Отрывок из «Нескучной истории»
Впервые я увидел этого парня очень давно, на первом занятии нашего первого курса. Едва отмывшись от колхозного чернозёма, который весь сентябрь месила под дождём вчерашняя абитура, в костюмах вместо телогреек, в состоянии эйфории и с улыбками идиотов, мы вступили на порог физтеха, встретившего нас ультрамариновым панно во всю стену: в космическом пространстве среди туманностей и созвездий голубых планет парили к солнечным протуберанцам Икар и его девушка с крыльями. При общем ошеломляющем впечатлении мнения разделились: одни говорили, что это ангелы, другие — воспарившие души студентов, почивших от перегрузки.
Первое занятие было ознакомительным, и, по просьбе куратора, каждый поднимался с места, чтобы представиться. За два дня мы успели соскучиться и обнимались, увидев друг друга чистыми и пушистыми. Почти у всех появились колхозные клички, и, когда кто-то вставал, параллельно шёпотом звучало: «Коля-трактор» (за невероятную производительность на полях), «Гусар» (за роскошные усы), «Холмс» (за невозмутимость, высокий рост и неизменный длинный плащ), «Пелин» (бог знает за какие ассоциации). Только когда поднялся незнакомый парень в потёртом твидовом пиджачке с заплатами на локтях, на воротник которого спадали сивые волосы, в джинсах Wrangler и оранжевых ботинках, радостное оживление сменилось настороженной тишиной.
— Фортунатов, — назвался он.
— А что в колхозе не был? Типа болел?
Не удостоив взглядом тех, кто спрашивал, он спокойно ответил:
— Рисовал.
— Туалеты расписывал?
Класс загудел, и куратор принялся объяснять, что Фортунатова оставляли при деканате для оформительских работ.
— Кстати, панно, что вы видели на входе, — тоже его работа.
Я тогда понял, что таланту прощается всё.
На первой же перемене мы специально спустились в фойе, чтобы по-новому взглянуть на шедевр, к которому оказались сопричастны, но его уже не было. Сняли по приказу замдекана по младшим курсам, который назвал это церковной порнографией. Как ни странно, за картину вступились старшекурсники. Они уже ничего не боялись и пошли прямо к декану, последнему из могикан старой научной элиты.
— Но почему это должно располагаться именно на главном входе нашего факультета? — спросил Поригорий Евстафьевич, которому, с его умом и внешностью, была бы обеспечена стремительная карьера священнослужителя, последуй он по стопам отца. Но в эпоху Курчатова, Ландау и Лившица он выбрал другую стезю и не ошибся: степень доктора физматнаук, а впоследствии и должность ректора университета достались ему вполне заслуженно, несмотря на происхождение.
— Как почему? Per aspera ad astra — лозунг студентов всех времён и народов.
Per aspera ad astra — через тернии к звёздам (лат.).
— Неужели? Если бы вы были повнимательней, то заметили бы, что сейчас совсем другие лозунги в ходу.
— Это временное явление.
— Что-что? — сделал декан вид, что не расслышал. — И почему нагими per aspera? Это же мазохизм! В костюмчики бы облачить. А так, — показал он пальцем вверх, — in sidera вас не поймут. Латынь, знаете ли, сейчас не в моде...
In sidera — на звёздах (лат.).
Наутро картина снова висела на прежнем месте. На этот раз юные тела были задрапированы в уродливые скафандры с нелепыми солнечными батареями вместо крыльев. Кто-то смеялся, кто-то сожалел. А снизу уже красовались надписи: «Собрался к звёздам — пристегни фаллос», «Глюконавты» и что-то ещё в том же роде.
Известность не испортила Форту. Поддерживая со всеми, исключая разве что маргиналов, приятельские отношения, он деликатно избегал их развития. Можно сказать, позволял с собой дружить. Периодически сближался со мной и моим другом; втроём мы ходили в кабаки, на охоту, сплавлялись на плотах. Потом увлекался другой компанией, третьей, пока снова не возвращался к нам. И так все пять с половиной лет. Вначале я обижался, если вдруг в разгар застолья, после объятий и откровений, он начинал позёвывать и клевать носом, а увидев заглянувшего на огонёк старого приятеля, незаметно исчезал, устремившись навстречу новым приключениям. Но скоро мы привыкли и принимали его таким, как он есть. Талантливых не судят, ими дорожат. Учился он легко и успевал без напряга. А вот чувство самосохранения у него напрочь отсутствовало: то чересчур ревностного дружинника на дискотеке зацепит, то, отбивая случайную девицу, кинется под нож хулигана; но группа была начеку и обычно успевала на помощь.
Как-то с похмелья, после КПЗ, где мы провели ночь перед экзаменом... Не подумайте, камера не была обычным для нас приютом, просто накануне мы допоздна занимались в библиотеке, а поесть вечером в ту пору можно было только в ресторане. Мы бы и спиртное не брали, как-никак экзамен на носу, но официант без него отказался обслуживать. Всё бы обошлось, я даже станцевать успел с какой-то пьяненькой девицей, поцеловаться скрытно от её возрастного приятеля и записать телефон помадой на ладонь. Но концовку ужина умудрился испортить Форта, не пожелавший остаться равнодушным к хамскому поведению пьяных дебоширов в гардеробе.
Что тут началось! Я пытался смягчить ситуацию и, будучи близок к успеху, не заметил, как из-за моего плеча с комментарием «Не хрен с быдлом разговаривать!» в лицо оппонента вылетел кулак, сложенный из хрупких пальцев художника. Поскольку мирные переговоры были сорваны, пришлось ввязаться. Когда, тяжело дыша, я остановился, то увидел перед собой два лежащих на снегу тела. Без особой надежды застать живым своего приятеля свернул за угол. Форта, без шапки, в длинном меланжевом кашне, победоносно восседая верхом на собачьей шубе, неуклюже тыкал кулачишком в торчавшую из неё рыжую башку.
Торжество наше по случаю победы нарушили милицейские трели. Совсем ещё юнцы, без единой лычки на погонах, запихали нас в канареечную коробушку и пристегнули наручниками. До сих пор обидно. «Пиночеты! Тонтон-макуты!» — кричал мой приятель, когда на нас тренировались, как на грушах, после чего развели по разным камерам к ворам и грабителям. Ночью водили в сортир и на допрос.
— Где работаешь? — выпустил красивый лейтенант папиросный дым поверх моей головы.
— Учусь.
— Студент? — догадался он, листая мои конспекты по квантовой механике. — Считай, что бывший.
Я тогда серьёзно относился к словам людей в погонах и начал морально готовить себя к тюрьме либо, если повезёт, к армии.
Выпущенные под подписку на свет божий из казематов, на скрипящем от мороза трамвае мы едва успели на экзамен, а оттуда в ДРИС (Дом работников искусства), единственное место в Свердловске, где всегда было пиво. Но не было свободных мест.
Рядом с нами оказались два сутулых дядьки лет по тридцать. Из-под кожаного пиджака у одного из них выпирало рыхлое пузо. Судя по длинным волосам ниже голой макушки, можно было предположить, что это творческая личность. Пока мы потягивали пиво и молча отходили от вчерашнего, он непрерывно с кем-то здоровался, подмигивал и посылал воздушные поцелуи. Между собой они общались на особом провинциально-артистическом, снобистско-матерщинном наречии, из которого я уловил, что они ждут какого-то Лёву, который должен принести товар, ценную картину, представляющую собой «пародию на совковый маразм», которую, «если сделать паспарту и рамку, можно сдать известно кому за хорошие бабосы». К пиву они заказали омуля.
— С душком, — предупредил официант, — на любителя.
— Самый цимес, — принюхался лысый, поднеся тарелку к носу.
Форта, перебравший накануне, издал устрашающий рык и, зажав рот руками, бросился к туалету. Мужчина брезгливо поморщился:
— Пацаны, может, вам за отдельный столик пересесть, вон там, у кухни?
— И рад бы, — посмотрел я на рыбу, — только то сервировочный стол для официантов.
Дядька, упёршись животом в стол, отвернулся.
— Кого только сюда теперь не пускают.
— Вот именно, — согласился я.
— Элитное заведение превратили в забегаловку для пэтэушников. — Он разлил по стаканам очередную бутылку. — Знали бы родители, где их деньги просаживают.
— Мы на свои. У нас в фазанке нормальная стипендия.
Из разговора соседей я понял, что они приторговывают иконами, которые по их заказу выманивает у бабулек из глухих деревушек некий Ванька.
Я бы и сам с радостью покинул такое общество, но не успел.
— А вот и Лёва! На-ко-нец! — Лысый приподнялся навстречу гостю, бакенбарды которого и большие влажные губы мне показались знакомыми. На меня Лёва не прореагировал: во-первых, я не был популярной личностью в нашем вузе, а во-вторых, на мне были чёрные очки, скрывавшие свежий синяк. Лёва нацелился было на место Форты, но я предупредительно накрыл стул рукой. Лысый выругался и притащил к нашему столику пятый стул. И тут я вспомнил этого суетливого маленького человечка с большим носом, сновавшего с неизменной папкой по институтским коридорам и радостно здоровавшегося с преподавателями и знаменитостями из числа старшекурсников. Чем он там занимался, никто не знал. Но сюда заявился с тубусом, из которого извлёк картину, до боли мне знакомую.
Местное общество «Знание», неся себя в массы, периодически просвещало студентов, которых, несмотря на актуальность и остроту тем — «Вся правда о гипнозе», «Атлантида: миф или реальность?», «Нравственно-моральные аспекты половых отношений», — приходилось силой сгонять в актовый зал. На Форту возлагалась обязанность делать к лекциям интригующие объявления-афишки. Он мог отказаться, но тогда, за многочисленные нарушения норм общежития, добросовестно зафиксированные председателем студсовета, его давно бы выселили.
Картину, что развернул над столом Лёва, я узнал, потому что присутствовал при её сотворении, поскольку писал её Форта в нашей комнате в последнюю ночь отведённого ему срока. Отчаявшись уснуть при свете, я давал ему какие-то советы из постели, за что с полным правом мог рассчитывать на соавторство.
Это был анонс к лекции «Есть ли жизнь на Марсе». Средь скудного, по-видимому, марсианского пейзажа, на фоне разрушенных фабрик с ржавыми причудливыми механизмами, какие впоследствии я увидел в фильме «Кин-дза-дза!», и плакатами на екуменском языке сидел на груде промышленного мусора в позе лотоса печальный голый гуманоид и с нежностью смотрел на единственный цветочек, листики которого прикрывали то место, где у гуманоида могли находиться гениталии. Можно, впрочем, было предположить, что именно из этого места цветок и произрастал. На название не хватило туши во фломастере, и на картине оно получилось так: «Есть ли жизнь...» — в чём диссидентствующие элементы по привычке усмотрели крамольный смысл.
— Па-а-звольте, — вмешался я, когда лысый начал отсчитывать червонцы из бумажника, — произведение из личной коллекции художника. Крадеными художественными ценностями фарцуете?
— Ты чё, дерьма наелся? — с маской больного хроническим геморроем спросил лысый.
За такие слова полагалось ответить, но кисти моих рук были опухшими со вчерашнего, и пальцы не складывались в кулак.
Вернувшегося на своё место автора картины, хотя и побледневшего после прочистки желудка, Лёва узнал и нервно заёрзал. Оценив ситуацию, лысый резко изменил своё отношение к нам, даже пива предложил. Поступившись принципами, картину Форта всё-таки продал ему за сумму, достаточную, чтобы купить на барахолке ондатровую шапку взамен утерянной накануне.
При всём нашем уважении к Фортунатову мы привыкли считать его хоть и талантливым, но всё же разгильдяем. Однако последующие события изменили наше к нему отношение.
С первого курса он состоял в редакции стенной газеты «Физико-техник», представлявшей собой полотно юмора и сатиры на злобу дня. И хоть рамки дозволенного в ней были традиционно шире, чем в других изданиях подобного типа, вольнодумцы из редколлегии так и норовили за них выйти. Их журили, нахмурив брови, а из-под полы показывали большой палец кверху. Популярность ежемесячной газеты была невероятной. Первые две недели, пока не обхохочется весь институт, к ней было просто не пробиться. Особого внимания удостаивались шаржи и пародии в виде изобразительных миниатюр за скромной подписью «У. Дачный».
В то же время общеинститутская газета «ЗИК» («За индустриальные кадры») испытывала настоящий кризис жанра. После того как очередное её издание, тоскливо зиявшее на лобном месте, было осквернено похабниками, газету упрятали под стеклянный саркофаг. А заодно обновили редколлегию, куда Форта получил официальное приглашение. Однако взлёт его карьеры оборвался на втором номере.
1981 год, ассоциирующийся с апогеем эпохи застоя, оказался рекордно низким по участию студентов на демонстрации седьмого ноября. Партком решил публично дать принципиальную оценку этому безобразию. В статье комсомольского секретаря на эту тему автор сообщал, в частности, что, обнаружив недостачу членов политбюро на палочках, он на свои деньги взял такси и лично привёз портреты. Участников было так мало, что некоторым пришлось нести по члену в каждой руке. Тем самым его героическими усилиями институт был спасён от позора.
Содержанием передовицы Форта проникся настолько, что рядом с упомянутой колонкой разместил нейтральную заметку о засухе на полях подшефного Матюхинского совхоза, вынудившей суеверных крестьян организовать по этому поводу крестный ход. А в день издания, уже после согласования с инстанциями, прилепил к ней пародию на картину Репина «Крестный ход в Курской губернии», где толпа убогих и пропойц, во главе с духовными отцами, в облике которых явно угадывались партийные авторитеты, проносила мимо сельской трибуны иконы, изображавшие узнаваемые лики членов. До обеда по инерции газета провисела спокойно. Но после народ повалил на неё, как на «Джоконду». А к вечеру газету сняли и перекроили, но уже без участия Форты. Он ждал, что его куда-нибудь вызовут. И дождался. Но чуть позже.
На кафедре истории КПСС и марксистско-ленинской философии для нашего потока должна была состояться лекция по материалистической диалектике. Преподаватель задерживался с областной партконференции и, чтобы не переносить лекцию, позвонил, чтобы студентов задержали на час. Был четверг, день политинформаций, и нам предложили, дабы не занимать внеурочное время, в течение сорока минут провести политинформацию. На потоке было четыре группы, исключительно мужские. В нашей была очередь Форты. На удивление, он легко согласился.
Преподаватель, как и обещал, вскоре приехал. Но ожидаемого шума из аудитории не услышал. Озадаченный, он остановился и, увидев через неплотно закрытую дверь внимательные, с разинутыми ртами лица (не забывайте, секса в СССР «не было»), невольно прислушался. «...Закинув правую ногу партнерши себе за левое плечо, введите средний палец левой руки в её...» — деловито, словно инструкцию по эксплуатации пылесоса, зачитывал Форта откопированные на синьку листы из индийского трактата о половых сношениях.
Такие безобразия по совокупности уже можно было квалифицировать как повод для заслушивания на комитете комсомола. В подшитом досье с компроматом были и свидетельства его «пагубного» увлечения азартными играми.
Надо сказать, Форта считался одним из лучших преферансистов на факультете. Бывало, когда нам не на что было сходить в кабак, мы «засылали» его на пару-тройку часов в компанию старшекурсников, хронических картёжников, и дожидались, пока он не заработает недостающую сумму.
Староста нашей группы, бывший танкист и страшный матерщинник, включённый в состав инквизиции, рассказывал, что, несмотря на обычные приёмы с угрозами, шантажом, игрой на чувствах и другими штучками из арсенала юных ленинцев (и будущих коммерсов), Форта держался спокойно, чем ещё больше выводил их из себя. Особенно усердствовал секретарь комитета. У него к заслушиваемому были свои счёты. Как-то он делал доклад на комсомольской конференции, обычный типовой доклад на час с лишним. В заключение, как полагается, спросил, есть ли вопросы в зале. Одна лишь рука поднялась над сонными физиономиями.
— Есть. Зачем ты украл у нас полтора часа времени в зачётную неделю? — спросил его Форта.
Зал впервые взорвался аплодисментами.
На этот раз, среди своих, отыгрываясь, секретарь глумился как мог. А не дождавшись покаяния, сорвался:
— Ты что, думаешь, тут одни дураки собрались?
— Не только, — спокойно ответил Форта, — ещё приспособленцы, карьеристы и стяжатели.
-
-
Спасибо за проявленный интерес. А продолжить - нет проблем. Тогда уж лучше с начала начать.
-
Довольно интересно, люблю такие истории, словно из настоящей жизни. А, может быть, так оно и есть?
-
В целом История вымышленная, но этот кусочек из жизни. Спасибо за отзыв!
1 -
Хотелось бы прочесть о событиях как предшествующих, так и грядущих.
-
Вячеслав Петров, спасибо за интерес. Начинаю публикацию частями с событий предшествующих.
1