Про любовь, носки и ещё что-то очень важное (окончание)

Про любовь, носки и ещё что-то очень важное. Начало

Про любовь, носки и ещё что-то очень важное. Продолжение

Аллочка, успевшая за время его отсутствия переодеться в домашнее, встретила Кашкетова с радостным изумлением.

— А я уж и не чаяла, Кашкетов, что Вы вернётесь! Главное, убежали куда-то, а куда, не сказали! — притворно возмутилась она и шутливо замахнулась на него рукой:

— У-у, бегунок!

Кинула перед ним пару домашних тапочек.

— Разувайтесь.

Приняла из его рук цветок и пакет с вином и конфетами и неспешно удалилась на кухню, плавно покачивая стройными бёдрами.

От вида этих бёдер, от уютного и какого-то домашнего слова «бегунок», и от того, что носки больше не воняют по причине натурального отсутствия оных, настроение ещё больше улучшилось. Кашкетов отправился в ванную мыть руки, по пути насвистывая незатейливый мотивчик какой-то легкомысленной песенки, услышанный им где-то, когда-то, и как нельзя более подходивший к его теперешнему радостному состоянию.

Выйдя из ванной, Кашкетов прошёл в кухню и уселся за стол. Уставился на Аллочку, колдующую над тортом и конфетами, раскладывающую их по тарелкам и вазочкам. Попытался угадать, есть ли на ней под халатом лифчик. Решил, что нет, и от этой мысли развеселился ещё больше.

— Вы, Аллочка, необычайно мило смотритесь в домашней обстановке! — сделал ей неловкий комплимент.

Алла с полуулыбкой обернулась и принялась выставлять на стол тарелки с тортом и вазочки с конфетами.

Наконец села.

Кашкетов открыл вино и разлил по бокалам.

— Мне чуть-чуть! — запротестовала Аллочка, видя решимость Кашкетова наполнить её бокал, что называется, всклянь, до краёв.

И придержала его за руку, на миг накрыв его запястье своими пальцами.

Кашкетов довольно осклабился.

— Как скажете, Аллочка!

И плеснул ей чуть-чуть, на пару пальцев. Себе же налил полный бокал. Чокнулись.

— За добрые отношения! — сказала Аллочка.

— За сближение! — отозвался Кашкетов.

Аллочка при этих словах неопределённо хмыкнула.

Выпили.

Алла отчего-то всё время посматривала в окно.

«Нервничает!» — определил Кашкетов. — «Может, пора начинать действовать?»

И он, перегнувшись через край стола, тяжело опустил ладонь на упругое бедро под тонкой тканью домашнего халата.

Словно с обрыва в воду шагнул.

Алла же как раз в этот момент наконец увидела в окне то, что так долго высматривала.

— Ой, Кашкетов, что это Вы? — притворно изобразила простодушие. — Никак ухаживать за мною вздумали? На что я Вам? Я ж замужем! Ой, а вот как раз и муж мой! Хотите, я вас с ним сейчас познакомлю!

И спихнула его руку со своего бедра. Вроде игриво, но в то же время достаточно твёрдо.

Кашкетов знакомиться с мужем совсем не хотел. Однако руку пришлось убрать.

— Вот и муж! — зачем-то повторила она.

Словно в подтверждение её слов в подъезде хлопнула дверь, загудел лифт, а затем в дверной замок ткнулся ключ, зашебуршал, проворачивая старенький механизм. В прихожей послышалась возня. Это муж, видимо, разувался, сообразил слегка захмелевший от вина Кашкетов.

В этот момент в дверях кухни возник непосредственно сам муж.

— Гена, познакомься, это Кашкетов, — обратилась к мужу Аллочка. После чего обернулась к Кашкетову. — А это мой муж, Гена Трибурцев. Будьте знакомы!

И снова обратилась к мужу:

— Сослуживец мой. Он мне помог чертежи донести. Без него бы не знаю, что и делать. — И Алла открыто и доверчиво улыбнулась.

Гена подозрительно покосился на немного пьяненького Кашкетова. Кашкетов глянул на него не менее настороженно. Но затем зачем-то открыто и широко улыбнулся, чуть привстал и протянул руку.

— Кашкетов!

— Гена!

Руки мужчины друг другу пожали не без некоторой неприязни.

Видя, что он здесь явно третий лишний, Кашкетов заторопился.

— Ну, мне, пожалуй, пора.

И стал вылезать из-за стола, собираясь уходить.

Гена молча и как-то изучающе смотрел на него. Аллочка переводила взгляд с одного мужчины на другого.

И в этот момент Генин блуждающий взгляд совершенно случайно скользнул вниз, на ноги Кашкетова. Да так и приклеился к ним. Алла проследила за его взглядом и так же оцепенела. Посмотрел вниз и Кашкетов, уже успевший забыть о выкинутых носках — мол, что это они там разглядывают?

Разглядывали они ни много, ни мало — его ноги.

Голые ноги.

В сочетании со строгими брюками выглядело это действительно нелепо и как-то подозрительно, что ли.

— Это что ещё такое? — угрожающе процедил сквозь зубы Гена. Голос его переливался громовыми раскатами и определённо не предвещал ничего хорошего. — Почему босиком? В моём доме? С моей женой? Наедине?

Гена проговаривал слова резко и отрывисто, точно выплёвывал. Последнее же слово вообще чуть ли не выкрикнул.

Кашкетов недоумённо развёл руками — мол, сам не пойму, как такое могло приключиться. Вспомнил всё, что хотел наговорить по поводу своих босых ног. Про йогов там, про закаливание. Про якобы модный нынче стиль «нью кэжуал».

И вместо этого отчего-то произнёс:

— Жена Ваша, Гена Тридурцев, необычайно мило смотрится в домашней обстановке!

— Издеваться надо мной, сука, вздумал?! — вскричал Гена, и вены на его шее и лбу вздулись. — Ну, я тебе сейчас!

Последнее, что увидел Кашкетов, был летящий прямиком в его лицо Генин кулак.

Затем наступила темнота.

Очнулся он уже в подъезде, этажом ниже, на лестнице, с которой, судя по ноющей боли по всему телу, его, бесчувственного, спустил не в меру ревнивый Гена Тридурцев. Рядом валялись его туфли и цветок.

Конфеты и вино почему-то выбрасывать не стали, наверное, сами решили выпить позже, после примирения.

Кашкетов подхватил туфли, с трудом просунул в них ноги и побежал, как давеча, прыгая через три ступеньки.

Только теперь уж в его беге не было прежней живости и радостного ожидания.

Выбежав из подъезда, задрал голову и посмотрел вверх, на квартиру Тридурцевых. Там вовсю бушевали страсти, слышен был звон бьющейся посуды.

Но отчего-то было ясно, что супруги непременно помирятся.

Кашкетов втянул голову в плечи и зашагал в сторону ближайшей остановки.

 

Вот отчего так бывает? Живёт какой-нибудь мальчик с родителями в старом, обшарпанном двухэтажном деревянном доме-бараке. В этом доме, среди полувековых лип и раскидистых кустов сирени, проходит всё его детство. И оно, детство это, несмотря на нищету и убогость дома, всё же счастливое. Очень счастливое!

А потом дом идёт под снос и жильцов его расселяют. Родители мальчика получают светлую, просторную квартиру в новом доме, правда, в другом районе, среди типовых панельных многоэтажек. И вроде всем квартира эта хороша, светла и просторна, и планировка удачная, и горячая вода из крана течёт.

А сердце мальчика отчего-то всё равно привязано к той, старой квартире, прячущейся под сенью лип и сирени, где деревянные, стёртые временем ступени скрипят и прогибаются, угрожая, того и гляди, провалиться, а в подъезде всегда стоит трудновыводимая, неистребимая практически, чуть сладковатая удушливая вонь — специфический запах нищеты и старого жилья. И тянет мальчика в эти полуразрушенные здания, и снятся они ему по ночам, и вдыхает он запахи эти полной грудью, и нет для него в целом мире запахов слаще этой вони.

Потому как и не вонь это вовсе, а запах детства.

 

Придя домой, Кашкетов первым делом надел носки. Но не новые, а грязные, выуженные из корзины с готовящимся к стирке бельём. Потоптался в них с полчаса, а затем снял и бережно поднёс к лицу, вдыхая умиротворяющий и такой знакомый аромат.

И тогда только успокоился и пришёл в себя. Надел носки, походил ещё. Снова снял, но не стал бросать их на пол, а оставил в руках. Лёг, не раздеваясь, на диван, и тотчас провалился в глубокий, крепкий, освежающий сон, рубцующий все раны, в том числе и сердечные.

И даже во сне не расставался со своими носками, удобно подложив их под щёку.

И снилось ему, что он, мальчишкой ещё, идёт по городу. Лето почти, середина мая, кругом яблони цветут.

А следом за ним идёт его верный спутник, который никогда не оставит, не бросит, не уйдёт, даже если прогонять его станешь. Который будет следовать за ним по пятам на протяжении всей его жизни, став в конце концов неотъемлемой частичкой самого Кашкетова, без которой он теперь уже себя и не представлял.

Следом за ним идёт его вонь.

Вышагивают они важно так на пару, и так им хорошо в этот миг, что никто другой уже, кажется, и не нужен.

И ещё снилась Аллочка, отчего-то взрослая, хотя сам Кашкетов во сне оставался ребёнком, подростком, школьником. Она примеряла новые золотые украшения и показывала Кашкетову розовый язык, высовывая его чуть ли не на всю длину.

Но Кашкетову не было до Аллочки никакого дела.

Потому что у него была его вонь.