СОМНАМБУЛИЧЕСКИЕ ХОЖДЕНИЯ ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА (часть 3)

— Если бы я строил дом, то обязательно за городом.

— Завтра едем за город. Прививать чувство Родины. Чтобы не говорил, что жизнь мимо проходит. Надо только открыть глаза!

— Всё равно.

— Ну, чисто Соломон. Только он «Р» не выговаривал. Вот и пойми, равно или гавно, радость или гадость! Всё относительно, — щелкнул Ит окурок и тот, рассыпая искры, описал красную дугу в темноте. — Загадал?

— Чего?

— Примета такая, на падающую звезду.

Дима фыркнул. Но Иткина, после выпивки потянуло на поучения:

— Без Мечты нельзя. Она стимул дает, помогает найти себя. Влюбиться бы тебе, — выдал он и, вновь заметив промелькнувшую брезгливость на лице мальчика, переспросил: — что не так? Это главный движитель на земле. Надо только приготовить своё сердце.

— Знать бы, к какому часу.

— Душа должна быть всегда открыта для чувств.

— Опасно, наплюют.

— Ну вот, опять. Мрачный ты какой-то. Мне бы твои годы!

— Так ведь были. Не так распорядился?

— Скорее они мной. Тут главное не прозевать черту, узкую такую, между «До», когда всё ещё впереди, и «после», — когда уже поздно.

— И что «после» делают?

— Каждый доживает по-своему. Ты знаешь, у меня рано отца не стало. После института я распределился на большой, серьёзный завод, где меня, пацана, вскоре назначили начальником смены. Так сложилось. Персонал — взрослые люди, с опытом работы и жизни. А у меня за плечами только диплом и сухая теория о процессе. Первое время они будто выжидали, как я себя проявлю. Были снисходительны к мелким ошибкам, безжалостны к двуличию, агрессивны в защите своих прав, которые стремились расширить за рамки должностных инструкций и подмять «начальника», как они меня поначалу звали больше в шутку, чем всерьёз. Вот тогда-то я реально пожалел, что нет рядом отца, с которым я мог бы посоветоваться, как поступить в той или иной ситуации. Хотя, ведь было время, но не слушал, считал что сам «с усам».

— Это ты к чему?

— Про советы. Ты глух к ним.

— Момент не пришёл. Или прошёл. Как та твоя узкая черта. А что, отец только для того, чтобы советы давать?

Ит задумался, поднял кверху ладонь, собираясь что-то сказать, но передумал и лишь махнул рукой. В тишине стало слышно, как цокают электронные часы на стене.

— Ты прав. Наверное, устал с дороги? У нас с тобой ещё тьма времени. Наговоримся за пропущенное. Надеюсь, обратный билет ты не взял?

— Взял. На 28-е.

Ит рассчитывал на более раннюю дату. Секундное замешательство его не осталось незамеченным.

— Вот и отлично! — Изобразил он улыбку, а сам подумал «Да что я, будто должен во всём оправдываться?!». И приказным голосом добавил: — А сейчас спать. Первый час уже.

— У нас ещё десять.

— До двадцать восьмого июня привыкнешь.

— Я могу и раньше уехать.

— И не думай! Завтра едем на море.

— Какое ещё море?

— Рукотворное. Artificial.

На следующий день спозаранку Ит увез Диму на ГЭС. Густой туман хоть и обещал хорошую погоду, но пока принес с гор только холод, усугубляемый огромными массами бурлящей студёной воды со дна гигантского водохранилища. Завораживающая картина, на которую можно было смотреть бесконечно. Если потеплей одеться.

В машине Ит включил на полную мощность обогрев салона. Дима, словно отдыхая от вчерашних откровений, всю дорогу молчал.

— Голова болит? Это я виноват. Всё, больше никакого алкоголя. А то скажут, споил парня.

Димка только ухмыльнулся и отвернулся к окну.

Рассеиваясь, туман постепенно открывал панораму искусственного моря с обрывистыми скалами, чайками над бурунами. Утренняя свежесть, тишина и хрустальная чистота не могли оставить мальчика равнодушным. Лицо его прояснилось, в серых с утра глазах отразилась небесная синева.

На пирсе покачивались пришвартованные яхты, в борта которых плескалась вода. Ит заплатил матросу, и тот покатал их на хозяйском катере.

От скорости ветер трепал волосы и раздувал на груди рубахи.

— Здесь когда-то был скит отца Гермагена, — показал рукой Ит, стараясь перекричать шум двигателя и ветра. — А сейчас там новый отшельник.

— К нему можно пройти? — Спросил Дима.

— Только водой. Но сейчас хозяина нет, он по выходным «отшельничает».

Ит знал этого «отшельника» — нувориша, бизнес которого кровавыми корнями уходил в девяностые, но не стал вдаваться в подробности и умолчал о сумме, в которую обошёлся этот внешне скромный «скит» с лифтом к бассейну, выгороженному стеклянными стенами прямо в реке. Говорили, что дома он ходит в монашеской рясе из набивного хлопка, исповедует и отпускает грехи заблудшим.

Внезапно мощный удар потряс днище катера: пассажиры чуть не слетели в воду. Матрос сбросил обороты и выругался.

— Что это такое? — Спросил Дима.

— Чудище морское, — в рифму пошутил Иткин. — Хорошо, что не опрокинул, а то живьем бы проглотил.

Напуганный матрос выплюнул в воду чинарик и медленно прибавил оборотов.

— Винт цел? — спросил Иткин.

— Кажется, пронесло, — вытер матрос холодный пот со лба, снова закурил и осторожно стал разворачиваться.

— Мы же до «Трех братьев» договаривались!

— Какие вам братья! Не знаю, как чудище, а Глебыч меня точно сожрет, если с катером что случится. Видишь, шлюзы подняли, уровень поднялся, и вместе с ним вся херня со дна поднялась.

— Когда плотину ставили, затопило тысячи гектаров тайги, — объяснил Ит Диме. — Дно размывает, деревья всплывают, но не до поверхности. Плавунцы называются. Вот на такой и нарвались.

Крепчавший ветер разгладил лица, распушил волосы. Вновь на дощатый причал они ступили уже другими людьми. Свободными от комплексов и забот. Но со здоровым чувством голода. На обратном пути заехали на смотровую площадку, расположенную на высоком утесе, поели шашлыков у Ашота. Отлучившись, Дима вернулся с вырезанной из дерева копией Астафьевской «Царь рыбы» и протянул её Иту.

Тот растрогался:

— Да ты что, она же кучу денег стоит! Оставь себе.

— На память. Мало ли...

Заехали на каменные Столбы, болтая в воздухе ногами, прокатились на фуникулёре.

Вернулись поздно. Казалось, согласие достигнуто, мир-дружба восстановлены. Ит приготовил ужин и поднялся на второй этаж за Димой. Света наверху не было, и он решил, что парень уже улегся, но вздрогнул, разглядев неподвижный силуэт на фоне темного окна в сторону горы. Дима стоял, упершись лбом в стекло, словно защищая его и комнату от навалившейся с гор чернильной тьмы. Он был так погружён в себя, что не сразу заметил вошедшего.

На следующий день, вернувшись с работы, Ит увидел его с томиком Достоевского.

— Ты и гулять не ходил?

— Ходил.

— Далеко? — Спросил Ит, в надежде, что Дима поделится впечатлениями.

— Нет, — ответил мальчик и, поковыряв вилкой в тарелке, поднялся, чтобы уйти к себе наверх.- Спасибо.

— Я чем-то тебя обидел?

— Нет.

Он будто бы снова впал в сомнамбулическое состояние.

Постепенно их интерес друг к другу, стал угасать. Его можно было бы подогреть алкоголем, но Ит решил обойтись без стимуляторов. А на трезвую голову вскоре им попросту стало не о чем говорить. Нет, Иткин мог бы поведать ещё много чего, на его взгляд интересного и полезного для мальчика, но весь его энтузиазм угасал, едва Дима начинал зевать или ухмыляться. Ит невзлюбил эту его кривую улыбку и сразу умолкал, что, впрочем, гостя вполне устраивало. Видно было, что в голове его постоянно идёт напряженный мыслительный процесс. О чём? — Ит не знал, а скоро и знать расхотел.

Не докучая хозяину, Дима днями просиживал с «Братьями Карамазовыми» на втором этаже, спускаясь только по приглашению к столу. Когда книга была прочитана, Ит принёс ему ещё парочку, на свой вкус. Но они так и пролежали нераскрытыми. Мелочь, но его задело.

На нравоучительные беседы у парня была явная аллергия. Всё чаще на лице его проскальзывала ироничная улыбка, будто видит насквозь собеседника со всеми его слабостями. А если и поддерживал разговор, то, похоже, лишь для того, чтобы не выглядеть совсем уж неучтивым. Что-то в нём было близким, как своё, но больше непонятного, куда его не подпускали.

«Ну и Бог с тобой, живи один со своими проблемами, если не хочешь поделиться», — с раздражением говорил про себя Иткин.

Рассуждая как-то в его присутствии, о чем то, на его взгляд, значительном и важным, Иткину вдруг показалось, что парень впал в прострацию.

— Эй, ты где? — Поводил он у него перед лицом ладонью. — Не догоняешь? Или неинтересно?

— Да.

— Что «да»?

— И то и другое, — признался Дима, ещё не совсем очнувшись, но, увидев, как Ит расстроился, пояснил: — Но ведь и тебе не очень-то интересно то, что я говорю..

— Мы разные. Но понять друг друга при желании можем!

— Понять. И простить,- усмехнулся Дима.

— Ну, хватит! В чем простить? — Прорвалось наболевшее у Иткина. Но он тут же взял себя в руки и принялся считать до двадцати. Дима, не изменившись в лице, с интересом наблюдал за отцом, готовый к любому развитию ситуации. То был взгляд не мальчика, мужчины, уверенного в своем превосходстве. Почувствовав это, Ит поднялся, вышел на балкон и постоял там в одиночестве.

С того дня говорить им стало совсем не о чем. Пребывание гостя в доме превратилось в терпеливое ожидание дня его отъезда.

Паузы при общении становились всё длиннее и, когда они почти перешли за рамки приличия, Ит повез его в церковь. Он уже предлагал ему посетить храм, но парень категорично отказывался.

— Ты крещёный?

— И что с того? Маленький был, моего согласия никто не спрашивал.

Так и на сей раз Ит без комментариев усадил его в машину и повез в самый старый в городе храм, без единого гвоздя возведённый ещё казаками при строительстве острога. Небольшой, но намоленный поколениями, с засаленными от восковой копоти фресками под высокими сводами, храм этот оказывал на самого Иткина странное воздействие: помогал отрешиться от сиюминутного мелочного и отдаться во власть не столько мыслям, сколько чувствам.

Когда Дима понял, куда его привезли, сопротивляться было уже поздно. Перекрестившись у входа, Ит купил в лавке шесть самых толстых свечей и три из них всучил сыну, который недовольно плёлся за ним.

— Зачем?

— Поставишь, кому душа велит.

Служба закончилось, но прихожане не расходились. Перед образами и распятием каждый молил о своем.

Вентиляции в деревянном здании не было, но дышалось удивительно легко; запах мирра и фимиама улавливался в воздухе. Ощущение давно забытой благодати снизошло на Иткина. Когда такое случалось, он мог подолгу смотреть на лик Богородицы, оживавший в трепетном свете лампады. О чем он думал в такие минуты? Он и сам не мог сказать, неотрывно глядя в её влажные, с укоризной глаза.

Вдруг кто-то ткнул его пальцем в бок.

— Пойдем уже, — нетерпеливо позвал Димка.

— Извини, задумался. Кому ты поставил свои свечи? — Спросил его с блаженной улыбкой Ит.

— Никому. Поставил и всё.

Иткин увидел на одном из подсвечников, среди тлеющих маленьких, три большие и незажженные. Хотел подойти и зажечь их, но юркая старушка в платке опередила его и спрятала дорогие свечи у себя в подоле.

Ит покачал головой, а Дима улыбнулся:

— Правильно, чего добру пропадать. Тут дышать нечем, я пойду.

От благодати в душе Иткина не осталось и следа. Он едва сдержался, чтобы не вспылить.

— Ты, если хочешь, оставайся, — позволил Дима.

— Ладно, пойдем. Тебя вообще это не трогает? — Спросил Ит, когда они снова окунулись в шум и суету центральной улицы города.

Дима пожал плечами.

— Жаль, — сказал Ит. — Ещё пожалеешь.

— Когда в ад попаду?

— Кто знает? Для многих ад начинается уже на земле.

Дима как-то особенно проницательно посмотрел ему в глаза и сказал.

— Потому-то я и не хочу доживать до старости.

— «Хочу — не хочу», — передразнил Ит. — От нас это не зависит.

— Именно это, — зависит.

Чтобы понять, что он имел в виду, теперь уже Ит посмотрел сыну в глаза и ему стало не по себе: недавно голубые, они стали серыми, стальными. Димкины намёки, недоговоренности стали раздражать его. Чтобы не взорваться, он поспешил сменить тему и тон.

— В этом храме, кстати, собраны очень ценные иконы. Мог бы просто посмотреть в своё удовольствие.

— На великомучеников? Я как-то в очереди стоял в МФЦ на прописку. Книжку на подоконнике нашёл, «Смерть богов». Полистал от нечего делать. Оказывается, когда Христиане победили в Риме, они принялись уничтожать тех, кто не хотел креститься, и рушить всё, что связано с многобожием. Камня на камне не оставили от великой культуры. А то раньше не мог понять, почему древний Рим это красота и подъём духа, а папский Рим — уныние и инквизиция.

— В православии не было инквизиции. Да и эстетика тут своя, не папская.

— А какая? Смрад и полумрак? Дьяки курят ладан...

— Это особый, к сожалению, уходящий вид искусства, со своей гармонией, стилистикой. А какая идёт энергетика от красок...

— Рай для нищих и шутов, — показал Дима в сторону паперти на которой сидели опухшие бичи с кружками. — Мне туда не надо

— Это что-то внутри тебя не ладно.

— Бес мутит, — криво усмехнулся Дима. — К экзорцисту сходить бы, да дорого берут.

— Сходи к батюшке. Дешевле обойдётся. Твой любимый Достоевский сказал: «Если бы Бога не было, его следовало бы придумать»

— Вот и придумали. Как наркотик. Типа, «расслабьтесь, на всё воля Божия». Расслабленными проще управлять...

— Ты прям, как Ленин: «Религия — опиум для народа», — перебил его Ит.

— ... Напридумывали на свой лад: и Иисуса, и Яхве, и Аллаха, и Будду и ещё много кого. И мочат друг друга из-за религиозной нетерпимости.

— Вообще-то, миллионы за две мировые погибли вовсе не во имя Христа.

— Всё ещё впереди.

— Ты ясновидец? Рискованное занятие. Угадаешь, не угадаешь, — конец один. Я одно могу предсказать, — пройдет время, сам сюда придёшь.

— Будто важней ничего нет.

— Есть.

— Что? Деньги? — Зевнул Дима.

— Я уже говорил. Вера, Надежда, Любовь, — это те три кита, на которых мир стоит!

— Не верь, не надейся, не жди, — парировал сын.

— Думаешь, так можно?

— Привыкаешь.

— Долго не протянешь.

— А долго и не надо.

Тяжелая недоговоренность повисла в воздухе. Чтобы рассеять её Иткин предложил:

— А давай в Краеведческий музей сходим. Нет? Или в цирк? А то завалимся в ночной клуб!

— С тобой? — Опять усмехнулся Димон.

— Да плевать, там знаешь, сколько папиков?!

— Мне папик не нужен. Мне нужен отец.

— А я..., — растерялся Ит от неожиданности.

— Не грузись, ничего мне не надо. И отец у меня был. Недолго, правда.

— То есть...

— Я спать пойду, — не оставил Дима ему возможности объясниться, что он де высылал какие-то деньги сестре на его содержание и т. д. и т. п.

А на следующий день он уехал.

Запомнились унылые проводы. Поезд формировался в Красноярске и Ит привёз его за час до отправления. Рассчитывал посадить в вагон и попрощаться. Но посадку долго не объявляли. Говорить было не о чем, а молчание тяготило.

— Ну, как, тебе Сибирь?

— Везде одно и то же, отстой, — не поддержал Дима последней попытки завязать беседу. И криво улыбнулся: — «Всё равно», — как сказал твой мудрец.

Иткин хотел рассказать притчу про пчелу и муху, которые летали над одним цветущим лугом, а видели разное. Хотел, да передумал, чтобы не обидеть. Он то и дело поглядывал на часы и облегченно выдохнул, когда к составу подогнали локомотив. Дима, конечно, всё это чувствовал, буркнул на прощанье что-то, вроде «привет семье» и скрылся в тамбуре, не обернувшись.

Дома Иткин обнаружил деревянную «Царь рыбу». Ту самую, что Дима купил на смотровой площадке над Енисеем у продавца сувениров. И лишь тогда в голове проклюнулось чувство, что он сделал что-то не так. Ведь парень ехал к нему с надеждой. А он её не оправдал. Димкины слова: «Ничего мне не надо», прозвучали теперь иначе, чем освобождение.

«И это я его в церковь тянул?», — Стал понятен Иткину укоризненный взгляд Богоматери с иконы.

* * *

Вместо нас всегда возвращается кто-то другой

/Макс Фрай/

По мере приближения к родным местам, волнение Иткина усиливалось. «Возрастное», — объяснил он себе такую сентиментальность. Ноздри его подрагивали, улавливая простой, но неповторимый запах воздуха, настоянного на полыни, особом купаже цветов, сосновой хвои и местной почвы. Возникало ощущение, что машина времени мчит его в лучшую пору. И он гнал её, не тормозя перед рытвинами, игнорируя предупреждения анти-радара.

В который раз начиная заочный разговор с сыном, он подбирал убедительные слова и наглядные примеры. Вначале казалось, он поймёт, ведь одной крови. Но постепенно одолевали сомнения; доводы, вроде: «надо трудиться», «акула тонет, когда не плывёт», — уже казались менторством и пошлятиной. Настолько, что подступало отчаяние от предчувствия собственного бессилия. Да, вначале было слово. Но то слово было от Бога. Остальное бла бла бла. Суета и тщета.

Город Рудянск находился на стыке трёх уральских областей. Попасть в него можно было из любой из них. Иткин выбрал южную дорогу. Океаны пшеничных полей, когда-то волнами гулявшие под ветром, обмелели и поросли березняком. Вспоминая кратчайший путь, он свернул на знакомую с детства гравийку. За несколько километров пути не встретил ни одной машины. Да и сама дорога поросла островками зелёной травы.

Отключив навигатор, Иткин двигался, по наитию. И, когда, казалось, оно его подвело, увидел выцветшую табличку со знакомым названием: «Тугуряк», татарского происхождения. Свернув по указателю, очутился под кронами деревьев, которые, протянув свои ветви с обеих обочин, переплелись над головой. Освещая фарами зелёную крышу, он ехал в закрытом пространстве, как в туннеле, который по определению должен был вывести на свет. Но света не дождался: поселок, к которому выехал, казался вымершим, с выбитыми фонарями на покосившихся столбах и черными силуэтами домов. Зато зелёные огоньки, тут и там перебегая дорогу, вспыхивали и гасли у кювет. Светлячки? Призраки? «Да это же кошки!». Иткин открыл окно, замедлил ход и глотнул ртом тугую струю воздуха, остро ощущая запах родных мест. Даже шум гравия под колесами навевал воспоминания. Вдруг сзади послышался странный звук, усилившийся до оглушительного треска. В зеркало заднего вида разглядеть он ничего не мог и лишь, когда ужасный грохот поравнялся с ним, увидел промелькнувшую тень.

— Шайтан! — Выругался Иткин на местном наречии.

Задний габарит у шайтана всё-же светился, вырисовывая в темноте затейливые кренделя, из чего Иткин догадался, что это был мотоцикл без глушителя и сбавил ход от греха подальше.

«Поездан сакланырга» (*Берегись поезда, пер. с татарского). Пробитое дробью предупреждение Иткин встречал раньше не раз, но увидеть здесь поезд, считал, можно было не чаще, чем подводную лодку.

На сей раз прямо перед его носом шлагбаум опустился со страшным скрипом. Не увидев ничего по обеим сторонам, Иткин вышел из машины. Ни души под звёздным небом. Только треск сверчков и кузнечиков. Но едва тронул шлагбаум рукой, услышал окрик:

— Руки!

После которого так и хотелось поднять руки вверх, пока не пристрелили.

— А ну, отошёл! Отошёл, я сказал!

Из будки смотрителя вывалился парень в жёлтой жилетке на загорелом, жилистом теле. Ему бы лук да колчан со стрелами, ну чисто Чингис Хан! Рассмотрев марку машину, он смягчил тон:

— За сломанный редуктор, — штраф, — покачиваясь, показал он на бумажку, прилепленную к будке скотчем. — В трехкратном размере,

— Дань собираешь? Так бы и сказал.

— Сильно грамотный? Глянь, — показал он вдаль палочкой с грязно-желтым флажком.

И впрямь, слева из-за нескошенной травы показался мутный глаз циклопа. Следом, — гусеница из пяти сроду не мытых вагонов, которые ползли так медленно, что вполне можно было разглядеть через грязные окна редких, не более трёх на вагон, сонных пассажиров. Машинист, в подтверждение того, что не спит, запоздало дернул за ручку, и тепловоз нарушил ночную тишину сиплым гудком из фильма ужасов.

— Поезд на Чаттанугу? — Спросил Иткин.

— Не, — серьёзно ответил смотритель, — на Кунашак. На Чатаногу тут не ходит, — подумал для верности и решительно мотнул головой: — Точно не ходит. Не веришь, глянь расписание.

— Да я верю.

— Гонишь?

— По чесноку.

— Ты чё, не русский? Я спрашиваю: машину гонишь?

— Что её гнать? Не лошадь ведь. Просто еду.

— А! Так бы сразу и сказал. На Чатаногу, — парню явно пришлось по душе название этой неведомой ему станции. — Это где, за Камарчагой, что ли?

— Не, в Теннеси.

— А-а, — «понимающе» кивнул головой смотритель. — А ты куда?

— В Рудянск.

— А чё?

— Чё чё?

— Чё там забыл?

— Родня моя там.

— Местный что ли?- удивился парень.

— Уж и не знаю теперь. Лет двадцать не был.

— Ух, идрит твою! А чё сразу не сказал? Морда вроде местная, а базар какой-то... Думал из энтих...

— Каких «Энтих»?

— Да, понаехало там, пид... стов всяких. Ну, приедешь, сам увидишь. Двадцать лет дома не был! Ни хрена себе!

Иткин увидел прислонённый к стене видавший виды мотоцикл «Урал» с рамой от коляски.

— Так это ты меня обогнал?

— А кто ещё, — осклабился парень в самодовольной улыбке. — К Райке за самогонкой сгонял. Скучно, андреалина душе не хватат. Заодно палку кинул. Вот и торопился, чтобы к 647-му не опоздать.

— Фару — то, что не включаешь?

— И так всё видно, полнолуние ить.

Ит усмехнулся:

— Ты-то видишь, тебя не видят. Сшибут ненароком.

— А кому тут? Некому.

— А поезда?

— Один-то и остался. Тудой-сюдой. В воскресенье и четверг.

— Сегодня что, уже четверг? — Глянул Ит на часы.

— Понедельник.

— Не понял.

— Чё не понять? Это воскресный. С опозданием.

— На сутки?

— А чё? Бывает и больше, если пассажиров нет. Отменят и этот, уеду в Ебург.

Иту показалось, что он сматерился.

— В Ебург, — скороговоркой повторил парень.

«В Екатеринбург»! — догадался Ит и спросил:

— А в Рудянске что?

— Да ничё. Работы нет: кто уехал, кто на киче.