Село Кошмарино и его обитатели (на конкурс)
Аномальным Анальным зонам нашей необъятной Родины посвящается.
1. Чёрная корова
Она явилась ночью.
Баба Нюра проснулась, услышав громкий лай с улицы. «Просто так Внучка гавкать не будет. Значит кто-то посторонний», – рассудила старуха, поднялась с кровати, оправила сорочку, подошла к окну, раздвинула шторки.
– Матерь Божья! – произнесла, перекрестившись, баба Нюра.
Посреди двора освещенная лунным светом стояла чёрная как смоль корова. Рассказы про эту таинственную тварь баба Нюра слышала уже не раз. И все они заканчивались плохо.
Вокруг коровы бегала Внучка и истошно лаяла. Корова не обращала на неё никакого внимания. Опустив голову, она лениво щипала траву и медленно пережёвывала её. Собака, набравшись смелости, укусила корову за заднюю ногу. Та в свою очередь подняла хвост и выпустила мощную жёлтую струю. Внучка не успела отскочить в сторону, и моча окатила её всю целиком. Собака взвизгнула, повалилась на землю.
Моча мигом спалила шерсть, а потом, противно шипя, принялась за тело – разъела кожу, мышцы и кости. Скоро от собаки не осталось и следа.
Баба Нюра в ужасе отшатнулась от окна. Схватилась за сердце.
– Это что же это… Господи Иисусе! Не может быть. – Верить в случившееся баба Нюра никак не хотела. Она даже ударилась лбом о подоконник, чтобы убедиться, что всё увиденное всего лишь страшный сон. «Сейчас открою глаза, и Внучка будет живая. Позову её – она сразу откликнется». Такие мысли пронеслись в мозгу у бабы Нюры, пока голова её стремительно летела вниз. Бумс! Резкая боль обожгла лоб. В глазах заплясали звёздочки, в ушах зашумело. Бабе Нюре стало дурно, и лишь благодаря усилию воли она смогла справиться с болью и не потерять сознание. Ощущения от удара оказались настолько реальными, что никаких сомнений в том, что всё произошедшее во дворе в час ночной – правда, уже не было. И черная корова, и смерть любимой Внучки бабе Нюре не приснились. Там, где раньше лежала облитая странной жидкостью собака, теперь поднимался слабый дымок. Внучка больше не прибежит, виляя хвостом, не попросит мяса, не оближет морщинистую ладонь хозяйки. Нет любимой Внучки, отправилась в собачий рай.
– Ой, горе-то какое! – запричитала баба Нюра, растирая шишку на лбу. – За что мне это? За какие грехи, Господи Иисусе? Верни Внученьку, Боженька, верни её! Ох-хо-хох!
Слезы хлынули из глаз так же, как несколько минут назад моча из коровы.
– Да ведь это и не моча вовсе, – осенило бабу Нюру. – Кислота. Вот чем она пописяла.
Тут же вспомнилась сцена из фильма «Чужой», та, где кровь инопланетного монстра разъедает переборки космического корабля. Фильм этот она смотрела в ДК, где заправлял Михалыч, прозванный местными Люмьером. Вся деревня тогда собралась в большом зале и, прилипнув к экрану-простыне, зырила шедевр. Два часа не могли оторваться. У Авдотьи случился инфаркт, а Ефимыч обосрался от страха, основательно подпортив воздух в помещении. Но всё равно жители Кошмарино не уходили пока не появились титры. Авдотью даже спасать не стали, просто положили между рядов на пол и накрыли пледом, чтобы своим перекошенным лицом не смущала других. Там она и померла тихо-мирно, никому не мешая. Ефимыч красный, как рак, сконфуженно извинялся за доставленные неудобства. Чтобы не чувствовать вонь, кошмаринцы нацепили на нос прищепки и продолжили просмотр.
Ещё неделю селяне были под впечатлением от фильма. У бабы Шуры пропал сон, Никифоровну мучили ночные кошмары. А Степановна вообще забаррикадировалась дома и никого не впускала. Гонялась по комнатам за котом. Ей мерещилось будто её питомец не пушистое безобидное животное, а мерзкое паукообразное существо с восемью ногами и длинным цепким хвостом. В итоге, когда поймала, начала ему резать башку ножом, а кот возьми и вытащи вторую челюсть. Степановна от испуга руку отдёрнула, нож выронила, а кот вырвался и, разбив окно, выпрыгнул на улицу, оставляя кровавый след на земле. А тут мимо Альбертыч проходил, увидел красную полоску и по ней к дому Степановны и пришёл. Дверь подёргал – закрыто, постучал – никто не открывает. Смотрит в окно – «мать моя женщина!» – под потолком Степановна болтается. Язык высунула, глаза закатила.
«Даа, страху-то натерпелись от забугорного говна», – думала Баба Нюра, кончив плакать, смачно высморкалась, приняла таблетку валидола. Так-то она бы и не пошла на киносеанс, если б её дед Трофим не пригласил. Любовь у них была нешуточная. На сеновале кувыркались аж до посинения чуть ли не каждый день. Потом, правда, приходилось травинки из жопы вытаскивать, но это мелочи. Оно того стоило.
– Ну погоди, адово отродье. Сейчас я с тобой поквитаюсь, – решительно
произнесла баба Нюра, возвращаясь из облака воспоминаний к действительности. Оглянулась в поисках орудия убийства. Конечно, у неё не было огнемёта и прочей убойной хрени, как у Эллен Рипли, зато имелся здоровенный топор. Она им колола дрова прямо дома, у печки. Баба Нюра схватила колун и направилась на улицу. Распахнула дверь. Ночь дохнула ей в лицо летней прохладой. Баба Нюра выскочила на крыльцо, подняв топор над головой.
– Ааа, убью! Фарш из тебя сделаю, паскуда рогатая! За Внучку! За Родину! За…
Спустившись с крыльца, баба Нюра не обнаружила объект убийства и на секунду замерла с открытым ртом. Черная корова пропала, оставив после себя большую лепёшку. Баба Нюра подошла поближе к экскрементам, понюхала. Говно как говно. Обычное, коровье.
– Сгинула, нечисть! Ничего, попадись только! – Баба Нюра постояла немного, покрутила головой по сторонам, набрала в ладонь горсть земли в том месте, где была жестоко убита Внучка, и пошла в дом.
На кухне землю пересыпала в глиняный горшок, воткнула туда пластиковый цветок, который она стырила с могилы Авдотьи, достала бутылку самогона из холодильника, налила в стакан, села за стол. Горечь и обида теснили грудь бабы Нюры. Сердце сжималось от тоски по Внучке. Хотелось одного – напиться до чёртиков и забыться.
Баба Нюра поднесла стакан ко рту, намереваясь его опрокинуть разом, как вдруг в избу ввалилась Никитишна, невысокая дородная бабка в платке и пижаме.
– Привет, Нюрк, выручай, спасу нет, сын с невесткой спать не дают, всю ночь орут, кричат за стенкой, будто их режут, ироды, можно у тебя переночевать? – затараторила Никитишна.
– Можно. Садись, выпей со мной, – угрюмо предложила баба Нюра, поставила полный стакан на стол, потянулась в буфет за пустым. – Помянем Внученьку мою. – Тут она, не сдержавшись, опять зарыдала. Никитишна, тяжело дыша, подошла к столу, усадила своё грузное тело рядом с соседкой, принялась её успокаивать, обнимать, гладить по голове.
– Ну-ну-ну, ты это, расскажи, что случилось-то, легче станет.
– Черная корова… – начала баба Нюра, хлюпая носом.
– Черная корова? – переспросила Никитишна, включая дуру, так как прекрасно слышала, что ей сказали.
Баба Нюра не спешила отвечать, сначала вытерла мокрое лицо рукавом сорочки, размазывая сопли и слезы по щекам, затем наполнила стакан для Никитишны, протянула ей, и, не дожидаясь пока она выпьет, залпом осушила свой. Самогон неприятно обжег горло. Баба Нюра скривилась, занюхала горбушкой чёрного хлеба, оставленного на столе с вчерашнего вечера, уставилась поникшим взглядом на пришедшую гостью.
– Она самая. Припёрлась ночью и Внучку мою погубила.
– Да ты что, свят-свят-свят!
– Я её зарубить хотела, да поздно на улицу выбежала. Исчезла, мразь сатанинская.
– Бесполезно, Нюр, она неубиваемая, мой тоже хотел, из ружья по ней пальнул, жаканом, и знаешь, что?
– Что?
– Пуля отрикошетила, и прямо моему в голову, а корове хоть бы хны, словно она из резины сделанная.
Баба Нюра охнула, выпила ещё.
– Всё равно убью! – процедила сквозь зубы. – Подкараулю и вилами проткну, секатором порежу на мелкие кусочки. А потом сожгу.
– Бог в помощь, конечно, только она всегда внезапно появляется, когда никого рядом нет, словно опасность чует, стерва.
– Я во дворе спрячусь. В сарае. Навозом измажусь, не учует.
– Дело твоё, отговаривать не буду, - проговорила Никитишна и, глотнув самогона, добавила:
– Утро вечера мудренее, может, спать ляжем, время-то уже…
И она посмотрела на часы с кукушкой, висящие на стене. Стрелки показывали девять ноль-ноль.
– Не ходят они. Я батарейку сняла.
– Чеговойто?
– Да шоб дату не забыть. Девятого декабря Внученька моя родилась.
Никитишна промолчала, а про себя подумала: «Эх ты, овца глупая».
– Где мне лечь-то? – спросила.
– Там, – баба Нюра махнула рукой на обоссаный уже не раз диван и, уронив голову на стол, тут же захрапела.
Никитишна поворочалась под одеялом, мысленно посочувствовала соседке, пожелала ей спокойной ночи и тоже провалилась в царство Морфея.
Обоим снились сны. Бабе Нюре – Внучка, бегавшая по лугу и ловившая бабочек. Никитишне – муж Игнат, живой и невредимый, жаривший говядину и дымящий папироской.
– Ты всё-таки застрелил её? – радостно спрашивала Никитишна во сне.
– Да, – отвечал Игнат, довольно улыбаясь.
– Как же здорово, спасибо тебе, милый, она ведь у нашей соседки Нюры собаку погубила, как же теперь ей одной-то, без Внучки?
– Ничего, придумает что-нибудь. Нюрка – баба находчивая.
– А я?
– А ты красивая. И грудь не висит.
– Спасибо, дорогой. Я тебя люблю. Никитишна сложила губы трубочкой и приблизилась к мужу, но Игнат вместо поцелуя закукарекал.
Никитишна разлепила веки, потянулась. Яркое солнце светило сквозь окно, кидало лучи на стол, где ещё спала баба Нюра. Никитишна вылезла из-под одеяла, поправила пуховый платок, единственный подарок Бориса, прыщавого двадцативосьмилетнего сына, увальня ленивого. К слову сказать, она так обрадовалась этому платку, что и дрыхла с ним, и ела, и мылась, и занималась сексом с мужем пока Игнат не погиб от пули, выпущенной из своего ружья.
В бутылке, стоявшей на столе, осталось немного самогона, и Никитишна присосалась к горлу, глотая жгучий напиток, чувствуя, как приятное тепло разливается по телу. Опустошив сосуд, она икнула и направилась к выходу. По пути её посетила мысль о завещании.
«Давно хотела да всё руки не доходят. Лет то уже, восемьдесят третий пошёл, чай не молодая. Сколько осталось, один Бог знает, но лучше подстраховаться. Интуиция подсказывает, что смерть уж близко. Сейчас приду, сразу и напишу. Сына указывать не буду. Просрёт он всё. Марина, сучка хитрожопая, обведёт его вокруг пальца, задницей голой покрутит, сиськами потрясёт, за щеку возьмёт, короче, заставит недвижимость на себя переписать, а потом разведётся. И останется Борис с носом. Лучше Нюрке всё отдам. Хорошая она баба. Добрая. Работящая», – думала Никитишна. Спустилась с крыльца, вдохнула полной грудью утренний свежий воздух.
На крыше дома заливисто пел дрозд. Под веселый аккомпанемент его трелей Никитишна пошла, слегка пошатываясь, домой. Шаг. Ещё шаг. Ещё. Буххх! Нога Никитишны угодила в коровью лепёшку, которая мгновенно сдетонировала. Взрыв был оглушительный. Кроты, живущие под огородом бабы Нюры вылезли из нор и, зажав кровоточащие уши, тихо стонали. В близлежащих домах стёкла, шифер и дранку вышибло напрочь взрывной волной. С деревьев, растущих неподалёку, слетела вся листва. Никитишна, словно поделка из лего, распалась на части. В стороны полетели кровавые ошмётки и оторванные конечности. Рука её угодила в дрозда, который, не успев вспорхнуть, получил по клюву и сразу заткнулся. Чуть позже он уже лежал мертвый на земле, раскинув крылья, повернув птичью морду набок. Круглая голова Никитишны, словно мяч, через окно влетела в избу к Бабе Нюре и приземлилась на стол. Хозяйка уже была на ногах. Услышав взрыв, она подпрыгнула, словно распрямившаяся пружина. Причитая и охая, в панике отбежала к печке и спряталась за неё. Через некоторое время баба Нюра заметила валявшееся на полу кривое полено. В седой башке что-то щелкнуло. Старуха осторожно взяла в руки полено и принялась его укачивать, напевая колыбельную:
– Спи, моя радость, усни.
В доме погасли огни,
Птички притихли в саду,
Рыбки уснули в пруду.
2. Похороны
Хоронили Никитишну всем селом. Все её уважали и любили хоть она и обсчитывала каждого в магазине, обвешивала при любом удобном случае, подворовывала из кассы.
Ох и приятно же было зайти с утра в сельпо и увидеть там накрашенную Никитишну в белом фартуке, в неизменном пуховом платке и сандалиях на босу ногу!
Она всегда приветливо улыбалась покупателям и могла с ними подолгу общаться. Иногда даже бывало так, что кто-нибудь приходил к открытию магазина, покупал чекушку водки или полторашку пива, и оставался болтать с Никитишной до позднего вечера, пока она не вешала замок на дверь и не уходила домой. Назойливый, как муха, посетитель оставался внутри, привязанный к стулу в подсобке. Утром Никитишна возвращалась и, как ни в чём ни бывало, отвязывала пленника, и разговор продолжался. Находились даже такие, кто ночевал на улице, с нетерпением ожидая добрую словоохотливую продавщицу. Очень уж нравились им и веселый нрав, и большая грудь Никитишны, так аппетитно выглядывающая из-под фартука.
Однажды в магазин пришёл местный тракторист Андрей Распашкин, приземистый молодой человек с копной черных волос. К нему в селе приклеилось прозвище «Молния». Нет, он не был быстрым, просто вечно ходил с расстёгнутой ширинкой. Трусов не носил и люди, видящие его торчащий член всегда говорили ему: «Андрей, застегни молнию! Андрей, молния! Андрей, хватит уже!» Темноволосый парень никак не реагировал, а лишь широко улыбался, потому что в душе был заядлым эксгибиционистом. В свободное время, да и на работе тоже, специально обнажал половой орган. Вот и в тот раз, в магазине, он прилюдно вывалил своего «дружка» на всеобщее обозрение. Находящиеся внутри помещения люди убежали, лишь Никитишна осталась. Товар сам ведь не разложится на полки. Пришлось смотреть краем глаза на срам и расставлять банки и упаковки по своим местам. Когда с выкладкой продуктов было покончено, Никитишна зевнула, устало опустилась на табуретку, закинула ногу на ногу и закурила. А безумный тракторист, высунув от усердия язык и ожидая бурной реакции, заключающейся в коротком возгласе «О!», закатанных от удивления глазах и приставленной к губам ладошке, продолжал неистово крутить кренделя членом.
Сказать по правде, он им так искусно вертел, тряс и колотил по полу, что Никитишна прониклась-таки чувственным зрелищем и начала увлечённо наблюдать за движениями Андреевского агрегата. В самый разгар представления, развратник попросил грецких орехов и, получив их, легко расколол елдой, продемонстрировав могучую мужскую силу. Никитишна, развеселившись, звонко хохотала, строила глазки, аплодировала и бросала в волосатую грудь негодяя презервативы, как бы намекая на потрахаться. Мужа-то она себе так и не нашла после трагической смерти Игната. Время шло, подходящих кандидатов всё не было, пещера удовольствий наглухо захлопнулась и потихоньку зарастала мхом и паутиной, и вдруг, раз, о чудо, Сим-сим открылся и побежал по ляжкам тёплый ручеёк, означающий для кладоискателя «добро пожаловать, входи».
Никитишна раздавила окурок в пепельнице, перекинула ногу на ногу, как Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», усмехнулась, вспомнив, как мужчины, не стесняясь, мастурбировали в ДК на Кэтрин Тремелл, поднялась и сняла фартук. Под ним ничего не оказалось. Андрей, увидев запущенную растительность на продавщице и выбежавших из неё пауков, не на шутку перепугался, запихал хер в штаны и выскочил из магазина как ошпаренный. Никитишна грустно вздохнула, взяла баклажан, покрутила в руках, раздумывая «впихнуть или нет?» но тут на ум ей пришли воспоминания о родовых муках, и она положила овощ обратно.
Подтёрлась салфеткой, загнала членистоногих тварей обратно в «пещеру», оделась, прибралась в магазине и встала за прилавок в ожидании посетителей. Внезапно появившееся сексуальное желание снова уснуло на неопределённый срок.
На кладбище мокрый от пота Борис копал могилу. Поначалу он заартачился, мол, не буду, идите нах, тыры-пыры, но мужики решили по-другому.
– Ты молодой, сильный парень. К тому же сын покойной. Тебе и копать. – сказали они. – А коли откажешься, ляжешь в гроб рядом с мамашей. Понял?
Чего ж тут не понять? Всё предельно ясно. Кабы был Борис с другом Виталием, здоровым питерским бугаем, то можно было б замутить мордобой, а так: что он один, худой сморчок, сделает против толпы? То-то и оно – ничего.
Борис зло сплюнул, взял лопату и начал остервенело втыкаться лезвием в землю, словно это она оказалась виновата во всём случившемся. Мужики тем временем сидели в стороне, лакали пиво, играли в домино.
Неподалёку под кудрявой березой стояла баба Нюра с коляской. В коляске лежало завернутое в пелёнку полено, отгороженное куском ткани от грешного мира. Баба Нюра время от времени отодвигала тряпку и проверяла, проснулся ли внук или ещё спит.
Священник Фёдор, расположившись на кладбищенской скамейке, дымил папироской и размышлял о бренности человеческого бытия. Сельские бабы, сбившись в кучу, сплетничали, спорили, смеялись.
– Уже пятые похороны за месяц. – говорила одна.
– Мрут как мухи, – вторила другая.
– Естественный отбор, – заключала третья.
– Чушь! Просто у нас тут аномальная зона, – не соглашалась четвертая. – Что ни день, какая-нибудь чертовщина случается.
– Вот-вот, а я вам говорила, что село наше дьявол к рукам своим прибрал, а вы не верили, – утверждала пятая.
– Ой, Митрофановна, опять ты старую пластинку завела. Успокойся уже, – говорила атеистка Зинаида. – Жить надо правильно, по уму, и не будет никаких бед. Мы сами себя убиваем неправильными поступками и словами.
– Верно, Зина, – поддакивали ей бабы.
– Помогать надо больным и немощным, – продолжала Зинаида, приверженка ЗОЖа, указывая подбородком на бабу Нюру. – Таким, как эта.
– Да, так и есть. Золотые слова, – снова соглашались с ней.
– И будет вам счастье, – заключала Зинаида, открывала пластиковую бутылочку с холодным зелёным чаем, разливала по одноразовым стаканчикам.
– Хотите? – спрашивала она.
Бабы кивали, но, когда пробовали чай, незаметно выливали его. Зинаида приметила одну, с бородавкой на подбородке, скривившуюся от выпитого душистого напитка и тут же начала её бранить:
– Егоровна, ты что сморщилась, аки поганка? Не нравится мой чаёк? Может, водочки налить?
– А у тебя есть? – жадно спрашивала та, облизывая губы.
– Ах ты, пьянь неблагодарная! Щас тебе будет водочка, все лицо посинеет, – отвечала Зинаида и набрасывалась на женщину с кулаками. Бабы оттаскивали поклонницу зелёного чая за подол платья, который трещал и рвался, скручивали руки и держали на безопасном расстоянии от жертвы. Также хозяин держит на коротком поводке взбесившуюся суку, чтобы она не покусала дразнившего её прохожего.
– Все, бля! – промолвил уставший Борис и упал на траву. К выкопанной могиле подошёл Фёдор, одобрительно оценил взглядом глубину и, бросив на дно ямы окурок, сказал:
– Тащите труп, будем проводить обряд экзорци…тьфу, погребения.
– Боря, чего разлёгся. Вставай! Это ещё не конец, пойдём за гробом. – произнёс Дмитрич, жилистый невысокий дед, служивший десантником в прошлой жизни и, не дожидаясь ответа, схватил за шиворот дремавшего парня.
– Э, ты чо, пусти! – заверещал Борис. – Больно!
– Терпи, юноша. Христос терпел и нам велел, – вставил свои пять копеек Фёдор.
– Да пошёл ты, чёрт! – крикнул Борис, болтаясь на широком плече Дмитрича.
– Богохульник! Смотри покарает тебя Бог за такие слова, – бросил вдогонку священник.
Ещё двое мужиков поднялись, Степан и Ерёма, и пошли следом за Дмитричем.
Борису пришлось нести гроб на согнутых ногах, так как остальные носильщики были ниже ростом. Плюя и матерясь, парень справился с поставленной задачей. Сделанный плотником Харитоном гроб опустился перед священником и начался обряд.
– Господи Боже, Боже Всемогущий, смерть поправший и самого дьявола упразднивший, – начал молитву Фёдор, поднимая голубые глаза к небу. – Прими к себе новопреставленную рабу Свет… – Тут священник замолчал, потому что взгляд его опустился на тело умершей, к которому швея Варвара всю ночь напролёт, блюя и чертыхаясь, пришивала оторванные конечности.
Фёдор несколько секунд изучал труп, а потом продолжил, но уже с другой интонацией:
– Варвара, ты куда уши пришила? Ты же уши к ягодицам пришила! Блудница безрукая! А нос? Нос ко лбу. Руки с ногами перепутала. А глаза, глаза-то зачем выколола? Тяжкий грех ты на душу взяла, Варвара, смотри, прогневается на тебя Господь за это злодеяние…
– Батюшка, прости меня, слепую, не углядела я, – бросилась перед Фёдором на колени курносая девушка в коротком льняном сарафане. – Света не было в доме, да и во всём Кошмарино. Провода ураганным ветром оборвало. Вы же знаете, ведь знаете?
Священник кивнул, швея продолжила:
– Ну вот, а Светоча волки сожрали. Вы же слышали про этот страшный случай, ведь слышали, отче?
– Слышал, – раздражённо ответил Фёдор.
– Ну вот, в темноте я шила, батюшка. Свечек в доме не было. Крысы все съели, чтоб у них зубы отвалились, животы полопались, бездушные омерзительные твари. Петька, братец мой младший, помогал, спички жёг, но их только на полночи и хватило.
– Ладно, дщерь! Придёшь ко мне в церковь после похорон исповедоваться. В красном пеньюаре и чулках чёрных. Целуй, грешница!
Варвара облобызала протянутую покрытую пигментными пятнами ладонь.
– Слушаюсь, батюшка, – ответила и отошла в сторону.
– Кх-кх. На чём я остановился? Ах да, прими, Боже, рабу Светлану и упокой её душу. – Фёдор отёр платочком вспотевшее лицо, выпил святой водички. – Ну всё, утомился, опускайте гроб в могилу и закапывайте. Шабаш!
– Федя, аминь, а не шабаш, – напомнил Дмитрич.
– Аминь, скинь, линь, динь, сгинь, – махнул рукой священник. – Уберите уже с глаз долой труп, лодыри окаянные!
Дмитрич взял за шкирку Бориса, подтолкнул к гробу, подал крышку, гвозди и молоток.
– Забивай!
Борис взмахнул инструментом и опустил его себе на палец.
– АААААА!!!
– Идиот! – рявкнул Дмитрич и оттолкнул парня. Тот, крича от боли, но в душе радуясь, что так удачно уклонился от исполнения приказа, пробежал, согнувшись, вперёд, на мгновение остановился на краю свежевырытой могилы, взмахнул руками и полетел вниз, на дно. Приземлившись в грязь, настроение у парня резко поменялось. Сердце его обуял страх, когда стало понятно, что из глубокой ямы уже не выбраться. Три с половиной часа непрерывной копки под пристальным присмотром сельских мужиков не прошли даром.
– Давай, мужики! – крикнул Дмитрич, и закрытый гроб начал опускаться на орущего Бориса.
– Э, вы чо делаете, пидоры? На помощь! ААА!!! НЕЕЕТ!!!!
Бабы подходили и по-старому кошмаринскому обычаю плевали на крышку гроба, бросали искусственные цветы и приготовленные заранее мусорные пакеты.
Арсений, ушлый парнишка, семи лет от роду, пока Никитишну и её ещё живого сына закидывали землёй, умудрился покакать на них сверху. Никто его не прогнал, а кто-то даже похвалил и дал шоколадку, которая на жаре сразу и растаяла. Пацан измазался и стал похож на негра. Селяне не признали его и прогнали с кладбища.
После похорон началось веселье. Бабы плясали, а мужики глушили алкоголь. Дети бегали вокруг могил и гоняли ворон. Трофим подошёл к своей зазнобе и пригласил пойти в амбар, где находился колючий траходром. Баба Нюра отказалась, сославшись на то, что ей нужно по просьбе дочери Василисы нянчить внука. Тогда в ход пошел беспроигрышный козырь. Дед пригрозил, что расколет полено вместе с коляской к чёртовой матери. Баба Нюра испугалась и, взяв Трофима за руку, первая повела на место любовных утех, оставив коляску в тени берёзы.
Стрекотали цикады, солнце закатывалось за горизонт. Трофим пыхтел на бабе Нюре, доставляя ей и себе неописуемое удовольствие, совершая возвратно-поступательные движения, как поршень в цилиндре двигателя.
3. Поиски
Жена Бориса Марина поначалу думала, что муж просто решил пошутить и где-то спрятался. Раньше он тоже исчезал и внезапно появлялся со словами «сююпраайз, ханни, хир ай эм». Марина после таких шуточек долго приходила в себя, сердце её хирург кошмаринской больницы Игорь Геннадьевич Грудоломов доставал из пяток, то из левой, то из правой. Оно само выбирало куда падать, ему ведь не прикажешь. Своевольный орган. Непокорный.
У Гены (так за глаза звали врача) были золотые руки, которые, кстати сказать, уже давно хотели оторвать местные хулиганы, да всё не получалось, видимо, причина – в питбуле Грыжа, днем и ночью охраняющем хозяина. Своими золотыми руками Гена вытворял такие вещи, что любой столичный медик-профессионал позавидовал бы. Мог с закрытыми глазами удалить катаракту или, например, безболезненно выбить зуб мудрости апперкотом.
Гена всегда был в подтянутой форме, несмотря на свои шестьдесят семь лет. Увлекался плаванием, боксом, тяжёлой атлетикой. И если бы не пил, цены б не было. Запои обычно длились недели две-три, иногда – месяц. Благо богатырское здоровье позволяло.
Селяне, когда уважаемую всеми продавщицу Никитишну разорвало миной, сразу к местному эскулапу побежали. Помогите, Игорь Геннадьевич, беда, труп изуродованный, не могли бы вы части тела друг к другу пришить, чтобы мы смогли похоронить умершую по-человечески, а врач ни гу-гу, на полу лежит, не двигается, руки на груди сложены, как у покойника в гробу, глаза в потолок смотрят. Заросший весь, словно медведь. Грыжа, его неутомимый охранник, обнюхал гостей, почуял, что угрозы никакой они не представляют, обоссал их и только потом позволил подойти к хозяину.
Селяне толкали Гену, толкали, водой ледяной обливали, обливали, по почкам били, били, нет, крепко спит, гад, будто в спячку провалился. Делать нечего, пошли к Варваре. У неё, конечно, не такой богатый опыт по сшиванию трупов, она больше крестиком и ещё немного гладью может. Но ничего, на безрыбье и рак рыба, заключили кошмаринцы и передали молодой швее ведро с внутренними органами, руки-ноги-голову и куски туловища.
А теперь вернёмся к жене пропавшего Бориса.
Марина приехала на кладбище под самый конец, долго мылась в бане, а потом красилась. Могила была уже засыпана землёй и обложена венками. Наскоро сколоченный крест с фотографией Никитишны селяне установили над головой усопшей. На фотографии была нарисована мишень, и дети по очереди метали в неё дротики. Марина спрашивала у селян где Борис, но поддатые мужики и бабы лишь отводили глаза, пожимали плечами. Никто его не видел. Марина несколько раз звонила на мобильник мужу, женский голос говорил, что абонент не доступен. Прошёл час, второй, третий. Марине стало уже не до шуток, внутри закопошились тревога, беспокойство и страх, три червя, которые мучительно точили её душу. Отчаявшись узнать от местных жителей хоть что-то, девушка отправилась на поиски.
Она заглядывала в колодцы, в канавы, в сараи, в конюшни, свинарники, курятники, в амбары. Побывала в кузнице. Там Микула, сельский кузнец, по прозвищу «Фриц», ковал крест с загнутыми концами. Как только он увидел Марину, загородил собой недоделанную вещь и нагло спросил:
– Чо надо?
– Мой муж. Борис. Не видели? – спросила девушка, заметив на стене забрызганный красным плакат Гитлера.
– Найн! – был ответ.
Марина развернулась и ушла. Немецкого она не знала, но догадалась по интонации, что означало произнесённое слово.
Проходя мимо амбара, Марина услышала крики и тут же рванула внутрь. «Мой муж в беде! Скорее!» На сеновале лежали двое. Он и она. Трофим и баба Нюра. Бориса и здесь не оказалось.
Любовников застали врасплох, в самый неожиданный момент, они в спешке прикрылись одеждой, но Марина индифферентно отнеслась к увиденной откровенной сцене. Голый дед, не стесняясь в выражениях, обматерил свежеиспечённую вдову. Секундой позже он сообразил, что перед ним потенциальная участница групповухи, и поспешил извиниться. Марина фыркнула, а дед, видя, что девушка не уходит, вежливо предложил быть третьей в оргии, на что получил пощёчину и удар по яйцам. Баба Нюра заохала и принялась дуть на больное место любовника. Марина повернулась к ним спиной и, показав средний палец, покинула греховное место, вильнув обтянутой шортиками попкой.
«Если б знать, что с ним, было бы не так тяжело», – думала девушка, сидя на пеньке в лесу и смоля сигарету за сигаретой.
Она обошла всё село вдоль и поперёк, заходила в дома, которые селяне в день похорон всегда оставляли открытыми. После прощания с покойником в избе, после обжираловки в душном помещении, все выходили на улицу, длинной процессией шли на кладбище. Приносили гроб, и собравшиеся на кладбище провожали в последний путь умершего или умершую, а то и сразу несколько мертвецов, если день удачный. После погребения начинались обильное, продолжительное возлияние, танцы и драки. Праздник обычно перемещался на берег реки Бобровки, реки извилистой и неглубокой, окаймлявшей Кошмарино с севера, с других сторон был лес.
У реки селяне продолжали резвиться до утра: ставили шалаши, разводили костры, прыгали через них, рыбачили, ловили бобров, готовили из них блюдо в котле, которое называлось «бобруха», устраивали дет
-
-
-
-
-
-
Пару раз хотела бросить, но всё-таки решила дочитать до конца. Повесть, конечно, и смех и грех. :) Лайк поставлю - писали же весь этот развесёлый дурдом, старались, но насчёт выигрыша я точно не уверена. ;)
1 -
-
-
-
Кошмарный такой кошмар, прямо сюр. Альбертыча ещё там заметила, Грыжу. Вообще, стильно так получилось, вроде. Удовольствие получила.
2 -
-
-
Про бабнюру есть, про Грыжу тоже. Правда, Грыжа с каких-то пирогов в образе питбуля, ну да и ладно. Ведь есть же про Грыжу, главное
2 -
Сспасибо, там много интересных персонажей)