И снова осень (продолжение 2)
Полигон находился в Никольской роще, на большой округлой поляне, огражденной колючей проволокой. На время стрельб Михаил был освобожден от основной оперативной работы и проводил со своей Александрой больше времени, чем обычно. Сережка, по-мальчишески недоверчиво поглядывая на округлившийся живот матери, сблизился с Михаилом еще больше, часами просиживал с ним за графитной доской. терпеливо заучивал «азы и буки». Александра смотрела на сына, с нетерпеньем ожидающего возвращения с полигона " тятеньки«, и не знала, что ей делать: радоваться или ревновать... А Решетников, отстрелявшись и возвращаясь, домой, по пути, между делом, забегал в магазин Ахунова на Азиатской улице и покупал для Сережки то большого сахарного петушка на длинной палочке, то до одури пахучие полоски вяленой дыни в шуршащей пергаментной бумаге. Не забывал он и Сашеньку.
Кто-то ему сказал, что беременным «пользительно» сладкое красное вино, и с тех пор кагор в их доме не переводился.
Хотя справедливости ради, нужно сказать, что к вину Александра тяги не имела и если и выпивала иной раз маленький стаканчик, так и то, чтобы Мишенька не расстраивался.
И хотя от Уфимской улицы, упирающейся в Соборную площадь, до дома было не более четверти часа неторопливого ходу, будущий отец предпочитал проехаться на конке «Бельгийского анонимного общества», тряском и необычайно популярном в городе транспорте. Конка в Челябинске была двухэтажной, с открытым верхом, с огромным количеством рекламных щитов и революционных лозунгов. Особенно умиляла Решетникова надпись, украшающая экипаж: «Пять коп. и не тря!» Хотя тряски, особенно на стыках рельсов, было предостаточно.
Ну а ко всему прочему, мандат ЧК позволял пользоваться конкой совершенно бесплатно.
Неделя пролетела незаметно, и в августе Михаил вновь вернулся в свой кабинет в доме купца Ляхова уже обученным стрелком.
8.
...В церкви, по случаю буднего дня, прихожан было мало, да и те, заприметив вошедших людей в черной коже, при оружии, поспешили ретироваться.
Очень высокий, много выше Решетникова, и худой какой-то нездоровой, чахоточной худобой пожилой протоиерей подошел к чекистам.
— Негоже, братья, в святой храм с оружием приходить... Грех это...
— Да что вы, святой отец, раскудахтались, право слово?
Грех, грех... Кто у вас тут главный? Пригласите его сюда побыстрее. Скажите ему, что его хочет видеть начальник отдела городской ЧК товарищ Решетников.
— Если вы, товарищ Решетников, имеете в виду настоятеля храма, то он перед вами.
Если вам желательно кого- либо постарше, то они все вокруг вас. Кто вас больше интересует, Бог и его окружение или его недостойный служитель?
— Слушай ты, церковная крыса! Прекрати здесь балаган устраивать, тут тебе не Шапито, да и сотрудники мои никудышные зрители.
И если к вам в храм пришли работники ЧК, заметьте, сами пришли, значит, вопрос и в самом деле довольно серьезный.
Он обернулся к своим сослуживцам, сбившимся в кучку возле Царских ворот, и приказал.
-Погуляйте пока, товарищи, нам с батюшкой поговорить надобно... Кстати, отец святой, как мне к вам обращаться, я что-то от вас ни имени, ни фамилии не услышал?
-Обращаются ко мне чаще всего запросто — отец Даниил, но можно и по фамилии, тогда уж лучше так: протоиерей Даниил Яблонский. А впрочем, как вам заблагорассудится.
— Ишь ты, Яблонский...- хмыкнул Михаил пренебрежительно.
— Из дворян, небось?
— Из них, из них.
Легко согласился старик, оправляя цепь наперсного креста. — Так вот, гражданин Яблонский. Учитывая, что храм ваш крупнейший из православных, и к тому же расположен в самом центре города, мы можем предположить, что его по большим церковным праздникам, да и просто по воскресениям посещает самый разнообразный люд. Это так?
Протоиерей согласно кивнул седой головой.
— Да. Храм наш посещаем, слава Богу... Не забывают о вере прихожане... Спасибо им за это.
— Вот и славно, гражданин священнослужитель... Я так и думал. Тогда мы с вами поступим следующим образом: вы через молодого человека, нашего сотрудника, который будет постоянно находиться при церкви в качестве, ну например, дьякона, алтарного или регента, раз в неделю будете сообщать нам наиболее интересные и важные факты, слухи, предположения, одним словом, все то, что можно услышать во время исповеди. Идет?
— Нет, не идет.
Рассмеялся отец Даниил и сверху вниз посмотрел на чекиста.
— Тайна исповеди не разглашаема, это не обсуждается. И к тому же и регент, и диакон, и алтарный в храме уже есть... И если это все, молодой человек, что вы имели мне предложить, я вынужден откланяться. Мне еще к заутрене готовиться. Священник повернулся и даже приоткрыл небольшую дверцу, ведущую в алтарь.
— Стоять, вражина!- громким шепотом приказал Решетников, расстегивая кобуру.
— Я тебя еще не отпускал. Протоиерей отец Даниил вновь рассмеялся, еще более громко и, как посчитал Михаил, дерзко.
— Да вы что, юноша, всерьез предполагали меня своей пукалкой склонить к подобному греху? Господи, до чего же вы наивны... Да за подобное предложение я вам, до семинарии естественно, просто по щекам надавал бы. Мальчишка! Пугать решил! Он перекрестился и пригнулся, чтобы войти в низенькую дверцу. — А ну, ****ь, стоять!- в бешенстве закричал Решетников и выстрелил три раза подряд в большую изогнутую от времени икону, висевшую над алтарной дверцей. На склоненную фигуру священника неправдоподобно медленно посыпались обломки расколотой иконы и штукатурка. На звуки выстрела чекисты, дожидавшиеся на улице, вбежали в храм и столпились возле своего начальника. А тот, уже не сдерживая мата, приказал, размахивая револьвером.
— И эту старую суку, протоиерея, и всех, кто сейчас в церкви, в машину. Всех в подвал... Там с ними уже по- другому поговорим...
Теперь уже рассмеялся он и, закашлявшись, сплюнул на обломок иконы, упавшей к его ногам... ...Георгий Победоносец, восседая на огненной лошади, воздев копье, пронзал свернувшегося спиралью чешуйчатого гада.
...Молодец, Михаил Иванович, хорошо провел арест.
Похвалил его Степной, впервые обращаясь к Решетникову на ты.
— То, что протоиерей не согласился нам помогать, не беда. Этого следовало ожидать. Голубая кровь, дворянин.
Ну да и пес с ним. Для молодой России сейчас богатства, хранимые в храмах и монастырях, дорогого стоят... Голод приближается. А только в этой церкви одного серебра на вскидку более сорока пудов наберется. Представляете, сколько хлеба можно на эти деньги купить, сколько голодных накормить?
Он опять перешел на вы, впрочем, не акцентируя этого. Допросами, я думаю, займутся другие, а вам, Михаил Иванович, предстоит небольшая служебная командировочка... — Далеко? — удивился Решетников.
— Я-то, конечно, не против, но у меня, знаете ли, жена может родить в любое время... Как бы не прозевать...
— Не прозеваете, товарищ Решетников, — улыбнулся, обнажив темные, прокуренные зубы Степной. Он с удовольствием отметил, насколько быстро из молодого, интеллигентного геолога этот человек превратился в холодного, циничного, опытного чекиста, легко поставившего на одну доску скорые роды жены и служебную необходимость.
— Поездка займет едва ли больше двух недель.
Председатель ЧК приоткрыл ящик стола и бросил перед Михаилом пухлый конверт плотной темной бумаги, запечатанный темно-коричневым сургучом.
-Вот вам пакет. В нем все, что вам нужно. Фотографии, имена, адреса... Паспорт. Несколько французских фраз, написанных русскими буквами. Два дня на изучение и в субботу пожалуйте ко мне на последний инструктаж.
Степной простился с Михаилом за руку, и Решетников, все так же недоумевая, отправился домой.
9.
... Михаил плотно поужинал в привокзальном буфете, выпил пару стопок водки, к которой приохотился, служа в Челябинской ЧК, и с уверенным видом вышел на привокзальную площадь.
Париж с его раскидистыми каштанами и акациями, небольшими летними кафе, с пестрыми зонтами над крошечными столиками и узкими, мощеными брусчаткой улицами неожиданно не приглянулся Решетникову. Родной уральский город, с краснокирпичными купеческими домами под зелеными крышами, просторными, полупустыми базарными площадями и вечнозеленой тайгой, подступающей к самым городским окраинам, казался чекисту много привычней и милей. Не удержавшись от соблазна, он от вокзальной площади до нужного ему места надумал проехаться на автомобиле, но уже через несколько минут горько пожалел о своем решении.
Такси постоянно дергалось, что-то в его железных шестернях все время заклинивало, приторно воняло спиртом.
В полутемном подъезде дома, где проживал Львов, Михаил забился в угол за полукруглую массивную пилястру и, присев на расстеленную газету, решил дождаться ночи.
Сон, как назло, не шел, и Решетников вновь и вновь прокручивал в голове последний свой разговор с председателем Челябинской ЧК.
— Запомните, товарищ Решетников. Господин Львов — это не просто бывший член Временного Правительства. И он не просто бывший крупный помещик и даже как будто приятель Льва Николаевича Толстого. Нет. Это идейный враг, хитрый и подлый, пытающийся даже оттуда, из-за бугра, руководить «Белым движением» в России. Мы, чекисты, не палачи и не мстители. И если даже бывший дворянин или там положим офицер, придет к нам, искренне раскаявшись, отречется от своего подлого и гнусного прошлого, а тем паче предложит нам свои умения и знания, то мы их, как правило, не трогаем.
Примером может служить наш инструктор.
Если у вас не получится доставить гражданина Львова Георгия Евгеньевича живым в Россию, особо не переживайте: решением Реввоенсовета данный гражданин уже давно заочно приговорен к высшей мере.
Вы все поняли, Михаил Иванович? Если да, то ступайте, получайте согласно мандату деньги и билеты. Валюту особо не жалейте, но и разбрасываться ею тоже не следует. В Советской России трудные, голодные времена... Тем более, вам по приезду придется отчитаться за каждый потраченный франк. И еще: в отелях лучше не светиться. Нам известно, что Львов живет сейчас один, охраны нет, консьерж в противоположном крыле дома, так что дело сделали, отдохнули денек, где-нибудь в Булонском лесу, на скамеечке и домой.
Федор Семенович коротко хохотнул и, пожав Решетникову руку, отпустил его.
...Где-то за спящими каштанами большие часы на городской ратуше отбили полночь, и Михаил поднялся, направился к лифту. Он не без волнения, чутко прислушиваясь к подъездному полумраку, осматривал дверной замок.
В это самое время, за несколько тысяч километров отсюда, в ярко освещенном кабинете председателя Челябинской ЧК Степной, широко раскрытой ладонью хлестал по полным трясущимся щекам инструктора по стрельбе Паустова.
— Ты что же, сучье племя, так долго молчал? Отчего не сообщил о своих подозрениях в первый же день? Чего дожидался, гад? Чего? Чего?! На кого не надо стучишь, б***еныш, а на явного врага нет! За жопу свою опасался, сука трусливая!?
Каждый вопрос рассвирепевшего Степного сопровождался громкой увесистой пощечиной. Инструктор широко раскрывал по-рыбьи пухлые губы, носом громко всасывал в себя кровавые сопли, но трясущиеся руки, брошенные «по швам», так и не смел убрать, оторвать от дрожащих, по-бабьи полных ляжек.
-Товарищ председатель Челябинской Чрезвычайной комиссии, Причитал он, преданно заглядывая в глаза Степного.
— Да я же видел его всего один раз, да и то ночью, когда они к штабному вагону вдоль насыпи шли... Вот и сумлевался... Да мы, если честно, все больше на его Превосходительство генерал — майора Акутина Владимира Ивановича смотрели, а не на его адъютанта.
Не кажный день мимо тебя живые генералы ходят.
— Генералы...- передразнил избитого инструктора Федор Семенович и оттолкнув того от себя, привалился к столу. -Скажи, Паустов, отчего ты решил, что Решетников и тот офицер одно и тоже лицо?
Инструктор наконец-то решился вытереть окровавленное лицо рукавом гимнастерки и, уже слегка успокоившись, ответил.
— Понимаете, Федор Семенович, уж больно курсант Решетников умело с револьвером обращается. Я бы даже сказал, с шиком обращается. Разве что на пальце его не вертел тогда, на стрельбах. Да и по результатам видно, что стрелок отменный: с любого положения хуже девятки не выбивал.
Из трехлинейки так себе, как все, а вот с наганом явно знаком... Чекист закурил и, выпустив дым носом, как обычно, ровным голосом поинтересовался.
— Ну а все-таки, Сергей Сергеевич, отчего вы так поздно просигналили о ваших подозрениях?
Паустов потоптался, глядя в пол, и шмыгнув носом, выдавил.
— Опасался я, товарищ председатель, что обознался... Видел, что Решетников с вами как бы в приятелях ходил, вот и опасался...
— Да не опасались вы, Паустов, а обоссались, от страха обоссались!
Отмахнулся Степной, и, отпустив инструктора, крутанул ручку телефона.
...- Алло, барышня, соедините меня с 24... Да, да... ...Алло, это Шигобуддинов? Это Степной на проводе. Слушай, Шигобуддинов, возьми человечка и дуй на Привокзальную. В квартиру нашего сотрудника Решетникова. Знаю, что его нет, знаю.
Так вот, прихвати его сучку, баба у него на сносях, и сюда... Да, да именно сейчас и пацаненка, сына ее, не забудь!
Давай, дуй! Да на хрена она мне здесь нужна? В подвал! Конечно, по разным...
Федор Семенович подошел к черному, как смоль, окну и удивленно протянул.
— Вот, значит, кто вы такой, господин-товарищ Решетников!? Личный адъютант его превосходительства генерал — майора Акутина Владимира Ивановича, штабс-ротмистр Колчанов Владимир Петрович.
Ну-ну, ваше благородие, шутник, мать твою.
Ты только возвращайся поскорей, а уж мы с тобой по- другому пошутим... Ох, по- другому.
Отмычки, сработанные в Чебаркуле мастером воровского инструмента под непосредственным надзором местной ЧК, не подвели, и Михаил, даже не имея опыта в подобных предприятиях, с дверным замком справился довольно быстро. В спальне никого не было: хороший слух молодого человека с легкостью бы уловил дыхание спящего. Тесная кухонька, завешанная сковородками и связками шуршащего лука, тоже оказалась пуста.
— Ушел, сука!- Мысленно ругнулся Решетников и, стараясь наступать на носки, подошел к окну. Неожиданно в глубине кабинета, на дубовом письменном столе вспыхнула лампа, и растерявшийся Михаил увидел сидящего в жестком кресле Георгия Евгеньевича Львова собственной персоной.
Тот, словно наслаждаясь замешательством Решетникова, неспешно выбрал длинную папиросу из серебряной папиросницы, прикурил и, выпустив облако плотного, терпкого дыма, ухмыльнулся в густые, все еще черные усы.
— Не ожидали, молодой человек, застать меня в кабинете в такой поздний час?
Сочувствую... Но прошу простить, бессонница. Ничего не помогает, да и годы уже, наверное, дают о себе знать. Он близоруко сощурился, разглядывая ночного непрошенного гостя, и наконец, устало махнув рукой, предложил.
— Да вы присаживайтесь, пожалуйста. Что уж тут стоять? Меня пристрелить вы всегда успеете.
Львов глухо рассмеялся и, поперхнувшись дымом, надолго закашлялся. Решетников присел на предложенный стул, стоящий в углу кабинета, куда не падал свет лампы, и словно ненароком опустил руку в карман своего легкого пальто, где носил оружие. Бывший член Временного правительства, заметив это, вновь рассмеялся.
— Да бросьте вы свой, что у вас там, — пистолет, нож, кастет? — к чертям собачьим. Бросьте. Лифт в нашем доме отвратительно громко дребезжит во время движения, да и замки в дверях давно уже не смазывались... Так что о вашем приближении я уже довольно давно предупрежден, и если бы я, мон шер, имел желание вооружиться, поверьте старику, у меня было для этого время.
Решетников подавленно молчал (убить человека, сидевшего за столом, вот так, запросто, ), он, пожалуй, не смог бы. Молчал и Львов, негромко постукивая подушечками сухих старческих пальцев по полированной поверхности стола. Тягучая тишина, повисшая в кабинете, лишь слабо разжижалась мерным тиканьем больших напольных часов, стоящих о правую руку хозяина кабинета.
...- Вот так, значит.
Заговорил, наконец, Львов.
— И по мою душу ЧК пришло...
Михаил нетерпеливо завозился на своем стуле, но Георгий Евгеньевич движением руки успокоил его.
— То, что я приговорен в России нынешней властью, для меня отнюдь не неожиданность, но то, что исполнителем приговора, палачом моим, будет личный адъютант его превосходительства генерал — майора Акутина Владимира Ивановича — вот это уже нонсенс.
Решетников вскочил было, но Георгий Евгеньевич, все также невозмутимым бесцветным голосом продолжил.
— Да-да, господин Колчанов, Владимир свет Петрович, к чему лукавить? Я вас узнал сразу же, как только вы появились в моем кабинете. Еще бы: блистательный дворянин, штабс-ротмистр, превосходный рисовальщик с европейским именем и образованием. А каков кавалер!? Все девицы на выданье после бала, данного генерал- губернатором Екатеринбурга в Дворянском собрании по случаю дня ангела своей младшей дочери, по вас с ума сходили. А вы тогда все фронтом бредили, все переживали, что всю кампанию при штабе проведете.
Уж лучше бы в штабе...
Какова карьера, прости, Господи... Колчанов- палач!
Львов снова закурил, печально разглядывая растерявшегося Михаила.
— Вы... вы ошибаетесь...- хрипло заговорил наконец-то Решетников.
В его голове все спуталось, казалось, окончательно: адъютант, дворянин, художник, бал в Дворянском собрании, дочка генерал-губернатора.
— К неведомому мне Колчанову я не имею никакого отношения. Вы явно ошиблись. Хотя это по большому счету и неважно... Львов громко рассмеялся. При этом усы его, густые и черные, хищно зашевелились, словно жили отдельной от остального лица жизнью.
— Я ошибаюсь? Ну, положим... Тогда, может быть, вы, когда убьете меня, соизволите прогуляться на улицу Друо, что на Больших Бульварах, где на аукцион выставлены несколько ваших работ..? Вдовствующая княгиня Белосельская — Белозерская от нужды кое-что из имущества своего распродает... Золото давно уже с молотка ушло, теперь вот картины... В том числе и ваши, вы уж простите ее, господин Колчанов. Там же, кстати, и автопортрет ваш вы лицезреть сможете, если его, конечно, уже не продали.
Низвергнутый министр раздавил окурок в пепельнице и, застегнув верхнюю пуговицу белой сорочки, пожевал крепкими зубами нижнюю слегка отвисшую губу, привстал и попросил чекиста.
— Вы, молодой человек, пожалуйста, предупредите меня перед выстрелом... Я, знаете ли, человек штатский... Я глаза закрою, мне, пожалуй, эта моя маленькая слабость простительна... Как вы думаете, Владимир Петрович, простительна?
Решетников, побелев лицом, подбежал было к нему, трясущими пальцами выцарапал револьвер из кармана пальто, и зачем-то крутанув барабан нагана, прошипел, с ненавистью глядя в лицо Львова.
-Живите пока что, но... Я сейчас же, сегодня же, хотя нет, уже ночь, так, значит, завтра утром обязательно проверю все, что вы мне здесь наплели... Но знайте, если хоть на йоту этот бред не подтвердится, я вернусь... Вы слышите, господин бывший министр? Я обязательно вернусь. Но уж тогда, гражданин Львов, глаза вы прищурить точно не успеете.
Он выбежал из кабинета, через мгновенье громко и разочарованно звякнул замок в двери, обиженно загремела кабина лифта, уходящая вниз.
Львов расслабился, вновь расстегнул верхнюю пуговицу, ослабил узел галстука и подумал, вслушиваясь в тишину квартиры.
— Нет, все — таки художник явно доминирует над офицером в этом молодом человеке. У него слишком тонкая натура для обыкновенного вояки...
