Интервью (на конкурс)
«Интервью»
Повесть
Начало 1979 года было отмечено событиями, которые, пожалуй, можно назвать массовым психозом. Эпидемия протекала всего лишь в границах нашего семейства, но впечатление произвела грандиозное и очень печальное. Большая часть родни, точно сошла с ума, и в этом состоянии пребывала несколько месяцев. Многих я попросту не узнавал. И что поразительно, вся эта шокирующая история, началась на ровном месте.
Моя десятилетняя племянница Ася Глафирина однажды сказала своей троюродной сестре – пятнадцатилетней Рите Поплавковой:
- С детства мечтаю стать журналисткой. Можешь не сомневаться, мои статьи будут читать и обсуждать «От Москвы до самых до окраин…»
Рита, вероятно, что-то добавив от себя, рассказала про Асину фантазию кому-то из родственников. И началось!..
Наша многочисленная родня, почитавшая священным долгом и почетной обязанностью быть в курсе всего-всего, что происходит в большой семье, мгновенно пришла в движение. И это, невзирая на расстояния и тогдашние скудные средства коммуникации, если, конечно, не учитывать наличие сарафанного радио. Оно работало круглосуточно и оперативно. Поэтому объяснимо, что через пару дней в Ленинграде и его пригородах, а также Новгородской и Псковской областях, где обитали Глафирины, Нечапаевские, Поплавковы, Савичи и другие, менее близкие родственники, активно и горячо заговорили про Асин бзик.
Но, главное, как заговорили! Складывалось впечатление, что Ася взрослый человек, совершивший что-то предосудительное и компрометирующее всех и вся.
Пользуясь современной терминологией, можно уверенно сказать: в 1979 году Ася возглавила рейтинг самых упоминаемых родственников.
Конечно, суждения были разные, но в основном, мягко выражаясь, неодобрительные.
Отставной замполит авиаполка дядя Витя Баргузиничев, приходящийся нам седьмой водой на киселе, но открывший в нашем отце «всесторонне подкованного, оригинально мыслящего собеседника», и по этой причине частенько «приземлявшийся» у нас на Пестеля, отреагировал с присущей ему замысловатой образностью:
- Юрочка, штурман мой закадычный!.. – воскликнул он, широко раскинув руки, точно приготовился обнять не только нашего отца, но и ту часть прогрессивного человечества, которую причислял к своим штурманам. При этом его худенькое, почти мальчишеское туловище как будто бы стало еще тоньше и готово было взлететь к потолку: - Мы дети трудового народа! Скрипку уважаем, а баян-то к сердцу поближе и, точно, полезнее. На нем и Баха, и «Барыню» оформить можно. – Дядя Витя схватил стул, ловко запрыгнул на него верхом и, наклонившись к отцу, прошептал таинственно и многозначительно: - Поэтому и не бедствуем, как некоторые бедолаги-летуны, выскакивающие за пределы взлетно-посадочной. Улавливаешь пафос?..
Про «не бедствуем» он сказал сущую правду. Наши родственники – инженеры, бухгалтеры, прорабы, высококвалифицированные рабочие, агрономы, общественно-политические деятели среднего звена и прочие представители «достойных, основательных и правильных» профессий - за очень редким исключением в так называемые застойные годы обрели завидное по советским меркам благосостояние. Из бараков, общежитий и коммуналок перебрались в отдельные квартиры; многие обзавелись шестью сотками в садоводствах, а некоторым достались земельные участки и побольше, где вскоре появились не какие-нибудь «будки-скворечники» – жалкие, сколоченные, наспех, домишки бог знает из чего, но и вполне комфортабельные дома, построенные из добротных материалов; среди дорогих покупок уже нередко фигурировали не только мотоциклы и мотороллеры, но и автомобили; кто-то приобретал старье - разбитые, кособокие, обкусанные ржавчиной «Москвичи» или «Запорожцы», но были и такие, кому удалось хапнуть новехонькие «Жигули» и даже «Волги».
Двоюродный брат нашей мамы, ветеран геодезической службы Нечапаевский, он всегда и для всех был Павликом или Островитянином (родом из города Остров), услышав про Асину журналистику, сокрушенно покачал седой, прилизанной на косой пробор, шишковатой головой:
- Прямая стежка куда как надежнее петлявого тракта. С выкрутасами до кювета один шаг.
Лялька, его старшая, принципиально незамужняя дочь, в юности исписавшая стихами собственного сочинения несколько толстых альбомов для рисования, скривившись, пропищала:
- Дева в путах очевидных заблуждений!..
Лялькин тогдашний сожитель – трижды разведенный молчун Илларион, просиживающий штаны в каком-то статистическом управлении, вдруг тоже открыл рот:
- А я в детстве палочки ножичком строгал, собирался стать краснодеревщиком.
Лялька с силой толкнула его в бок:
- Ларик, ты дурак?!. – прошептала она и вдруг, вскинув руки и отчаянно мотая головой, выбежала из комнаты.
Илларион пожал плечами и, неожиданно прослезившись, глянул на меня:
- Из-за вашей сопливой журналистки мы все пересобачимся.
Больше всего – и тут почти вся родня была единодушна – раздражали Асины претензии на всесоюзную популярность.
Боровическая тетя Нина, своевременно приложившая к справке о посещении занятий в Ленинградском культпросветучилище диплом Кустанайского университета марксизма-ленинизма, а потом четверть века вдохновенно трудившаяся в комсомоле по всему Северо-Западу страны, произнесла мрачно и угрожающе:
- Разброд и шатания, в чистом виде. Коли вовремя не пресечь – караул!.. До совести и скромности не докричишься.
Но, конечно, была и оппозиция. Наша несравненная, натуральная блондинка Танечка Светлая – так родня величала умницу, круглую отличницу и в школе, и в институте, стремительно подросшую на швейной фабрике до замдиректора, Таню Егорову (в девичестве Савич) – объясняла единодушие родичей с нескрываемым возмущением:
- Наши крестьянские корни никак не угомонятся. Свой крепостной век отжили, а все еще пыхтят, неуемные: господские забавы для господ, а ваш рабский удел – пахать за троих, молчать за пятерых и никуда не высовываться, чтобы по башке не надавали.
Короче говоря, дискутировали долго и нередко на повышенных тонах. Кое-кто на этой почве даже перессорился. Та же Лялька, например, выгнала своего «краснодеревщика», заменив его на молоденького таксиста Тимурчика.
Лично я и тогда, и потом в Асиной амбициозной фантазии не усматривал ничего необычного. Кто из нас в этом прекрасном возрасте мысленно не улетал в заоблачные выси? Поражало другое!
Во-первых, с какой невозмутимостью она перенесла злобные выпады в свой адрес. А, во-вторых – это было поистине удивительно - с какой последовательностью и упорством она вдруг начала двигаться к намеченной цели. Невольно возникало подозрение, что ее кто-то или что-то подталкивает, успешно превращая детскую причуду в навязчивую идею. Неужели импульсом была эта дурацкая свистопляска, устроенная нашими родственниками вокруг ее журналистики? – спрашивал я себя, внимательно поглядывая на Асю в надежде, что она заговорит.
Но Ася об этом помалкивала. И однажды я - любопытная Варвара – поглаживая модные в ту пору запорожские усы, шутливо спросил:
- Сударыня, приоткройте завесу, кто вас околдовал?
Девочка вытянулась в струнку, вскинула голову, некрасиво поджала губы и надменно проговорила так, как будто она барыня-садистка, отчитывающая нерадивого холопа, перед тем, как отхлестать его по щекам:
- Сейчас вопросы задаю я, Ася Глафирина! Интервью окончено!
Ее родители, мой старший брат с женой, оба респектабельные, сверх меры довольные собой, подпирающие высокое начальство на режимном предприятии, именуемым почтовым ящиком, тоже поначалу только снисходительно посмеивались:
- Мало ли что придет в голову ребенку.
- Хорошо, хоть не в артистки.
- Повзрослеет, образумится и по нашим стопам - в Механический!..
- Жалко, что институт переименовали, Военмех звучал солиднее.
Но со временем – оно, как известно, летит стремительно - когда стало понятно, что взрослеющая дочь по-прежнему остается неразумным ребенком, поскольку ни в какой технический вуз не собирается, а все еще грезит о журналистике, родители не на шутку забеспокоились:
- Откуда столько пыли? Из какой подворотни надуло? Гуманитарное образование – погремушка для инфантильных тунеядцев.
- Хуже! Для большинства это билет в раздолбанный, прокуренный, общий вагон, следующий к вечно пустому холодильнику, если таковой в доме имеется.
- Надо срочно провести воспитательную работу.
И провели. Наткнулись на жесткое сопротивление:
- Дорогие мама и папа, не тратьте время попусту. Ради вас готова совершать подвиги. Но менять жизненные приоритеты – ни за что и никогда! Интервью окончено.
Несколько дней Асины родители пребывали в гнетущей, парализующей растерянности. А потом, когда наконец очухались, обратились ко мне:
- Ты же для нее – хи-хи, ха-ха – как лучшая подружка. Пошушукайся с ней обстоятельно.
- Растолкуй, что это за профессия. Накрути побольше и погуще о поломанных судьбах.
- Вспомни ту, которая на балконе видела снежного человека. Она окончательно спилась?
- А главное – про конкурс, убеди - без большого блата на журфак не поступить.
- Скажи, предки палец о палец не ударят.
- Хотя могли бы. Наш бывший военпред в Василеостровском райкоме сидит. Но поощрять глупости – увольте!.. – перебивая друг друга, наседали они на меня.
Я долго и упорно сопротивлялся, излагая свое виденье сложившейся ситуации:
- Поймите, у девочки страстное желание. Со страстями спорить бесполезно. Надо ждать, когда само рассосется.
- А если не рассосется?..
Увы, волевые и нахрапистые творцы новейших образцов военной техники взяли верх. Клещами вытащили из меня:
- Черт с вами, поговорю!
Правда, на прощанье я все-таки отыгрался:
- Вспомни маму, - сказал я брату. – Сколько нервов она потратила, отговаривая тебя от новой женитьбы. И каков результат? – При этом выразительно посмотрел на его побледневшую жену – Изольду Яновну, мысленно назвав ее Изольдиной (прозвище, придуманное мною еще в подростковом возрасте).
После этого месяца полтора общались лишь в исключительных случаях и только по телефону.
2.
Но вернемся немного назад. После неприятного разговора с Асиными родителями состоялся еще один разговор – у нас на Пестеля.
- Похвально, что ты столько внимания уделяешь Асе, - сказал мне отец, куривший возле открытой форточки на кухне. – И все-таки растворяться в ее жизни не стоит. У тебя своя стезя. А у Аси есть родители, да и мы мамой ее тоже не забываем.
Находящаяся здесь же мама, фыркнула в мою сторону:
- Грехи в церкви надо замаливать! – Она ногой отшвырнула табуретку под стол и с крейсерской скоростью, готовая все смести на своем пути, направилась к двери.
- Чего это она?.. – Отец загасил папиросу. – Про какие грехи?.. Ты что-нибудь понял?
- Нет, - соврал я, не испытывая даже намека на угрызения совести. – Извини, папа, пойду на боковую – что-то нынче притомился.
- Отдыхай, сынок, - вздохнул отец и с силой поскреб узловатыми пальцами лысину, расползающуюся ото лба к темечку. - Но запомни, необязательные привязанности – опасная забава. Увлечешься и незаметно соскочишь со своей ветки на чужие рельсы. Надо ли так рисковать? Я вот очень часто замечал, с какой охотой мы решаем чужие проблемы, а про свои забываем. Никогда не задумывался – почему?
- Наверно, ковыряясь в чужих, мы чувствуем себя героями-спасателями, пришедшими на помощь страждущим. Это благородно, - наигранно зевнул я. – Спокойной ночи.
Ночью, долго ворочаясь в кровати, я думал о словах отца. Наверно, он прав. Брат с Изольдиной, они кто?.. Вот пускай сами с дочерью и разбираются. А мои грехи – всплыла мамина, взрывоопасная интонация - что о них вспоминать. У кого их нет? И причем здесь наша дружба с Асей? Что здесь странного? Она же самая младшая из Глафириных… И все же отец правильно сказал, растворяться не стоит. С этим и уснул.
Но спустя несколько дней передумал. Перехватил Асю возле Дворца пионеров. Там для старших пионервожатых проводили методическое совещание о школьных радиоузлах. Прагматичная Ася не могла не присоседиться к задерганной, на вид сорокалетней тетке, значившейся в их школе бессменным пионерским вожаком.
- Ася Емельяновна, предлагаю подсластить жизнь в «Метрополе» или «Севере», - сказал я, изображая галантного кавалера.
Усталая, болезненно бледная Ася шмыгнула носом, сморщилась и покачала головой:
- Там же толпень, простоим в очереди не меньше часа. – Она вынула из портфеля две «Белочки» и одну конфету протянула мне: - Угощайся, Тёпа...
Да, да, именно – Тёпа.
Асина бабушка Шура, Александра Ивановна Глафирина - наша с братом мама - тайно симпатизировала бунтарям. Поэтому старшего сына нарекла в честь Пугачева, а меня - как Разина. Отец с Шурочкой не спорил, хотя логичнее было бы назвать наоборот. К ее великому разочарованию в дворовом и школьном кругах наши гордые и звучные имена извратили, превратив их «в собачьи клички: Меля и Тёпа». Мама была вне себя.
Но больнее всего ее ужалил наш отец. В мамином изложении это звучало так:
- Пустобрех Графирин, сидя во главе большого праздничного стола, решил повеселить народ. Для этой цели у него был приготовлен анекдот про наивного Рабиновича, надумавшего просочиться в первые ряды строителей коммунизма. Но, оглядев родню и увидев рядом с великолукской Мухой-Цокотухой Антониной ее новоиспеченного комара с одесским профилем, резко передумал. Непредсказуемый горе-соловей разразился пулеметной трелью про прозвища сыновей.
Родственникам Меля и Тёпа понравились и навсегда укоренились как естественные обращения. Емельяном и Степаном нас называли в исключительных случаях.
А мама не унималась, мало им Островитянина Павлика Нечапаевского. Нашли забаву над именами издеваться, искренне возмущалась она, хотя сама на этом поприще была одной из самых изобретательных.
Первая фраза, отчетливо произнесенная Асей и адресованная мне, была: ты - Тёпа!.. Показывая розовой, пухлой ручонкой на мои усы, она повторила ее несколько раз. Меля поправил дочь, надо говорить - дядя Стёпа, но Ася не согласилась. И тогда, и потом я слышал только Ты и Тёпа.
Ее нисколько не смущала двадцатилетняя разница в возрасте, всегда относилась ко мне по-приятельски. Более того, иногда в наших отношениях возникал явный и парадоксальный перекос. Вдруг ни с того ни с сего Ася представала в роли гуру:
- Тёпа, ты мой лучший собеседник. Лучший потому, что реже других переступаешь границу моего личного пространства. Запомни, граница всегда на замке, и лучший – это не идеальный. Надо работать над собой. Хочешь дам на ночь переводную книгу по психологии?..
Признаться, подобные ситуации – а их было немало – меня не только веселили. Порой ее менторские замашки доводили до белого каления. Хотелось накричать, а еще раньше – влепить звонкий подзатыльник. Но, слава богу, приступы гнева быстро сходили на нет, а на их месте возникало с трудом объяснимое чувство щемящей жалости. Казалось, что моя племянница сирота, и я единственный опекун, на которого она может рассчитывать.
Ее родители, Меля со своей Изольдиной, конечно, Асю любили. Но по-своему, в свободное время от дорогих и любимых самих себя, проводящих большую часть жизни за тяжелыми, металлическими воротами секретного п/я.
Надо уточнить - работали истово, фанатически увлеченно, иногда по двенадцать часов; возвращаясь домой, в буквальном смысле валились с ног. Где уж тут заниматься дочерью.
Зато у Аси всегда имелись приличные карманные деньги, неизменно валявшиеся на дне кожаного портфеля вперемешку с «Мишками на Севере», «Белочками» или «Грильяжем»; аккуратно завернутые в плотную кальку бутерброды с ветчиной, швейцарским сыром или колбасой «Московская»; в маленьком, потайном кармашке нередко хранились билеты в БДТ и Кировский, являвшиеся для многих ленинградцев вожделенной и несбывшейся мечтой.
Напоминаю, «лишний билетик» на лучшие спектакли, скажем, в БДТ начинали спрашивать от Невского, а с другой стороны – от Дзержинского (теперь улица Гороховая).
Когда же Меля получил шикарную, трехкомнатную квартиру в сталинском доме на Суворовском, у нее появились свои шестнадцать квадратных метров, обставленные уникальной, импортной мебелью молочного цвета. Там, на письменном столе красовалась стильная, портативная пишущая машинка «Consul».
Короче говоря, Асе завидовали не только ровесники. А я, как уже было сказано выше, все равно ее жалел.
Одной из причин была, деликатно выражаясь, не шибко привлекательная внешность. И это при таких эффектных родителях.
Рослые, статные, с чистой кожей и правильными чертами лица, как будто сошедшие с плакатов, пропагандирующих здоровый образ жизни, они по внешним данным запросто могли конкурировать со знаменитыми артистами, подолгу играющими роли не только социальных, но и лирических героев.
И что удивительно, ведь Ася была очень похожа на отца. Но рядом с ним она выглядела шаржем - далеко не дружеским.
Ростом выше среднего, но неизменно сутулая, нескладная, с тяжелой походкой – топала, как слон. Бледное, если не сказать, серое лицо, точно вымазанное сажей, нередко отмеченное розоватыми пятнами крапивницы возле обкусанных и потрескавшихся губ. Но, пожалуй, более всего удручал ее взгляд. Независимо от настроения, как правило, суровый, а иногда прямо-таки прокурорский. Даже улыбаясь, она сверлила глазами так, что у людей, видевших ее впервые или не очень часто, все холодело внутри.
Другая причина – характер.
Как-то раз наш благонравный, но слегка перебравший за праздничным столом родственник – дядя Коля Поплавков, нарвавшись на Асино хамское «интервью окончено», вдруг обмяк и, вяло шевеля посиневшими губами, даже прослезился. К счастью, кроме меня, быстро подошедшего к дяде Коле, чтобы его успокоить, никто не слышал, что он бормочет:
- Бедная, плохенькая козочка-акселератка, – скомкано произнес он, смущенно и криво пожал плечами, а потом добавил с тяжелым, свистящем вздохом: - Я-то понимаю - замухрышкам простительно. А другие?.. Захотят ли прощать?
Что же касается самой Аси, то она своих недостатков, кажется, не замечала. Или, что более вероятно, не придавала им сколько-нибудь серьезного значения.
Лялька Нечапаевская, стараясь придать своему тоненькому голоску томность, присущую многоопытным женщинам, познавшим любовную страсть во всех ее проявлениях, комментировала Асин пофигизм с улыбкой скучающей Клеопатры:
- Индифферентность канет в Лету с первой влюбленностью и обжигающими душу слезами…
В Асины школьные годы никаких признаков влюбленности не наблюдалось. Казалось, что мальчики в романтическом смысле для нее просто не существовали.
Итак, несмотря на моросящий дождь, мы пошли по Фонтанке, укрывшись под одним зонтом.
- Асенька, голубка, тебе хорошо известно - я далек от богемы. В нашем НИИ другой контингент и другие проблемы. Но благодаря одной моей приятельнице…
- Можешь не продолжать, - хмыкнув, перебила она. – Будучи аспирантом, ты состоял в гражданском браке с театральной критикессой преклонного возраста.
- Ну не такого уж преклонного, ей было слегка за тридцать.
- И она всюду таскала тебя за собой.
- За что я очень благодарен. Познакомился с массой интереснейших людей, в том числе и журналистов.
- Не надо про журналистов, от предков наслушалась!.. – раздраженно прошипела она, а затем криво ухмыльнулась и вдруг толкнула меня локтем: - Посмотри, Тёпа, какая чудная осень! Очаровательный дождь с юго-западным ветром. Или с северо-восточным?..
Проклиная все на свете и в первую очередь самого себя, я остановился:
- Ладно, уговорила. Последний вопрос и отстану.
- Слушаю внимательно! - пропела она с наигранной веселостью.
- Ты сама-то понимаешь, зачем тебе эта журналистика? Чем обусловлен твой выбор?
Она, приоткрыв рот и ехидно улыбаясь, наверно, секунд двадцать, которые мне показались вечностью, молча, пристально вглядывалась в мои глаза. При этом, покачивая головой из стороны в сторону, умудрялась рисовать на своем лице выражения неописуемого удивления. А потом, неожиданно перестав кривляться, тяжело вздохнула:
- Полагаю, журналистика – мой спасательный круг. – И, облокотившись на мокрый парапет, как бы нехотя, добавила: - Мы живем в несовершенном мире. Его надо исправлять. А как, по-моему, никто не знает. И я в том числе, такая же безголовая, беспомощная дура. Меня это бесит, я заболеваю. Единственный способ почувствовать облегчение – представить фельетон в «Известиях», а еще лучше разгромную статью в «Правде» написанную, не трудно догадаться кем. Статья будет о ржавчине, пожирающей все вокруг. Тёпа, спроси, что такое ржавчина?
- Уже спросил.
- Ржавчина – это в первую очередь вранье. Личное, коллективное и всесоюзное. – Она оттолкнулась от парапета, выпрямилась и дурашливо усмехнулась: - Интервью окончено.
4.
Тогда ей было четырнадцать лет. Во имя «спасательного круга» была готова трудиться с раннего утра до поздней ночи. Регулярно выпускала школьную стенгазету, занималась в литературной студии районного Дома пионеров, читала все, что попадалось о журналистике, участвовала в конкурсах юнкоров и неоднократно побеждала. К моменту окончания школы в ее активе было больше десяти публикаций в «Ленинских искрах», «Смене» и одна даже в «Комсомолке».
Асины родители делали вид, будто не обращают внимания на творческие успехи дочери. Но в ее отсутствие при любом удобном случае увлеченно говорили об этом с нарочитой иронией, за которой была спрятана законная, родительская гордость. Спрятана кое-как, вовсю торчали не только уши, но и другие, не менее важные части тела.
Хотя, если сказать честно, ее публикации были так себе - короткие и маловыразительные заметки для чтения по диагонали. Ну скажите, кого заинтересуют сухие отчеты о пионерских линейках и комсомольских митингах, посвященных красным датам календаря, или наивные рассуждения о воспитательной роли экскурсий по ленинским адресам?..
Абсолютно уверен, она была гораздо умнее и способнее того, что печаталось под ее именем. Но, ведомая опытным наставниками, писала То и Как надо.
Справедливости ради, надо отметить, что тогдашние То и Как сводились не только к идеологическим установкам и тематическим ограничениям.
Ася с восторгом и ужасом рассказывала про курсы внештатных корреспондентов заводских и фабричных многотиражек, организованных профсоюзами и комсомолом. Туда ее допустили в качестве вольнослушателя.
Миниатюрная, резвая, молодящаяся бабуля-жеманница, некогда редактор какого-то журнала, на каждом занятии с воодушевлением декларировала:
- Грамотность, ясность и лаконизм - неотъемлемые качества уважающего себя журналиста. Поверьте, коллеги, я говорю о насущной необходимости, - продолжала она, ласково глядя на своих взрослых и очень взрослых учеников. – Это так же важно, как перед сном почистить зубы, а утром, на рассвете поцеловать любимого.
Ученики согласно кивали, но практические выводы делали крайне редко и совсем неубедительно. И тут, случалось, бабуля впадала в истерический транс, обнаруживая виртуозное владение ненормативной лексикой:
- … дундуки! – орала она на подопечных. - Газета вам не … цирковая арена! Жонглировать … метафорами будете в … клозете, подтираясь вашими … почеркушками!
А потом, засунув в рот длинную, заморскую сигарету с оранжевым фильтром и щелкнув массивной, бронзовой зажигалкой, вдруг начинала тихонько всхлипывать, вытирая слезы уголком ажурной шали:
- Прошу прощения за резкие эпитеты. Сами виноваты, довели. – Она глубоко затягивалась и выдыхала струйки сизого дыма к потолку. - Живыми от меня не уйдете. Не выпущу из железных объятий пока не начнете формулировать просто, понятно и по-русски. Бессовестные невежды!
Ася старалась бывать всюду, где старшеклассница могла почерпнуть интересующие ее знания и опыт.
Однажды задумала прорваться на какое-то закрытое мероприятие в Дом журналиста. Ни с кем не советуясь, обратилась за помощью к троюродной сестре Рите, двадцатилетней внучке дяди Коли Поплавкова, известной феноменальной способностью проникать куда угодно. Как она этого добивалась, Асе было неведомо. Поняла, что называется, по ходу действия.
Встретились, как и договаривались, на углу Невского и Фонтанки. Запыхавшаяся Рита на высоченных каблуках и в юбке, едва прикрывающей ягодицы, схватила Асю за рукав и потащила к дверям Домжура.
Перешагнув порог, тотчас уткнулись в угрюмого товарища в строгом костюме. Потянувшись к его уху, Рита взволнованно прошептала:
- Мы приезжие из Прибалтики. Делегация комсомольского актива города Даугавпилс. Как пройти в туалет?
Товарищ, холодным взглядом окинув девушек, произнес коротко:
- Не положено.
- Что, значит, не положено? – тихонько спросила Рита, видя, как двое таких же костюмных товарищей приближаются к ним. Продолжила во весь голос: - Председатель совета пионерской дружины имени Латышских стрелков, - она кивнула в сторону Аси, - сейчас обделается! Вы этого хотите?
Подошедший товарищ в очках критически посмотрел на Ритины ноги, тяжело вздохнул и указал рукой на дверь:
- Покиньте, пожалуйста, помещение.
- И не подумаем! – возмущенно вскрикнула Рита. – Позовите директора, или кто тут у вас главный? Пусть понюхает, как оно воняет!..
К счастью, мероприятие уже началось, и никто кроме костюмных товарищей не слышал гневного монолога Риты. Но все равно было стыдно, и Ася рванула на улицу. Но не тут-было…
Спустя много лет, об этом рассказал сын дяди Вити Баргузиничева, в ту пору служивший в таинственном учреждении, находящимся под широким крылом Большого дома на Литейном. Он-то и вызволил девушек из милиции, куда их препроводили сотрудники органов правопорядка.
Секретная и тщательно спланированная операция была задумана с целью предотвратить опасную вылазку московских ревнителей свободной прессы, намеревавшихся мутить воду в творческих союзах Северной столицы. По недоразумению или какой-то иной причине ленинградским товарищам не доложили, что лазутчики застряли в Бологое.
Баргузиничев-младший бился в истерике, когда рассказывал подробности «туалетной интермедии с продолжением»:
- У девушек взяли подписки о неразглашении!
Не знаю как Рита, но Ася не разглашала. Держалась уверенно и спокойно, как будто ничего и не было.
- На данном этапе у меня все нормально. Я ведь пока только учусь и набираюсь опыта. За ржавчину примусь потом, когда подскажет внутренний голос, - щебетала она, приглаживая мышиного цвета волосы, зачесанные по-старушечьи строго назад и кое-как закрепленные шпильками невидимками. – Сейчас направляюсь в ДК Ленсовета, к футурологам. – В ее темно-серых глазах на мгновение вспыхнули озорные, зеленые огоньки, а бледные губы скривились и сложились в клоунскую улыбку: – Потерпи, Тёпа, все идет по плану, и даже с небольшим опережением.
Вырезки из газет со своими публикациями Ася тщательно наклеивала на листы мелованной бумаги формата А-4 и складывала их в аккуратную, картонную, голубую папку, предназначенную для ЛГУ им. А.А. Жданова.
Увы, поступить в университет не удалось.
Шел 1987-ой год. Страна, разбуженная гласностью, бурлила.
- Что ни день, то событие!.. - страстно тараторил дядя Витя Баргузиничев, пришедший навестить захворавшего собеседника, то есть нашего отца. – Просто нескончаемая череда событий, свидетельствующих - прогноз о социально-политическом циклоне, несущем в наши края ветер перемен, сбывается. Это ли не форсаж?!.
- Надолго ли? – Наш отец не без иронии поглядывал на джинсовый костюм и самопальную футболку с портретом Рейгана на округлом животе, напоминавшем футбольный мяч, мечущегося по комнате замполита-пенсионера. – Ты, я смотрю, уже переобулся.
- Юрочка!.. – Дядя Витя потряс руками, вскинутыми вверх. – Хрен его знает! Намедни Павлик-Островитянин звонил. Он, как и многие, теперь от телевизора не отходит. Говорит, куролесят, сволочи, словно забыли про нашенский рельеф. Заболоченные низменности, куда от них денешься?..
Поначалу на собеседовании Ася вела себя разумно, точно следуя