ТАНКИСТ

Мои родители приехали на Крайний Север, как только поженились, примером для них был старший брат отца — Коля, заработавший достаточно денег на безбедную жизнь, шесть лет из которой, полные трудностей и лишений он сменял на новенькие «Жигули» и домик у реки в родном городе. По совету Коли они устроились работать на прииск, заключили договор на пять лет... но, как известно, время летит со скоростью света, и вот, они уже отгуляли серебряную свадьбу, заработали льготную пенсию, на которую вышли в пятьдесят лет. За проведённые на Севере годы, страдая зимой от крепких морозов (- 50о и ниже), летом от тропической жары (+40о), они прилично накопили денег и наконец-то решили вернуться в Белоруссию, где умеренный климат, широколиственные леса с белыми грибами, ягодами, ореховыми рощами, реки и озёра, переполненные рыбой — рай для пенсионеров. Вернулись в свой родной Гомель, купили добротный рубленый пятистенок на три окна с резными ставнями и высоким деревянным фронтоном, но главным итогом их жизни на Севере были не деньги, а то, что они родили сына, то есть меня, вырастили и выучили...

До моего дня рождения оставалось несколько дней, я взял отгулы на работе и поехал в Гомель, навестить маму и с ней отметить своё сорокапятилетие. Пять лет назад умер отец, за месяц до юбилея — пятнадцать лет выхода на пенсию, он из породы долгожителей, все пожилые родственники, самое малое, умирали после восьмидесяти, а он умер, можно сказать молодым, всё-таки сказались годы, прожитые на Севере. После смерти отца мама часто стала болеть, но наотрез отказывалась переезжать ко мне в Нижний Тагил. Я решил, что каждые полгода буду её навещать.

Не смотря на поздний вечер и весеннею прохладу мама ждала меня у ворот. Мы крепко обнялись, она проплакалась у меня на плече, и мы пошли в дом, там, как всегда, меня ожидал ужин: похожие на горячие солнышки, золотистые от сливочного масла драники в сметане и брусничный кисель... В окружении бревенчатых стен, всегда придающих воздуху в комнате особую свежесть, на мягкой пуховой перине, с любовью постеленной материнскими руками, мне всегда крепко спалось. Но этой ночью отчего-то всё было по-другому, снились странные сны: за мной гонялись, я убегал, прятался и опять убегал — и так в беготне непонятно от кого я провёл всю ночь, до утра!..
После завтрака матушка собрала меня на базар, подготовив список покупок для юбилейного стола и деньги — русские рублики, которые нужно было поменять на белорусские «зайчики».

— В банке не меняй, там курс низкий, меняй на базаре!.. — напутствовала она меня, прямо как заправский финансист.
Пробежавшись по базару и присмотревшись к бродившим тут же менялам, я выбрал самый лучший вариант базарно-рыночного обмена. Но как только опустил «зайчики» в карман куртки, как на мне повисли два человека, крепко держа за руки и не давая мне вытащить руки из карманов...
— Смотрите, чтобы сброса не было! — крикнул некто издалека, судя по всему — главный у этих двоих. Несмотря на неожиданность ситуации, я всё-таки помнил, что куртка на мне старенькая, с протёртыми карманами, через которые постоянно под подкладку заваливались ключи и всякая мелочь. Дёрнув изо всей силы плечами, я протолкнул как можно дальше деньги за подкладку куртки и немного успокоился.
— Ведите его в отдел! — крикнул главный, по-видимому старший опер. У меня отлегло от сердца: это же родная милиция в штатском и, значит, беспредела не будет, они, родненькие, меня с кем-то перепутали, в отделении разберутся...

В отделении милиции старшОй представился:
— Капитан Копай.
«Хорошая, прямо-таки символичная фамилия для следователя — подумал я. — Копай-копай, что-нибудь да накопаешь!..»

С меня сняли куртку и стали проверять карманы. Денег не нашли...
— Ротозеи! Говорил же вам, чтобы смотрели за сбросом!
— Товарищ капитан, — засуетился кто-то, — я сейчас сбегаю всё осмотрю там... может, чиво найду!
— Не надо, Гулевич, это деньги, и их нашли раньше, чем они земли коснулись, прям на лету сцапали! Не Гулевич ты, а Ротозевич! Прощупай лучше его куртку, может «зайцы» за подкладкой или карман там потайной какой есть!

Обиженный «Ротозевич» стал тщательно прощупывать куртку:
— Ничего нет, товарищ капитан, только паспорт и билет на поезд...
Разглядывая паспорт, Кап Капыч — так его, как потом оказалось, звали между собой сотрудники отдела, — задумчиво растягивая слова, промолвил:
— Росси-я-а-нин, значит...

Мне вернули куртку, и я, не привлекая внимания, потихоньку прощупал её: деньги были на месте, только сбились под подкладкой от кармана ещё дальше назад... Или Гулевич не ущупал их, или из-за обиды на Кап Капыча сделал вид, что не обнаружил моих «зайцев» — тогда спасибо ему... Мне между тем предъявили обвинение в незаконных валютных операциях, и я, понятное дело, не замедлил спросить:
— Я могу позвонить?
— А зачем? Помощи просить будешь, знакомых искать, чтобы откупили тебя? Не-ет, это тебе не Россия, у нас коррупция не пройдёт! Поэтому ответишь по закону, как положено! У нас перед законом все равны.
— Матери надо позвонить, чтобы не волновалась за меня.
— Ну, матери — это святое, матери можно, звони с моего служебного!..

Приехала мать, бледная, испуганная и зарёванная, стала просить капитана меня поменять на себя — дескать, это она отправила меня на базар за обменом.
— Что, статейку решили сыночку потяжелее организовать — преступление, совершённое группой лиц? Хорошо, сядете тогда вместе с сыном... Я не понимаю ваших переживаний, мамаша! Сейчас ему максимум дадут всего-то трое суток!
— Так это ж тюрьма... — сказала мать дрожащим голосом.
— Гражданка, ваши представления о тюрьмах с избытком устарели, это вам не как раньше — сталинские застенки. Это, можно сказать, гостиница, токо закрытого типа, расселение по два-три человека, пружинные матрасы, а не панцирные сетки, чистое постельное белье, телевизор, даже книги — «Преступление и наказание», например, «Архипелаг ГУЛАГ», стихи про дядю Стёпу-милиционера... Да, забыл: туалет и душ тож наличествуют в кажном номере, постояльцы по грязным уличным сортирам не шастают, единственное токо неудобство — квадратик неба в клеточку, решётки на окнах и из номера не выйдешь, дверь заперта!..
Матушка успокоилась, даже малость повеселела, слезы высохли.
— Ну что, сынок, трое суток пройдут быстро, условия хорошие... А как с питанием, товарищ капитан?
— Питание хорошее, трёхразовое, как в санатории. Но в отличие от санатория, огромный плюс — завтрак, обед и ужин приносят прямо в номер!
— Ну, тогда я за тебя спокойна, сыночек! — мама заулыбалась.
За мной приехала машина и меня стали собирать в путь-дорогу: сначала в суд, потом в СИЗО — трансфер, в общем; а в коридоре я незаметно передал матери деньги... Суд был скоротечный, мне дали трое суток и повезли в «гостиницу» закрытого типа...

«Гостиница» под названием Гомельский СИЗО, куда меня привезли для торжественной передачи с рук на руки, по своей архитектуре скорее напоминала мощное оборонительное сооружение — бетон в обёртке из колючей проволоки. Видно было, что сделано всё для изоляции «постояльцев» от всяческого беспокойства и для их духовного развития: читай себе книги в «номерах», никто не помешает интеллектуально развиваться, покой надежно гарантирован. Акт приёма-передачи был подписан, на их своего рода ресепшен, мне подобрали «номер», взяли на хранение ремень, часы, обручальное кольцо, золотую цепочку с крестиком и повели меня на медосмотр. Доктор попросил раздеться и трусы снять тоже, наклониться вперёд и раздвинуть ягодицы руками.

— Это для чего? — я не на шутку разволновался.

— Для того! — доктор счастливо заулыбался, — Не бойся! Невинности лишать не буду, ещё не факт, что она у тебя есть, может, ты сокровища какие спрятал в заднем проходе...

Меня и одежду тщательно осмотрели, потом я оделся, охранники взяли ключи, и повели меня в «номер». Мне не повезло, достался многоместный, двухместных не осталось — так сказали на «ресепшен». После пятницы-развратницы много народу заселилось, еле нашли мне местечко...

— Лицом к стене! Руки на стену! Ноги шире! Ещё шире! — охранник постучал сапогом меня по ногам.
— Заходи! — толкнул меня в «номер» и захлопнул за мной массивную металлическую дверь.
Камера, на пороге которой я стоял, представляла собой длинное узкое помещение, две трети ширины которого занимал сколоченный из досок помост высотой в полметра, а оставшаяся треть — проход между настилом и стеной, в тупике унитаз с умывальником. На помосте бок о бок, как селёдки в банке, лежали люди — без упомянутых капитаном простыней, одеял и подушек... Одежда тут заменяла постельное белье, и чем её больше было, одёжки, тем больше возможностей местного комфорта, всем известным «одним лёгким движением руки» пиджак, а тем паче куртка превращалась, скажем, в подушку или плед...

Я вежливо поздоровался со всеми.
— Здоровей видали! — ответил мне парень лет двадцати пяти и весьма спортивного телосложения, лежащий первым справа и последним от унитаза. И отрекомендовался:
— Меня Вадимом зовут, я здесь за порядком приглядаю. А ты кто? За чо тебя к нам в гости? Кем работаешь? Рассказывай давай...
— Зовут Александром меня, приехал из России мать навестить. А она меня на базар послала деньги поменять, там меня и того... замели, дали трое суток. Живу в Нижнем Тагиле, работаю инженером-конструктором, танки придумываю.
— Сделать Танкисту место! — гаркнул Вадим (с его лёгкой руки все постояльцы стали звать меня Танкистом), и люди, не вставая, бочком-бочком задвигались вправо — и место моё обнаружилось едва ль не в обнимку с унитазом... Вадим приподнялся на локте, посмотрел и сказал:
— Та-ак... четверо крайних сдвинулись к параше. Россиянин пятым ляжет!..

Я лежал и думал о матери, как она теперь переживает за меня. И всё же молодец Кап Капыч, не рассказал ей правду, а то ей было бы совсем уж невыносимо... Мимо то и дело ходили люди по направлению к унитазу с раковиной и обратно. Меня с непривычки никак не устраивало, что я публично, при всех буду справлять нужду, и поэтому я решил: трое суток ни есть, ни пить, на парашу не ходить.
— Танкист, иди ко мне, есть тут тема, обсудить надо! — прервал смотрящий камеры ход моих невесёлых мыслей... я улыбнулся про себя, наверно Вадимовская бригада танк для разборок прикупила.

Подошёл к Вадиму, он достал потрёпанную тонкую тетрадку в клеточку, полистал, с трудом нашёл чистую страничку.
— Кто вчера карандаш брал? Быстро нашли и мне передали! — крикнул он лежбищу.
Но карандаш никак не могли найти.
— Даю две минуты, не найдёте — начинаю бить морды. А тебе, Хряк, журнал этот твой с кроссвордами в задницу засуну! — рявкнул Вадим.
Карандаш быстро нашёлся.
— Ну вот, а то мероприятие чуть не сорвали... Когда я ещё с инженером-танкистом сидеть буду?!..
Отложив в сторону карандаш и тетрадку, Вадим раз пятьдесят отжался от настила.
— Не удивляйся, — сказал он мне. — Это я так стресс снимаю, чтобы соль в организме не накапливалась, а то, знаешь, камни в почках появляются, подагра и всё такое... Считаю, если ты заикнулся — скажи, замахнулся — бей, не держи себя, иначе стресс! А если нет такой возможности — ну, по морде, — то хоть отжаться или приседанием стресс снять надо, да и форму держать... Ладно, от мордобоя — к делу: живу я в «сталинке», недалеко от вокзала, ну и прикупил соседнею квартиру, хочу два маленьких балкона в один большой превратить, но сам в этом ни хрена не соображаю, хоть убей! Ты же конструктор, ну-ка посмотри, щас я тебе изображу...
Громко лязгнули запоры, открылось окошко «кормушки» в двери.
— Ракицкий! — крикнул в неё охранник. — На выход, без вещей!..
Вадим как бы нехотя поднялся, бросил: «Подожди, вернусь сейчас...» Вот какая, оказывается, фамилия у смотрящего...
И правда, вернулся он скоро и с блоком сигарет, в котором не хватало одной пачки.
— С-суки! Свой процент сняли сигаретами! — без особой, впрочем, злости ругнулся Вадим и добавил: — И так всегда, что бы с воли не передали, они всегда в доле... Вчера вон сало копчёное отначили-ополовинили! Кстати, будешь сало? Белорусское не украинское, то вооще вышка, непревзойдённое, но наше белорусское, отвечаю, круче, чем у вас в России...
— Да нет, спасибо, я к русскому как-то больше привык, — пошёл я в отказ с долей патриотического достоинства, и памятуя своё нежелание иметь дело с тутошним унитазом. — Давай проблему твою дорешаем.
И мы принялись рисовать схемы конструкции.
— Покурю. Устал чо-то с этой заморочкой...
И Вадим пошёл к окну, а точнее к проёму в стене с решёткой из арматуры, в котором ни рам, ни стёкол не было, и закурил...
Вечером открылось окошечко в двери, стали подавать ужин — несколько булок чёрного хлеба, большую миску тёртой свёклы и чай. На свёкле лежала одноразовая посуда. Запах свежего хлеба наполнил камеру, очень захотелось есть, но я бросил взгляд на унитаз, почерневший, с потёками застарелой мочевины, и мой аппетит исчез...
Ночь прошла при полном освещении и под дружный храп сокамерников. Оказывается, свет в камерах горит круглосуточно, так охранникам сподручнее наблюдать за невольными постояльцами. А в обед за мной пришла охрана.
— Видишь, Санёк, тебя освобождают по УДО! А если на улице кто обижать будет, то скажешь, что Ракита... это я, то есть... что ты, мол, мой кореш! — напутствовал Вадим...

Однако рано я обрадовался, это было не освобождение, а переселение в другую камеру. И по пути охранник доходчиво объяснил:
— Тюрьма — это тебе не курорт, наказание должно быть наказанием! А то бы ты трое суток с Ракитой сало жрал да байки ему рассказывал... А здесь тюрьма, понял?!..
Куда уж не понять, и надо же, какие тут внимательные... Камера, в которую меня перевели, оказалась меньших размеров, а народу в ней было в два раза больше. Я стоял на пороге и разглядывал узников. Некий морозец пробежал по коже от одного их внешнего вида, не люди — сплошь киношная уголовщина из сериалов... Сухой пожилой мужчина с глазами навыкате учинил мне, ни много ни мало, форменный допрос: кто, за что, откуда — всё по трафарету, как и при первом заселении, и место мне приготовили возле параши.
— Танкист восьмым будет, — сказал, как отрезал, этот новый смотрящий — Санёк, тёзка мой.
«Ничего себе, карьерный рост...» — с невесёлой иронией подумалось мне. Все лежали молча. А Санёк — со скуки, что ли, — продолжал задавать мне вопросы, и поневоле завязалась беседа.
— Танкист, иди ко мне, поболтаем. Что мы, как дураки на базаре, перекрикиваемся!..
Наверное, я внушал Саньку доверие, поэтому он избрал меня объектом своей исповеди, рассказывая про свою жизнь и про то, как стал вором, а хотел ведь быть моряком дальнего плавания... По словам Санька, их, детей, у матери было пятеро, он старший, а отец погиб на фронте. Время тогда было голодное, тяжёлое, и поначалу Санёк на правах старшего мужчины в семье приворовывал на вокзале, чтобы как-то помочь матери, а потом уж по наводке бывалых по форточкам лазил, ну и дальше — больше... такая, дескать, жизнь была.
— Видел я, как ты сробел, когда к нам вошёл, и люди тебе, небось, страшными показались... А это жизнь у них страшная и жестокая, а в душе-то они больше добрые и сентиментальные даже, да-да... хотя и статьи у них, бывает, тяжёлые. Ну, и негодяи конченные есть, не без этого...
Между тем пришло время ужина, и «меню» со вчерашнего дня не изменилось: опять свёкла...
— Почему постоянно эта свёкла, Александр Иванович? — спросил я у Санька.
— Ты же видишь, кормят одним хлебом, а свёкла — чтобы хлеб в нас не застревал... Я смотрю, ты на диете, вооще ничего не хаваешь, так хоть чайку тюремного попей, что ли. — И посмотрев в кружку, добавил: — Кре-епкий нынче заварили... гольный чифир!
Он шутил, конечно же, чёрный чай был заварен не гуще зелёного. Мы пили эту желтоватую, цвета мочи, водичку и говорили о том, что человек, сам того не желая, порою очень даже легко, по нелепой какой-нибудь случайности, недосмотру, халатности, может оказаться здесь... Вот уж действительно, от тюрьмы да от сумы не зарекайся!..
...Когда закончился срок моего тюремного заключения, за мной пришла охрана.
— Не очкуй, Танкист, живи правильно! Танки лучшие в мире делай, если чиво... мы за тя постоим, Человеком, главное — Человеком оставайся! Ты с людьми по-человечески — и они тебе тем же ответят! — напутствовал меня Александр Иванович, ни дать ни взять — как выходящего во взрослую жизнь сына. И я не мог не принять этого доброго и верного наставления от старого вора.

На «ресепшен» мне вернули ремень, обручальное кольцо, золотую цепочку с крестиком и документы. Я расписался в журнале, что претензий к обслуживанию не имею, «швейцар» в погонах проводил меня до калитки, украшенной колючей проволокой, добродушно улыбнулся и, как мне показалось, вполне искренне пожелал мне удачи, с тем мы и расстались. За моей спиной сработал электронный замок, я неторопливо огляделся вокруг и вдруг увидел мир словно бы другими глазами. За ночь выпал снег, он лежал пушистым и невероятно белым покрывалом, аж резало глаза, и на нём ни единого следа. Он был похож на чистый лист бумаги, который очень скоро будет исписан грязно-серыми каракулями подошв суетливых прохожих, смят машинными колёсами. Я шёл к дороге по щиколотку в снегу и думал: «Надо же такому совпасть, прямо-таки символично — освободиться именно в день своего рождения, как сорок пять лет назад, когда впервые увидел свет...» И вот опять свет, теперь солнечный, который шёл не через тюремную решётку оконного проёма, а сквозь верхушки деревьев, пробивался уже длинными ослепительными лучами, и я зажмурился, вдохнул полной грудью морозный свежий воздух и зашагал домой, к маме. Однако всё ж оглянулся: нет, хорошо бы, чтобы следы мои всегда шли мимо подобных «гостиниц» — и невольно прибавил шаг...

— С днем рождения тебя, сынок! — мать с порога, вся в слезах, обняла меня и расцеловала. — Щетиной-то как зарос, исхудал вон, осунулся... А ведь милицейский капитан говорил мне, что питание у них хорошее... Врал, что ли?

— Да так, если и врал, то самую малость, — постарался успокоить я мать. — Ничего у них питание, вполне сносное, но к столовской пищи привыкнуть надо, а ты же знаешь, какой я в еде привереда...

— А я тебе блинчиков с творогом навертела! Щас обжарю в масле, пока ты моешься, бреешься, и будем завтракать, — засуетилась матушка, повела в ванную, шкаф открыла. — Вот и чистое бельё возьми...

После завтрака я заказал такси, стал собираться в обратный путь: как говорится, побывал-повидался с родным человеком — и то хорошо, чего ж ещё надо... Мы с матерью присели на дорожку, потом она проводила меня до машины, обняла и расцеловала на прощание — и, когда такси тронулось, всё крестила вослед.