Страшила

Дед курит в печку. Щурится, вспоминает: всякого бывало. В ногах у деда — коробка. Он принес ее из кладовой. Иней на коробке уже успел растаять, но от нее еще веет прохладой, как и сквозит древностью — затхлостью стариковских сокровищниц. Нутро картонного многогранника нашинковано декоративным мотивом советской гирлянды. Массивной, как мотоциклетная цепь. Дед хочет привлечь внука празднично маскировать дерево. Внук приехал — каникулы, куранты, пельмени, компот. Но промашка: внук перешел в старшие классы. 

Он смотрит в коробку, он говорит:
— Это рили разъё-ёб! Дед, это прям движ по совку.
Он смотрит в коробку, он говорит:
— Надо мутить тиктоки. Надо...
Он смотрит в коробку, он говорит:
— Короче, дед. Мы тебя обмотаем этой хренью, включим ее. Я фоном дам старпёрского рейва, а ты, типа поёшь такой, просто рот открывай. Давай?

Дед докуривает в печку. В его глазах можно угадать, как зарастают паутиной дни каникул, ржавеет мелодическая последовательность курант, простывают пельмешки и киснет компот. Дед заплевывает окурок, неспеша поднимается с табурета, берет внука в охапку и начинает бить его головой о печной шесток. Легко, без усилий. Молча. Беззлобно. Настойчиво.

Вместе с двенадцатым ударом, характерно трещит перезревшая корка семейства тыквенных — лопнул череп. Уверенными движениями дед разламывает путь к серверной человеческих функций. Внутри пусто.
Он смотрит в коробку внука, он говорит:
— Вылитый Валька, — вспоминает дочь. — Совсем мозгов нет.

Только теперь дед начинает тяжело дышать. Горько. Разочарованно. Он тащится в бабкину комнату — спят порознь уже который год. Там у нее, за швейной машинкой, припрятана банка домашней настойки. Забористой. Пьяной. Заебательской. Сделать пару добрых глотков перед предстоящей возней.

Слышно, как на улице кто-то подчищает снежок: натянуло позёмки за ночь.

<2020>