Лемминги гл.31 «Путь» (2/2)

Помещение сперва показалось чужим: он не должен был здесь находиться. Шатаясь, Илья добрёл до проёма двери в комнату. Опёрся на косяк, не чувствуя гладко крашеного дерева под ладонью. За стеной гудела дрель.

Если бы существовало нечто спасительное — великая противоположность Бездны — оно уже пришло бы за ним, разве нет?

Такая мысль одолевала последний осколок его логики, как море, пожирающее скалу. Да, точно, Илья ведь давно об этом догадался, поэтому и двинулся путём хищника, потому-то отверг несправедливую, лживую силу, которой...

«Попался.»

Илья вцепился в оговорку тени. Он даже непроизвольно сцарапал краску с косяка. Не радуясь — эмоции утонули во тьме. А мог бы чувствовать — ликовал бы. 

«Вот стартовая точка. Я направил свой вектор прочь от силы, которая не заставляет человека спастись, то есть не ведёт его насильно. Куда я пришёл, а точнее, что обнаружил напротив? Силу, которая принуждает идти заданным курсом. Имя ей — Фатум!»

Илья оттолкнулся от косяка и вошёл в комнату. Вот и книжный шкаф. На полке — бессловесная картинка, под ней блестит кусочек металла.

 

Наверное, он всё-таки краешком сердца ожидал чуда: вот, встретится взглядом с Единым во Трёх, и ад сразу сам закончится. Его качнуло, к горлу подступила тошнота. Лишь осколок рассудка продолжал искать в темноте:

«Если я не покинул ад — возможно, выход просто ещё дальше. Что я теряю, если продолжу идти?»

Хотелось просто лечь и перестать дышать. Илья прикрикнул на себя:

«Что там ловить, на полу — пыли нанюхаться разве что? Ну, какие ещё дурацкие идеи я проходил, от чего отказался?»

Некоторое время он тупо смотрел на блестяшку, что лежала под иконой. Наконец хлопнул себя по лбу.

Вот же.

«Вот они, распятья, орудия смерти» — выкрикнул он тогда. Но если есть хоть малейший шанс, что крест означает обратное... Обратное что? Победу над смертью. Если это так, то в нём — спасение от Бездны. Настоящее и нерушимое.

В нём — выход из мира, подчинённого Фатуму. Искажённое замкнутое пространство-умвельт, напитанное магией и горем людским, останется позади.

 

Илья решительно дёрнул дверь.

Дверь не поддалась.

— Нет, — прошептал он. — Только не это... Ну зачем я это сделал?!

«Я же запер дверь, а ключ куда-то забросил. Обиделся, видите ли! Демонстрировал, какой я самостоятельный. Тьфу!»

Но «тьфу» не могло открыть шкаф. Прозрачное стекло продолжало отделять Илью от спасения. Выбора не было.

Выбора нет, Илья. Придётся отойти сейчас от шкафа. А после этого, в коридоре, у тебя неизбежно появятся совсем другие мысли. Желание стать хищником нагонит тебя, выйдешь ты из дому — дверь ведь будет рядом, руку протяни. Пойдёшь ты выполнять Фатум, потому что хочеш-шь этого.

Хочется. Власти над людьми. Выполняя отчётливый приказ. Хочется. Стать правильным, нужным и важным. Он станет...

 

Резким движением Илья через голову стащил футболку. Шершавость ткани на губах и пальцах, он старался думать только о них, а не про волну алчности и тем более не про то, что он собирался сделать дальше.

Стоит только начать размышлять, как сомнения поколеблют взятый вектор. Илья просто снял футболку. Просто сунул кулак в воротник, обмотав поверх пару раз.

Не жалко? Это бабушкино! Она бы не одобрила, даже дед не одобрил бы!

— Чего только тень ни придумает, — сказал Илья вслух, отводя кулак. А затем просто и без задней мысли врезал им по стеклу.

Раздался звон.

Сначала он опасливо раскрыл глаза. В дверце шкафа зияла угловатая дырка. Илья осторожно вытащил руку, стряхнул на пол футболку, утыканную стёклами. Только тогда понял, что ощущает боль: кололо в щеке, а из предплечья ближе к локтю торчал небольшой осколок.

Нужно перебинтовать, билось в нём испуганной птицей, нужно пойти в ванную, штуковинами с полки можно заняться потом.

Иначе ты ничто иное, как лемминг, понимаешь? Ты причинил себе вред, прямо как один из меховых скотов. Или как те сушёные святые, что занимались всякой ерундой в надежде получить благодать. А в итоге всё равно умирали, умирали, умирали!

«Враг паникует», — бесстрастно отметил Илья и неторопливо просунул руку в разлом.

 

Казалось, металл серебрится даже наощупь. Прохладный. Утоляющий жажду.

Птица закричала, словно её жгло изнутри. Как от удара под дых, у Ильи что-то сжалось в солнечном сплетении. Рука дрогнула, отчего острый край разлома резанул по коже, но боль вновь ушла куда-то на второй план.

«Да чего я фигнёй страдаю-то? — возмутился он, пытаясь воззвать к рассудку. — Это же всё кажется!»

Он вытянул всё-таки сжатый кулак, из которого свисала цепочка. Пот заливал глаза, Илья с трудом видел застёжку, но со второй или третьей попытки расцепил круглую скобу и набросил цепочку на шею, замыкая её за спиной.

 

Затем он немного отдышался, присел на диван и стал вынимать из предплечья осколок. Мелкая гадость скользила во взмокших пальцах, саднила мышцу, но попалась-таки. Илья выложил её на стол, чтоб не потерять. При этом он понял, что всё время, пока сидел — смеялся.

Ни ангелов с трубами, ни сияния с небес не явилось. Даже тень, кажется, никуда не пропала — таилась за спиной, готовая утащить за шкирку. Но Илья снова чувствовал боль и знал, что нужно её унять, а не усиливать — значит, он не стал леммингом. Ещё он чувствовал радость, причём не от своего превосходства — значит, он не стал хищником.

Он кое-как сгрёб крупные осколки в кучку на полу, прикрыв футболкой. Потом Илья долго сидел на краю ванны, промывая холодной водой то царапину на лице от стеклянной крошки, то порезы на руке, то просто плескал себе на лоб. Он смеялся, как смеялся бы человек, успевший отбежать от места падения кирпича, нет — целого контейнера. Наконец он понял, что лицо мокрое не только от воды, а от того, что он плачет.

 

Слёзы пролились на иссушенное поле, поросшее терновником. Они затушили бурый пламень, оставив обугленные ветви вздыматься к таким же серым небесам. Но оставалась ещё птица. Она горела. Пепел сыпался с крыльев, забивая дыхание. Сорокопут кричал от ярости и муки. Сорокопут был Ильёй, а значит — ярость и мука по-прежнему полыхали в нём самом.

Правда, теперь-то Илья полнее осознавал ту часть себя, которая оставалась свободна от тени. Вернувшись в комнату, он ощущал себя свежей и чище — не только умытой кожей. 

Вот только его радость оставалась обычной человеческой эмоцией, одной из тех, которыми тешатся мясные мешки. Большего-то не ведают. Не спустились ангелы с трубами, не утёрло слезы небесное сияние. Нет его. Только бурый пламень.

— А я всё равно к тебе не пойду, ясно, хищная тварь?

В зажатом кулаке он нёс ключ от книжного шкафа. Через пробоину икону не достать. Зачем нужна икона, Илья не помнил, помнил только обиду: он молился — ему не ответили. Но раньше картинка с тремя крылатыми фигурами почему-то была очень важной.

Почему они Илью бросили, когда могли остановить от ложного пути Фатума, хм? Никакой ощутимой помощи для голодной на впечатления души. 

«Был бы толк от впечатлений. Вон, куда твои, Бездна, переживания завели меня», — огрызнулся Илья, огибая груду стёкол. 

Отрешённо, как при сборе осколков, он перебрал всё, что крутилось в голове. По всему выходило, что власть Фатума отступала: сейчас Илья хотя бы отдавал себе отчёт, что не помчится на улицу искать девчонку с браслетами. Воля, напряжённая на каждом шагу, слегка разжалась. Да, его продолжало выжигать тоской, но управлять собой стало легче.

Хотя бы так. Ясно, что не выйдет наскоком одолеть дорожку, которую Илья топтал не одну неделю.

«Так-то я давным-давно сделал первые робкие шаги в Бездну. Сколько раз упрекал небо в бездействии, и что приятных переживаний не даёт. Думал, переживания — это как зрение души, а сам не вывез даже отличить злую радость от светлой! Давно бы уже спохватился и сменил направление. Грош цена переживаниям, на суть надо смотреть!»

 

Побудив себя таким образом, Илья отпер шкаф. Икона легла в руки непривычно тяжело.

— Ещё один, самый распоследний эксперимент, — сказал Илья, но тут же поправился: — Или какой понадобится, чтоб идти до победного. Назад-то дороги нет, там — смерть.

Наверное, лучше бы он этого не произносил! Илья чуть не выпустил икону: фраза, которая добила его когда-то, всплыла из памяти:

«Невозможно прийти в блаженную жизнь, не умерев...»

Остальной кусок фразы терялся в буром пламени.

— Назад дороги нет, — повторил Илья. — Если впереди тоже смерть, то я хотя бы сделаю всё, что мог.

Он вгляделся в изображение. Разноцветные пятна хитонов, по-разному расположенные кисти рук — всё, что удавалось увидеть.

— Раньше картинка была... Ну, как дверь, вроде бы. Ладно, попробую постучаться. Как там было? Отче наш... Гм...

С каждым словом тоска одолевала Илью всё больше. Тупая, одуряющая, она не походила на обычную грусть. Казалось, воздух уходил из лёгких, а на его место втекал угарный газ. Почему-то резко захотелось спать, ну да, он же так мало спал в последнее время, а как вымотался сегодня!

— Нет, я в пути, — не сдавался Илья. Он попробовал проговорить ещё несколько обращений, но слова бились об икону, как горох о стену. Зачем вообще он это делал?

«Действительно, зачем?»

Вопрос был очень важным, это Илья понял быстро. Бурое пламя не могло его пожрать. «Зачем?» — разносилось над терновым полем. Не упрёк, нет. Очень простой вопрос. Надо ответить.

— Для того, чтобы. Нет, с целью. С целью обратиться ко Правде, как и говорится в молитве — «Душе Истины». Моя цель, то есть куда я иду, — добавил Илья почти торжественно, — это источник подлинной жизни. Надеюсь, он же — противоположность смерти. Было бы логично. Вот так.

Он сам ощущал, что ответ неполон. Зачем нужен источник жизни? Зачем правда?

— Потому что я люблю их! — жалобно объяснил Илья в пространство. — Истину и жизнь, я люблю видеть их в людях! Да вообще вокруг себя. Какие тут ещё нужны причины. Какие там эксперименты! Я хочу к Тебе, потому что люблю истину и жизнь!

«Люблю» — отозвалось над полем. «Люблю» — эхом откликнулось сердце. Холодные ветви, расщепленные шипы — всё начало цепляться друг за друга, свиваясь в одно целое.

— Царю Небесный, Утешителю, — заговорил Илья, обнимая каждое слово так крепко, как мог. Говоря «Утешителю», он жаждал утешения и верил в него. «Душе Истины» обозначало ту силу, которая не солжёт, потому что не умеет — Илья полагался на неё. «И очисти от всякой скверны» — потому что, как ни цеплялась когтями безумная птица, Илья готов был распрощаться с ней навсегда.

Пусть даже это могло означать телесную гибель, подумал он с ужасом, потому что мрак сгустился. Теперь Илью не в сон клонило — его трясло. Снова комок в солнечном сплетении. Он что-то делает не так! Нельзя! Нужно остановиться!

— И спаси, Блаже, души наша, — прохрипел он из последних сил, готовый упасть замертво — но упасть в объятья Блага, если оно вообще существовало во вселенной.

Благо не явилось. Казалось, он с размаху влетел в стену пламени, бурого пожара. «Вот сейчас узнаю, сливаешься с духом злобы на пути к Богу, или нет...» — мелькнула мысль.

 

Хотя впереди и вокруг был только тёмный огонь, Илья повторил:

— Спаси...

 

Нет.

В помине не было огня. Его вообще никогда не существовало в реальности.

Существовал Илья. Расцарапанная рука, которой он стискивал икону. «Молиться это кровь проливать». Существовала комната, разбитая дверца и тонкий запах книг. Дышащий мир, который любил его в ответ. Этот реальный, полнотечный мир говорил с ним звонким голосом и весело смеялся вместо приветствия.

Он никуда не уходил — этот «везде сущий и всё собой исполняющий». Он всё так же продолжал петь вокруг Ильи тихую, ладную песню. Просто душа смотрела в другую сторону, вперив зрение в бурое пламя, слухом же страдая от шума.

Илья не чувствовал — но песня звучала рядом всё это время. 

 

— Какие демоны, чего я навыдумывал! Кому поверил!

Илья рассмеялся, зажмурившись от счастья.

— Какой там из этого бородача пророк, а? Он же людей обзывал быдлом, субстанцией. Вот чем отличается лжепророк от глашатая истины, верно? У лжепророка нет любви! 

 

Теперь всё стало очевидным. Самый последний, самый тёмный миг на обратном пути оказался лишь точкой, в которой перевёрнутое становится прямым. Ткань Изнанки — Илья прошёл сквозь неё и вернулся в жизнь.

Глухой рёв дрели за стеной наконец-то затих. Обессиленный, Илья опустился на стул, не выпуская иконы. Мышцы не желали расслабляться, очень-очень постепенно уходила дрожь в спине, ногах. Свежий воздух струйкой проходил в приоткрытую форточку, он касался взмокших лопаток, теребил волосы тёплым дыханием — щекотно, ну... Блестела стеклянная крошка, рассыпанная между паркетинами. 

Всё вместе было жизнью. Не по отдельности — вместе, увязанное незримым.

Минуту назад казалось — жизнь остаётся позади, а теперь вот она, в ладонях! Позади осталось только скотство. Гнев и страх, зависть и надмение — всё то плоское (плотское?), чем Илья жил и руководствовался последние несколько недель.

— Умереть для скотской жизни, — вспомнил Илья. — Всё наоборот... Вот я, вот моё тело. Всё живо!

Да, звериное осталось позади. Чувства, тёкшие сейчас по телу, казались значительно тоньше. Едва ли Илья знал их названия, едва ли таким чувствам люди вообще дали имена. Если на что они были похожи, так это на протянутую струну между небом и землёй, которая поёт от дыхания Господня.

— Так это не смерть, это... Анти-смерть какая-то! Ну конечно — тот древний святитель Григорий писал словами, обратными ко смыслу, принятому в мире. Ведь мир всё время катится к смерти, а святые и сам Бог переворачивают его обратно, в правильное положение. «Умерев для греха» — вот как там говорилось!

Илья приподнял с груди крестик, взглянул на него.

Как он ошибся! Распятие — никакой не символ смерти. Крест был для падшего мира позорным орудием казни, это верно. Две тысячи лет назад этот смысл поменял знак, превратился в символ воскрешения — и всякий кто следовал за ним, шёл в обратном смерти направлении.

Переворачивая перевёрнутое, шёл назад, шёл Домой.

 

 

Давным-давно покатился в пропасть глобальный умвельт под названием «Мiр сей». Стоит только разувериться в том, что любовь Божья способна его исправить — как отчаяние выгибает мировой пузырь, стремясь дотянуться до изнанки. Что есть отчаяние, как не вера в Бездну, в её всесилие?

Таков вектор пути лемминга.

Подсознательно лемминги признают Бездну главой мироздания — верят и любят наоборот. Похоже, такой вектор слабее, чем стремление осознанное — мощь сознательного движения души Илья только что проверил на себе.

Вот, чего добивались хищники для своей хозяйки.

Чтобы всеми частицами своей души, всеми параметрами вектора пути люди выбрали Бездну.

Лемминги — лёгкая добыча: уже по сути согласились на гибель, только не озвучили этого. Одна группа самоубийц уже создала прецедент, но вторая акция провалилась — погибло трое, да ещё бедолага Енле. Какая сила отомстила ему? Илья догадывался. В конце концов, он сам едва вырвался сегодня из хватки Фатума.

Он-то вырвался. Хищники — нет.

Будут новые жертвы. Что же делать?

 

Илья вспомнил девочку. Маленькая хищница сопротивлялась Фатуму, как могла. Кто она? Что за человек? Илья не знал, знал только, что хотел бы ответить ей тем же. Взять её за руку, уводя из подчинения — туда, где свободно дышится. Где владычествует Тот, Кто никого не принуждает, не въедается в душу щёлоком, а только сами люди решают: как и куда идти. 

Илья вспомнил Кобру по имени Глеб. Быстрые, прицельные взгляды. Страсть в его музыке. Каким он был, пока не стал хищником? Каким будет, если сбросит змеиную кожу?

Так Илья вспомнил многих, многих других. Касаясь их молитвой, он утверждался: если люди способны загонять друг друга в Бездну, то имеют и право друг друга оттуда тащить. Вектор, направленный в бесконечность — с ним нужно просуммировать леммингов, чтобы жертвоприношение не состоялось.

 

Кому взять курс в небеса — Илье, что ли?

Все его составные части с трудом собрались в одно целое, чтобы пройти последние метры пути. Он обожжён. Он с трудом уже сосредотачивается. Он, кажется, сейчас снова развалится на кусочки. Отщепится тень, расправит крылья. Хищников, наверное, ещё много. Леммингов — толпа! Что же делать?

Глядя на икону, Илья увидел деталь, которой ранее не придавал значения. Между Тремя стояла небольшая чаша.