Лемминги гл.32 «Истина»
Народу шло чересчур уж много, пожилые рассаживались на скамьях, неодобрительно косясь на Илью. Он подвинулся на самый краешек, чуть не сваливаясь в проход, чтобы не занимать слишком много места. Вставать со скамейки не хотелось: очень болела голова, клонило в сон. Подняться можно, когда начнётся служба.
Что ж их такая толпа-то? Праздник, что ли?
Илье подумалось, что проще перенести всё на следующее утро. Отоспаться, а там, глядишь, перестанет стучать в висках.
Заманчиво, да. Если не учитывать, что ему, обожжённому Бездной, опасно затягивать. Хотя сегодня боль в душе казалась не сильнее головной, но Илья не забыл, с каким трудом вырвался.
Он повернулся в проход, надеясь подслушать из разговоров входящих, что за столпотворение.
Рядом со свечной лавкой стоял лемминг. Вокруг зверька хлопотала свечница Татьяна, но тот, похоже, не замечал.
— Тошно мне, Танечка. Будто нет на мне милости Божией, да и не было никогда, — попискивал лемминг, потирая лапами мордочку, словно пытаясь хотя бы с неё содрать кудлатую шерсть.
— Да быть того не может, Тамарочка, — уговаривала свечница, — чувствуется, не чувствуется, а милость Божия есть всегда на верных его.
Знакомое имя... Ничего себе, это же та старушка с лемминговыми лапами, которую Илья видел здесь в прошлый раз.
Илья подумал, что стоит поддержать усилия Татьяны, ведь в два голоса уговорить проще. Однако с места не двинулся. Ох, слышать бы колокольчик-подсказку! Вместо этого мутный туман распирал голову. Где-то за пеленой тумана ощущался внутренний импульс — выждать. Наморщив лоб, Илья пытался различить: до серебра будто не дотягивает, но Фатум ощущался куда более властным... Как паршиво быть слепым и глухим! Лемминг тем временем продолжал противиться:
— Так то на верных. А я-то, дура старая... Ох, верите или нет, только жизнь моя к концу подходит, да так мне и надо, грешнице. Тошно как! Бывает, как выйду из дома, так и иду, куда глаза глядят...
— Что вы такое говорите, Тамарочка, вам ещё жить и жить!
— Два дня мне осталось, Танюш, сердцем чую, — проскрипел лемминг, опуская руки. — Два дня. А я, знаешь ли, совсем уже не против. Совсем.
Илья прерывисто выдохнул. Два дня.
Но с места по-прежнему не сошёл. Он попросту не знал, что говорить леммингу, а вваливаться в диалог без малейшего понимания проблемы ему казалось самонадеянным. Эгоцентризм — плохой ориентир, тут и звона не надо, чтоб догадаться.
О своём решении Илья пожалел через секунду. На пороге храма появилась та самая тётка с шерстистым брюшком, которая в своё время жаловалась на Тамару священнику.
— А чёйто Тамарка сидит, как в воду опущенная? — громко спросила тётка. Свечница замахала на неё рукой: «Галь, не сейчас», но тётка не унялась:
— Тамар, чего такое? Бразильянцы твои в телевизоре не поженились? В такой-то праздник, да с таким раскисшим лицом сидеть разве можно!
— Никак нельзя, — всхлипнул лемминг-Тамара. Илья встал со скамейки, но вмешаться не успел. Меховое пузико всколыхнулось, лемминг-Галина, уперев руки в бока, двинулась к лавке.
Её массивное тело загородило Тамару. В результате Илья не мог втиснуться в их разговор, не выставив себя наглецом перед обеими леммингами и свечницей впридачу. Он вытянул шею в надежде улучить момент.
— Ничего, скоро уж не буду вам, Галочка, докучать, — пропищал лемминг-Тамара.
— Это ты чего такое говоришь?
— Да вот собралась судьбу свою встретить.
— Что ещё за глупости! — возмутился лемминг-Галина. — В каком таком смысле? Вам, Тамара, ещё цветы поливать. Они ж без вас завянут, розы-то. И вообще, что значит — докучать? Разве вы мне докучаете, это же я, наоборот, цепляюсь к вам... гм... исключительно ради оставления вами грехов, конечно же... Ну что вы, Тамар, ну я же любя-я! Ну что вы так! Я же за вас беспокоюсь. Я, может, вас желаю на небеси видеть рядом с собой, вот и тащу, как умею... Ну неправа я, неправа, Тамар, наговорила всякого, ну давайте забудем, ну...
Две женщины обнялись, теряя всякое звероподобие. Илья даже глаза отвёл, и тут заметил, что на окошко церковной лавки наклеено объявление: «Выставка современного христианского искусства Диалог — приглашаем Мумевича и компанию!»
Когда началась литургия, Илья встал позади, почти в самом проходе. Оттуда он видел всех собравшихся разом. Отец Ферапонт впереди них стоял в зелёном облачении.
Разные пришли люди! Пожилые и средних лет. Крепкие мужики и совсем дети. Нарядные дамы и сухонькие пенсионерки.
Дымок ладана растворялся в солнечных лучах. Отец Ферапонт встряхивал кадильницей — вместе со смолистым ароматом по храму разносился звон, серебристая россыпь.
Где-то в новом храме, где не хватает лампочек, служил сейчас моложавый священник Антоний. Праздновала вместе с ним маленькая старушка-помощница и прихожане. Даже местночтимый святой, наверное, спустился с высоких небес постоять незримо возле собственной раки.
Простаки, не ведающие глубин! Так сказал бы лжепророк. Сам Илья начал было так относиться к ним, когда направил свой путь в Бездну.
Обыватели — что с того? Все они идут одной дорогой. Илья шёл ею же. Он-то считал себя одиноким! Нет, все, кто здесь собрался, объединены общей целью. Кажется, слово «церковь» и означает «собрание»? Люди здесь разные, но стремятся к одному: к жизни вне мира страстей и лжи. Они могут чего-то не понимать или не знать, но главное — что их вектор движения нацелен на вечное.
И это вечное любит людей.
Когда запел хор, Илья ощутил, что единство стало больше и крепче. Казалось, певчие подымались чуть выше земли навстречу своим небесным, навеки крылатым братьям.
Не физически подымались, нет. Скорее, как... Илье вспомнился искривлённый шар на экране компьютера, покрытый точками. Вот потянули несколько точек — поверхность шара выровнялась.
То один, то другой голос подхватывал знакомую молитву, а на Символе Веры запели все. Немного не в лад, на разные тона, местами неуверенно — но каждый об одном, о главном.
Вливая свой негромкий голос в общий поток, Илья отмечал, как изменилась его молитва сегодня. Что ж он раньше-то не следил за её направлением! Оставаясь наедине с Богом в молитве, он всё цеплялся за суету прошлого дня, беспокоился вхолостую о встреченных людях. Затем приходил на совместное богослужение — но только чтобы обособиться. Всё делал наоборот!
Мелкие ошибки скопились и сбили его с курса. Вот бы стряхнуть их тяжесть, чтоб не кренила туда-сюда.
Сейчас службу вёл другой священник. Отец Ферапонт же стоял в стороне, и к нему подходили некоторые из прихожан.
— Вы на исповедь?
Илья обернулся. Женщина с усталым лицом неловко улыбалась ему. Та же, что в прошлый раз.
— Я...
Илья замялся на секунду. Может ли он? Можно ли ему?
Как решиться окончательно вышвырнуть всё, к чему он привык за последний месяц: самонадеянность, упрямство и суровость к падшим? Ему ведь... Отчасти нравилось.
Есть ли вообще шанс не повторить все ошибки снова? Какова вероятность, что...
Стоп!
Не важны вероятности там, где вступает свободный выбор. Только Илье решать, куда ступить через секунду, чтобы стать иным, чем секунду назад.
— Да, я на исповедь, — ответил он.
***
Тайна исповеди такова, что исключительно человек и Бог, да ещё законный свидетель знают о том, что в ней говорилось. Отец Ферапонт только раз позволил себе вставить слово:
— Помнишь, чадо, предупреждал тебя против гностической ереси?
То был единственный раз во время исповеди, когда Илья вообще вспомнил, что рядом стоит ещё и священник.
Отец Ферапонт заговорил с Ильёй уже после разрешительной молитвы, деликатно подождав, пока тот вытрет глаза рукавом.
— Собираешься подходить ко Причастию?
— Я... Не знаю. Можно? Я ведь даже не готовился, не успел. Как припекло, так сразу и прибежал, простите.
Священник прижмурился, что-то вспоминая.
— Что-то даже не знаю, когда в последний раз видел тебя у Чаши. Тебе обязательно нужно. Благословлю тебя, и подойдёшь причащаться сегодня, сейчас.
— Точно можно?
— Считай, что это тебе милость Божия, своего рода аванс. На то ведь оно и милосердие, чтобы превосходить закон.
Илья спросил:
— Как вы узнали, что мне позарез нужно?
— А как ты узнал, что должен прийти сегодня не куда-нибудь ещё, а во храм?
Евхаристия, или причащение, должна было начаться в конце службы.
Не обряд — Таинство. Непонятное, страшное в чём-то действо, за него первых христиан считали людоедами. Люди ветхого мира не понимали, что всё наоборот: вместо превращения человека в пищу — претворялась пища в нечто сверхчеловеческое. Вот так радикально, ведь чтобы исправить повреждённый смысл, действующий в телах и душах, Слово должно раствориться прямо в плоти. Слишком много параметров в людских векторах получили отрицательные значения.
Нулевым, отсчётными кажутся эти значения сегодня — да ведь человек и к горю привыкает, и в лемминговость проминается. Хищники тянут всё дальше в минус — кто замечает?
Илья, вон, сам не заметил, пока чуть не погорел с концами. Сейчас душа страдала от ожога, и если хоть что-то он верно понял из церковной брошюрки о Евхаристии — здесь был единственный шанс излечиться.
К первому своему причастию Илья пришёл скорее с любопытством. Он ничего особо не ждал. Он ничего не ощутил такого, чтоб бахнуло фейерверком.
Просто начал ощущать звонкую линию правды в путанице вариантов.
Просто обрёл себя и своё место в мире. Обрёл подлинность. А затем просто взял и потерял — опять же, чувствуя себя почти нормально. Серьёзно, он даже уверял себя, что стал самостоятельней и крепче!
Сейчас Илья стоял, как на раскалённых углях. Хотел бы он знать, что будет, но подлинное чудо не угадаешь. Тем оно и спасительно, что врывается в привычно тонущий мир, ни в чём на него не похожее.
Большое чудо. Слишком чистое, чтобы вот так, запросто — коснуться человека. Оттого и страх.
«Я уже не уйду. Я решился.»
До начала Таинства оставалась только проповедь.
Отец Ферапонт вышел вперёд, махнул зелёным рукавом.
— Сегодня...
Он обвёл глазами собрание верующих, как бы собираясь с мыслями.
— Сегодня, дорогие мои, мы празднуем день Святой Троицы. Это день, когда Дух Святой сошёл на апостолов, как было обещано Христом: «Подаст Отец вам Духа утешителя».
Что тогда произошло, мы помним, да? Апостолы начали говорить на языках, которых не знали, и отправились проповедовать по всему миру. Но как может быть, что люди принимали у себя этих незнакомцев, слушали их рассказы, пусть и на своих языках, а после — р-раз, и оставляли всякое суетное попечение, чтобы жить по Христу?
Дело в том, что одарённость апостолов была мистической — греки называют её «керигмой». Речь апостолов, полная Божьей истины, проникала в сердца слушателей сквозь наносную суету. Знаете, как бывает: человеку говоришь, а он понимает под своим углом, слышит не то, что ему пытались донести. «Мысль изречённая есть ложь». А здесь не так... Дары Божьи исцеляют ложь. Получалась проповедь от сердца к сердцу.
Не все сердца откликались, но никто не мог бы сказать, что он чего-то не услышал или не понял.
Есть множество прочих даров Духа, вроде дара пророчества, дара молитвы — когда человек понимает тонкое мастерство нацеливания души в одну небесную точку, хотя никто вроде бы не обучал его. Крайне ценны менее явные дары! Долготерпение, любовь, умиротворение, скромность...
Но самый главный вывод, какой мы можем сделать из сегодняшней главы Евангелия: наша одарённость всегда влияет на других, влияет мистически, потому что не может свеча находиться под спудом — она светит всем, кто находится рядом. Поэтому самое главное для нас — и сегодня, в этот праздник, и после него — сохранить те дары, которыми щедро оделяет нас Господь.
Не будем бояться мирского зла, да? Не будем ни гневаться, ни гордо собой величаться, а будем следить за тем, чтобы не погасла вверенная нам свечечка. Он очень важен, этот маленький огонёк! Пусть светит равно нашим ближним и нашим заблудшим врагам. Чтобы все, насколько возможно, согрелись, и чтобы каждому стало немного светлее в той мистической тьме, которую плетёт князь мира сего.
Отец Ферапонт перевёл дух и заключил:
— Не будем о тьме! Сегодня великий праздник. Сегодня многие подойдут ко Причастию. Великий Божий дар, жертва нам! Пожалуйста, помните: Господь может исцелить этим даром наши грехи — наши душевные раны, но только мы сами способны хранить себя в целости. Аминь.
За всю проповедь он ни разу не запнулся, чтобы прочистить горло.
***
Выйдя из храма, Илья заметил, что головная боль растворилась без следа. Ожог в сердце не зудел, затягиваясь новой, нежной кожей. Всё отчуждение, всю обречённость последних недель словно намазали лечебной мазью.
Говорят, что Причастие подобно огню. Огонь этот оказался обратен тёмному пламени — гасил пожарище Бездны, как вода.
Свежую рану легко повредить: Илья осознавал, что сейчас любая небрежность может расцарапать тонкий покров. Очень постепенно молодая кожа укрепится, если не позволить дремать иммунной системе души перед новыми угрозами.
Откуда он узнал?
Наверное, оттуда же, откуда всё остальное. Илья неспешно брёл, куда глаза глядят - счастливый, как в день рожденья. Всё, что он знал, возвращалось к нему. Или сам Илья возвращался?
По сухому руслу памяти словно вновь забурлил ручей. Илья забредал всё дальше по той событийной дороге, на которой заблудился. Обратный путь не закончился, однако места-воспоминания пошли знакомые.
Илья вспомнил профессора, с которым разругался. Теперь он знал, как мог бы поступить. Не возлагать всех ожиданий на человека, такого же одинокого в своих трудах, как сам Илья. Найти для него крупицу понимания. Ту самую, которую Илья находил для леммингов, а старшему другу — зажал, ишь ты… Если не тешиться собственной важностью и уникальностью — ничего сложного!
Похоже, Илья вообще с завидным упорством трактовал события в пользу своего озлобления. Сейчас те ошибки казались до смешного нелепыми. Взять лемминга, которому понадобился нашатырь — ну как можно было решить, что высшая сила атаковала зверька, чтоб научить Илью слушаться? Очевидно же, что утренний звонкий сигнал предупреждал о грядущем возможном событии. Причём отнюдь не для того, чтобы Илья лишний раз ощутил себя спасителем, а попросту чтобы бедолагу лемминга выручить.
Илья вспоминал другие свои тяжёлые вопросы. Ответы собирались тут же — не голосами в голове, не шумом. Даже не фразами с афиш и вывесок, хотя Илья как раз вышел на оживлённую улицу. Ответы рождались внутри, но точно не из внутреннего мира: удивительны были и новы.
Исцелить всех леммингов насильно? Вот уж когда Божий промысел не отличился бы от Фатума. Насилие над свободой воли гибельно для души. Более, чем даже преждевременная смерть, срезающая тех, кто не успел расцвести. Выбор. Шаг. Решение. Всё это есть у человека только потому, что он создан как Божье подобие. Отними выбор — получишь скота. Животное. Хищника либо жертву.
Отчего так затянулось разлеммингование Полины? Что ж, посмотрим, как сложились бы пути их обоих в противном случае. Илья привычно расстался бы с очередной подопечной, никогда не узнал бы о векторах и сферах, странных книгах, а также о кривых улыбках и заправленных за ухо волосах. Он не делил бы одну шаурму на двоих. Ему по-прежнему не с кем было бы посмеяться или порассуждать. Он-то полагал, что Небо игнорирует Полину. По факту он сам готов был её игнорировать — девушку, чья быстротечная болезнь исчезла после того, как он сам попросил продлить ей жизнь. Ну протянулась бы эта одинокая, запутанная дорога, по которой не уйти далеко без поддержки друга, и неизвестно ещё, насколько уродливым оказался бы новый финал.
А ещё без подруги остался бы он сам.
Он-то думал, Полина — аномально тяжёлый случай. Да сам он тяжёлый случай, если не замечал, как сблизился с ней, опекая!
Разломанные ветки, посеревшие было в холодном тумане, срастались в одну раскидистую ветвь. Шипы раскрывались молодыми листочками.
Расколотый смысл постепенно собирался воедино.
За что погиб Енле? Илья не знал, конечно. Зато он отлично распробовал, насколько цепко Бездна держит своих слуг. Илья сам бы не выбрался, если бы девочка-хищница не вступилась за него. К худу или к добру, но люди могут выбирать друг за друга. Молиться так, чтобы тащить человека в благо, словно самого себя. Проклинать, окутывая незримой ненавистью. Подавать хлеб или подкладывать змею. Потому что все — незримо связаны.
Илья шёл один навстречу будущему, в котором через два дня должно было случиться нечто страшное. Один — но не одинокий, как оказалось сегодня. Другие верные стояли на своих местах в меру сил.
Соборность окутывает мировой шарик, вытягивая его точки из пропасти. Все мистически связаны со всеми. Спасись сам - и вокруг тебя ткань мира подымется со дна, а её обитатели займут положенное неперевёрнутое место. Конечно, если захотят.
Серебристый голос Духа не приказывает и не обрекает. Он просит.
Наконец-то Илья вспомнил, какой у Него голос...
Звонкий.
