СОМНАМБУЛИЧЕСКИЕ ХОЖДЕНИЯ ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА (часть 2)

* * *

                                                         

Зов крови

В безлюдном дворе доживающих век «хрущёвок» мало что изменилось. Он ещё больше, чем раньше, наводил на Иткина тоску. Ветер с шуршанием гнал по растресканному асфальту к дому Ларисы большие ржавые листья с кастрированных тополей, единственных деревьев, выживающих в промрайоне. После Сингапура с морем и пальмами, здесь, в дымке Химкомбината, солнце светило ядовито и уныло. Пахло серой и тоской. И он ушёл бы, если бы не увидел в сырой песочнице мальчика с машинкой. Не узнать его было нельзя: сильно уж походил на детские фотографии самого Иткина. Только волосы, спадавшие на высокий лоб, были темней. Иткин поднял с грязного песка вязанную шапочку, отряхнул её и по взрослому поздоровался:

— Здравствуйте, Дима.

— Дасте, — ответил мальчик, не отвлекаясь от своего занятия.

У Иткина сердце защемило при виде его мокрых на коленях штанишек, и запачканной песком курточки. «Да он голоден!», -спохватился Иткин и решил первым делом покормить бедного ребёнка. Хорошо бы где-нибудь в уютном месте заказать горячий борщ, котлеты. Отогреть, поговорить...

— Дима, ты кушать хочешь?

Мальчик, погруженный в автомобильные фантазии, отмахнулся, будто от докучной мухи.

— Пойдем, я тебя угощу вкусненьким, — протянул Иткин руку.

— Мне нельзя, — шмыгнул тот носом, втягивая упрямую соплю.

— Почему?

— Бабушка заругается.

— Может, тебе что-нибудь купить?

Мальчик посмотрел на него, как на дурачка.

— Хочешь пирожное? Или шоколад?

— Лучше киндер-сюрприз. С динозавриком.

— А если с гномиком попадет?

— У меня есть. А динозаврика нету.

— Лады. Тогда жди меня здесь. Где у вас тут магазин?

Возвращаясь с пакетом вкусняшек, Иткин обратил внимание, что возле песочницы стало гораздо оживлённее. Что там творилось, он не видел, так как с его стороны песочницу загораживал «Лэнд ровер», зато хорошо слышал возбуждённые голоса:

— Коля, я звоню в милицию!

— Этим козлам? Чё ты, как маленькая? Я его сам из-под земли достану и Киндер-сюрприз вырву.- Послышался разгневанный мужской голос. — Он тебя точно не трогал, Дима? Ты от нас ничего не скрываешь?

— Нет. Только позвал покушать.

— Точно, пидор! Дима, в чем он был?

— В штанах.

— И то хорошо. Ты его видел раньше? Вспоминай!

— Папа, я его не знаю, — заплакал напуганный ребёнок.

«Папа». Иткин потихонечку ретировался за забор детского сада.

— Лора, быстро, пока он далеко не ушёл, — сказал мужик, закидывая мальчика в машину. Огибая автомобиль, к дверце пассажира семенила Лариса. Она, однозначно. Такой решительной Иткин ещё её не видел. И одета теперь была явно не с восточного рынка.

Пока он раздумывал, как обозначить своё присутствие, и стоит ли вообще это делать, машина легко переехала бордюр тротуара и скрылась за углом. В ушах Иткина ещё долго звучал голос мальчика: «Папа, я не видел этого дядьку!».

 

Сестра жила в другом конце города. Но знала про Лору.

— Ты не в курсе, как там у неё? — Спросил Иткин за чаем и, наткнувшись на вопросительный взгляд, пояснил: — Помочь бы надо.

— В чём? Она сейчас с Грудиным живёт. Не знаешь? Новый хозяин ликерки. Третий или четвертый по счету. Ещё ни один своей смертью не умер.

— И этого грохнут. Если вовремя за бугор не сбежит.

— Он Димку в Германию возил на операцию. За сто тысяч. Евро.

Иткин отложил надкушенный бутерброд.

— И как?

— Не хромает теперь.

— А у Елизарова, нельзя было?

— Можно, наверное. И в нашей больничке можно. — Ответила сестра, не поднимая глаз.

Настоящее знакомство с сыном произошло гораздо позже. После того, как сожителя Ларисы убили в подъезде трубой по голове.

Несмотря на годы со встречи в песочнице, подросток, похоже, узнал Иткина и подозрительно смотрел на него, пытаясь понять, чего от него хотят на этот раз? Тот же вопрос застыл и в настороженном, если не враждебном взгляде Ларисы, а потому он не удивился, получив отказ на свои незатейливые предложения помощи. Он решил, что они не нуждаются, а она не стала жаловаться, что после смерти Грудина, приставы обчистили её квартиру и обнулили счета на его кредитках.

На что они жили, одному богу известно. Иногда еду и кое — какую одежду приносила Нина, сестра Иткина. Оставив надежду иметь своих детей, она взяла на себя заботу о племяннике, чему мать не особо препятствовала. Спустив тормоза, она катилась под откос. Пьяные гулянки стали обычным явлением в их доме. После пожара, когда в квартире ничего кроме стен не осталось, она, наконец, уступила просьбам Нины и отпустила сына пожить у неё. «Покуда ремонт, то да сё...».

Первое время сестре было трудно с нелюдимым мальчиком. Понимая, что высокомерие сродни гордости бедных, она приложила максимум терпения, чтобы, не задевая его чувств, преодолеть барьер, за которым он пытался скрыть стыд за нищету и мать пьянчужку.

Он ничего не просил, за стол садился «строго по этикету», после третьего приглашения, и как бы она ни старалась у плиты, ел мало, будто в одолжение.

Не настойчивость, любовь помогла растопить лед в их отношениях. Постепенно он перестал чураться, стал добрей, но упорно избегал любых намеков на родственные отношения.

Несколько раз она принималась рассказывать ему об отце, но тема эта не трогала его, и он делал всё, чтобы скорее закрыть её.

В глубине души Нина вначале опасалась возможных наследственных пороков, но, оказалось, напрасно. Иткина это не удивило. Даже непродолжительных его отношений с Ларисой оказалось достаточно, чтобы убедиться в её природной порядочности, которую она умудрилась сохранить даже в последние годы жизни. И вообще, с годами Ит пришёл к выводу, что бедные люди куда честней богатых. Так и у Димы, за бронёй отчужденности скрывалась добрая душа.

Не растрачиваясь на нравоучения, если не считать чтения вслух Евангелия, Нина сосредоточилась на образовании племянника, от запущенности которого, в первое время у неё опускались руки. Придавало сил то, что мальчик оказался не глупым: преодолел пробелы, накопленные с начальной школы, а главное, научился думать и рассуждать. К теткиной радости школу окончил со знаниями, позволившими, по её совету, поступить в местный филиал политехнического института.

В награду Нина отправила его по путёвке на Черное море. А вслед пришлось отправлять известие о смерти Ларисы, отравившейся суррогатной водкой. Дима долго не мог избавиться от чувства вины, за то, что нежился на пляже, когда мать мучилась в предсмертных судорогах.

— Разве она ничего не просила мне передать?

— Знаешь, все произошло так быстро, — призналась Нина. — Мама хотела, чтобы у тебя все сложилось. И чтобы ты простил отца, — добавила она, преодолев спазм в горле. Но, подняв глаза, поняла, что обмануть Диму не удалось.

Вскоре выяснилось, что квартира их оказалась заложенной за просроченный кредит. Но племянника тогда это не очень огорчило; точнее, он не придал этому должного значения. Получив социальный статус бездомного, и собрав необходимые документы, он даже умудрился выбить место в общежитии своего Института, удивив тетю неожиданной предприимчивостью. Болезненно восприняв его переезд, Нина заманивала его к себе и вкусными обедами, и подарками, и просто деньгами. Чем реже они виделись, тем больше ей казалось, что с мальчиком происходит неладное. На все её уговоры вернуться, он отвечал отказом. А в первый же день после весенней сессии укатил в Москву. За всё время позвонил лишь раз. Сказал, что все у него нормально. Но голос был такой, что в это мало верилось.

К началу нового учебного года он не вернулся и был отчислен. Соответственно, лишился места в общежитии. Поэтому, когда зимой он снова объявился в родном городе, кроме, как к тетке ему было некуда податься. Но это был уже другой человек, угрюмый, избегавший смотреть в глаза. Он подолгу не выходил из комнаты, а когда она осторожно приоткрывала дверь, чтобы позвать обедать, заставала его всегда в одной и той же позе на кровати. Его волчий взгляд при этом пугал её не на шутку.

До того мажорные письма Нины к брату изменили тональность. В них зазвучала тревога, а потом и нотки отчаяния. Версия о наркотиках ничем не подтверждалась. А что другое её беспокоит, объяснить в коротких письмах она не могла или не хотела.

Поскольку Ит к тому времени жил один, ничто не мешало ему пригласить сына к себе хотя бы на недельку. На что Дима неожиданно легко согласился.

* * *

В гостях у папы

Опыт общения с собственными детьми, давно избавил Иткина от иллюзий по поводу своих педагогических способностей. Сознавая важность первого впечатления, он не на шутку разволновался, дожидаясь на перроне подходящего скорого.

Показавшийся в тамбуре плацкартного вагона молодой человек, чуть выше его ростом, выглядел спокойным и доброжелательным. Ит заметил, как мило они с молоденькой проводницей обменялись улыбками.

Из под футболки «Moon City» вызывающе выглядывали когти синего дракона. Но опасения по поводу неадекватности или агрессивности не оправдались: парень вел себя достаточно корректно. «Наследственное», — с удовлетворением отметил Ит, не избалованный деликатностью общих с женой деток.

— Я сам, — отвел Дима сумку, когда родитель потянулся к ней, чтобы помочь.

Ит никак не мог подобрать подходящих слов, чтобы избежать банальностей или фамильярности. Он даже не решился похлопать парня по плечу.

— Устал? — Первое, что спросил он по пути к автостоянке.

— Да нет. Ребра только отлежал. Надо часы перевести, у вас какая разница с Москвой?

Выручая от неловких пауз, Дима сам обозначал возможные темы: погода, дорожные впечатления, городская архитектура; при этом, тут же умолкая, едва Иткин открывал рот. Привыкшему, к штыковой атаке дочери на любое его мнение, ему показалось легко с Димой, хотя тот ни разу не назвал его папой и обращался к нему, избегая местоимений. «Оно и к лучшему, для начала», — думал Иткин.

— Ты левша? — Заметил Ит, что парень пользуется только левой. И тут только заметил фиолетовую припухлость правой кисти: — Ого! Где это тебя угораздило?

— С полки упал, — обозначил Дима границы откровенности и переключился на погоду.

Подкупающую улыбку его, мягкую, слегка ироничную и неодинаковый прищур глаз, Иткин тоже отнес на свой счёт, вспомнив свои юношеские фотографии. То, что у него стерлось с возрастом, заново проявилось в сыне. С ментальной наследственностью оказалось сложнее. Но до этого пока не дошло.

Чтобы скрасить первые впечатления о городе, Ит повез гостя вдоль набережной, не без основания считая Енисей лучшей достопримечательностью.

— Что это? — Спросил Дима, увидев колесо и трубу древнего парохода, с надписью по борту «Святитель Николай».

— Заглянем?

Они припарковались у причала. От воды, цвета бутылочного стекла, повеяло свежестью и холодом.

— Ух ты! — Искренне восхитился парень.

Рискованно перегнувшись через парапет, он долго смотрел в прозрачную глубину.

— Пойдем, а то ещё свалишься, — позвал его Ит. Но парень будто и не услышал его, завороженный мощным течением огромной массы воды.

Лишь от прикосновения ладони Иткина, он очнулся, как от гипноза, и встряхнул головой:

— Сила! Тянет, как магнит.

Касса оказалась закрытой по причине ремонта плавучего музея. Но за вознаграждение, похожий на боцмана сторож в черно-белом тельнике, разрешил подняться на борт. Более того, вызвался и на роль экскурсовода.

В машинном отделении, где застыли массивные, мощные шатуны, вал и огромные вороненые шестерни, словно наглядный материал для изучения парового двигателя, «боцман» распушил усы и произнёс с пафосом:

— Махина! Хоть сейчас заводи! Ведь были умельцы на Руси!

Дима, вслух прочёл:

— «Made in Norway» 1886.

— Где? — Переспросил экскурсовод.

— В Норвегии.

— Где увидел?!

— Вон, на шатуне выбито.

Гид помолчал и плюнул с досады:

— Тьфу, неладная. А я-то думал... А оно вона, — не на шутку расстроился он. — Только как же этакую махину доперли? Ведь ещё и железки тут не было?

— А по-нашему, на пупу! Тут мы впереди планеты всей, — высказался Ит.

В каюте первого класса, с видом потревоженных, но не от любовных утех, а от изучения «Капитала», их встретили пламенные революционеры-молодожены из папье-маше.

Юный Ильич в запылившемся на плечах сюртуке, с залысиной, но с блеском в глазах, казалось, вот-вот обрушится на вошедших, потрясая козлиной бородкой:

— Что за безобгазие! Какого чёгта? Шляются тут, политические пгаститутки...

Боцман схватил с колен Надежды Константиновны жаренную дичь в промасленной бумаге:

— Сука!

Иткин ошибся, приняв его возмущение за проявление классовой ненависти:

— Опять электрик подсунул. Он в театре на пол ставки подрабатывает, стащил бутафорию. Изрублю! На чохохбили. У нас Зюганов ожидается, а тут такое.

— Я думаю, он оценит заботу, — серьезным тоном сказал Ит и спросил Диму: — Узнал парочку?

— Ленин? — Не уверенно ответил тот.

— А ещё говорят, что молодежь не знает нашей истории!

— Этот, как его, забыл, короче он сказал, что любители обобщений всегда ошибаются.

— Я бы согласился с «этим, как его», если бы он применил слово «часто», вместо «всегда».

— Ну да, — согласился Дима. — Теперь я понял смысл фразы «никогда не говори никогда».

— Ну да. А даму с курицей не узнал? Это молодая жена Ильича.

— Типа, свадебное путешествие? Круиз?

— Типа. Медовый месяц в Сибирской Швейцарии.

— Так-то и не скажешь, что в ссылке: купе у них получше, чем которым я ехал.

— А ты думал пешком и в кандалах? — Усмехнулся дед. Каюта первый класс. Это новая власть в угольных баржах политических перевозила. Загрузят триста, довезут сто. Вот те и политическая экономия!

— Музей-то окупается? — Спросил его Ит.

— Мне не докладывают. Но люди заходят. В нашем крае ссыльные всех мастей отметились: от декабристов и поляков до Джугашвилли, Бронштейна и «СвЕрлова».

— Да уж, от где истинная колыбель революции! Недаром столько её героев в названиях улиц нашего города увековечено: улица Ленина, Перенсона, Майерчака, Вейнбаума, Урицкого, Марковского, Ады Лебедевой/Сикорской/, Свердлова, Маркса и его детища: Диктатуры Пролетариата!

К тому времени, как они сошли на берег, открылся сувенирный ларек с Ленинской символикой. Дима купил майку с Че Геварой, а Ит октябрятскую звёздочку с портретом ребёнка в кудряшках.

— Ну чисто Агнец Божий. «Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках по горке ледяной». А в какую вырос бестию.

Ит протянул Димке значок:

— На. Можешь на новую майку прицепить. Видишь, у Че на берете почти такой.

— Прикольно!

— А что ты про него знаешь?

— Про Че? Свобода или смерть. Я тоже так думаю.

— Он не мог иначе. Астматиком был, только всплеск адреналина в крови спасал его от удушья. Вот и «бузил», то на Кубе, то в Анголе, то в Южной Америке. Даже в Чехословакии побывал, за инструкциями от Советского наставника.

— Откуда ты всё знаешь?

— Поживи с моё. Ладно, соловья песнями не кормят. Куда бы заехать поесть?

* * *

Дым отечества

В первый же вечер Ит рискнул откупорить к ужину бутылку виски, чем ничуть не удивил ребёнка.

Алкоголь — зло. Но порой творит чудеса: никогда после Иту не довелось так открыто поговорить с сыном. Без соплей и душевных излияний, по мужски.

— Восстанавливаться будешь? — Спросил Ит откупоривая вторую бутылку.

— Мне это не нужно, — поспешил закрыть тему Дима, который уже раскраснелся, отбросил излишнюю почтительность и сделался резче.

— Как? — Удивился такой категоричности Ит. — С профессией ошибся?

— Я не выбирал, куда Нина сказала, туда и пошел. Да без разницы, везде одно и то ж: ощущение потерянного времени.

— Как ты сказал?

— Жизнь мимо проходит.

— Мимо чего?

— Ничего. Просто мимо.

— Товарищ Ленин, у которого мы сегодня были, учил, что прежде всего надо «обогатить свою память знанием тех богатств, которые выработало человечество».

— А смысл?

— У тебя прям государственное мышление: что на школы зря деньги тратить? Или в марчендайзеры пойдёте, или в Америку свалите. Но ведь с дипломом легче «свалить»?

— Легче с деньгами.

— Ты с такой легкостью об этом говоришь, всё равно, что в другой город переехать.

— Сравни ещё с супружеской изменой.

— Ух ты, Чехова читаешь? — Удивился Ит и сменил тон: — Я не ортодокс..., — покрутил он руками, подбирая слова, — Но должно же быть какое-то чувство Родины.

— У меня оно не сильно развито.

«Сыновье тем более», — подумал Ит, а вслух сказал:

— Я думал, оно врождённое. И что дальше?

— В армию пойду.

— Черпаком? А мог бы лейтенантом, кабы доучился.

— Не хочу командовать.

— Странно. Большинство только об этом и мечтают. «Двуногих тварей миллионы и метят все в Наполеоны».

— Ага, а потом эти Наполеоны в психушке оказываются. По мне бы домик где-нибудь в лесу и чтоб никто не доставал.

— И что ты там будешь делать?

— Просто жить.

— Тиной зарастёшь.

— Пусть.

— В животном мире есть виды, которые предпочли забиться подальше от всех и «просто жить»: раки отшельники, кроты, рептилии всякие. Только вот скажи, тебе кто симпатичней: слепой крот или лев? Закон природы: прятаться или побеждать.

— Это у животных. У людей не так. Рыцарские турниры и дуэли отменили трусы, которым шкура дороже чести; теперь в чести подсиживание, наговоры, подкупы, терпимость. Выплывает подлейший. Эволюция наоборот.

— Но есть же законы, — неуверенно возразил Иткин. — Общество совершенствует их по мере своего созревания.

— Оно уже перезрело, гниёт. И законы под себя меняет. А про судей вообще молчу. Беспредел, короче!

— У тебя богатый опыт участия в судебных процессах?

— Не очень. Но есть друзья с опытом.

Ит задумался. Далёкий от того, чтобы защищать систему правосудия, он плеснул ещё виски в стаканы и спросил:

— А кто тебе сказал, что мир должен быть справедливым? Есть вещи, которые важнее справедливости.

— Ты снова про любовь? — Дима, как показалось его отцу, брезгливо поморщился и поднял вслед за ним свой стакан:

— Давай лучше за историческую справедливость.

— Звучит, как заклинание.

— Ты бы хотел, чтобы оно сбылось?

— Наверное, нет. Гильотин не хватит. Лучше уж эволюция, чем революция. За это отдельно. О, пусто. Подожди, я сгоняю.

— Куда? Тебе нельзя за руль.

— Согласен. Лучшее враг хорошего. Тогда расскажи что-нибудь о себе.

— Что?

— Ну, чем в Москве занимался?

Дима неохотно рассказывал об этом периоде своей жизни. Но кое-что, всё же, удалось из него вытянуть.

Оказывается, свою самостоятельную жизнь там он начал «руфером», чинил складские крыши. На приемке хозяин залил крышу торгового центра из шланга водой и, обнаружив промокания и течи, разогнал бригаду, не рассчитавшись.

Пришлось податься в ресторанный бизнес. Сказали: хорошо поработаешь на мойке посуды, переведём в официанты. Но мойщика из Димы тоже не вышло. Надоело питаться объедками. Не дождавшись повышения, он решил испытать себя в подпольных боях без правил.

— Там же мозги вышибают!

— Без них крепче спишь.

Покопавшись в сумке, Дима извлек фотографию, на которой он в бойцовской клетке с разукрашенной, но бодрой физиономией, получает приз от какого-то плюгавого человечка.

— Это президент ассоциации. После третьего боя. На четвертом обломился: сдвиг позвонков, сотрясение мозга и ещё по мелочи. Я хотел пропустить тот бой, температура была за тридцать восемь, но мой агент неустойками застращал. Сам не помню, ребята рассказали, что судья умышленно бойню затянул, чтобы мне уже не подняться. Все призовые на лечение ушли. И то не хватило. У агента пришлось одолжить. А как отработать с такими травмами?

— И как?

— Да рассчитался как-то, — не весело ответил Дима.

— Столица тебя сильно изменила, — подметил Ит и будто прочел в Димкином взгляде вопрос: «Тебе есть с чем сравнивать?»

— Сестра писала раньше ты был активный, любознательный.

— Любознательность проходит, когда видишь везде одно и то же.

— Чем меньше знаешь, тем меньше границы непознанного.

— Что?

— Ладно, пойдем на балкон, покурим.

— Я не курю.

— Да и я тоже. Просто приятно иногда подымить, глядя на звёзды.

— Сегодня за нас тут изрядно надымили, — усмехнулся Дима, оглядывая затянутую смогом панораму у подножия горы, на которой стоял дом Иткина. В ясную погоду с балкона просматривались снежные шапки Саян. На сей раз не повезло: в безветрие выхлопы моря машин, копоть от ТЭЦ и поллюции из допотопных заводских труб сполна заполнили городскую чашу с ядовито-желтыми огнями на дне.