполохами.

Я не выдерживаю и бросаюсь бежать. Напролом, сквозь чащу, не разбирая ничего на своем пути.

Бред.

Чертовщина!

Так не бывает!!

«Отец, ты по-о-о-осмо-о-о-о-отри-и-и-и на не-е-е-его! Он же пья-я-яны-ы-ы-ый!»

Я слышу старческое кудахтанье какой-то мерзкой бабки. Даже улавливаю запах пыли и старости. Значит оно совсем рядом. Почти за спиной.

Все мое естество вопит от ужаса, призывая упасть на землю, свернуться калачиком и закрыть глаза. Потому что тогда оно наверняка уйдет.

Мне снова шесть лет. И я просыпаюсь от собственного крика. Испытываю мимолетное облегчение, от того, что это был сон. Просто липкий кошмар, который уже закончился. А у кровати уже стоит... нет, не мама. Долговязая худая фигура, сотканная из мрака. Слепая голова наклоняется чуть в бок. Огненный рот растягивается буквой «О» и одним рывком оказывается возле моего лица.

Я цепляюсь ногой за какой-то корень, лечу кубарем вперед, вскакиваю и бегу дальше, как одержимый. Колючие ветви хлещут по лицу, оставляя на память длинные неровные царапины. Невольно прикрываю веки. «Хорошо, что день» — отрешенно думаю я — «Хотя бы видно куда...»

Чудовищный удар в лоб в буквальном смысле выбивает искры из глаз и отправляет меня в пустоту.