Детские и юношеские годы Корнелия Случкина (4)
Яковлеву снился сон: зеркало в ванной, в котором отражалась обнажённая девушка-подросток. Она стояла перед стеклом и водила пальцами руки по холмику между ног, приглаживая растущие там рыжеватые волосы. Она не смотрела на Яковлева, глаза её были затуманены негой, а на губах была счастливая улыбка. Между приоткрытых губ виднелись белые ровные зубы, на которых поблёскивала слюна. Она сглотнула её, погладила полную не по возрасту грудь, повернула к нему голову и сказала:
- Жена сердиться будет.
Яковлев проснулся, шумно сполз с постели. Тревожить было некого – не было у него жены. Он открыл шкаф и взял с полки чистые трусы, снятые забросил в пакет с грязным бельём, принял душ, почистил зубы, не спеша побрился, набросил халат и пошёл на кухню варить кофе.
На запах кофе вышла мать.
- Ты как? Сначала ванна, а потом кофе или наоборот? – спросил он.
- Кофе сначала. Что снилось?
- Да так, ерунда разная. Не помню, - соврал Яковлев. И смутился.
- Я сегодня на рынок, квартиру в порядок немного приведу, на ужин приготовлю что-нибудь вкусненькое. А ты опять на Набережную?
- Да, схожу, попью пивка. Что-нибудь по дороге прикупить?
- Не увлекайся там. Сегодня вечером не возражаю против бутылки хорошего вина. Так что учти, пивом не накачивайся. Немного можно, а потом по дороге зайди за бутылочкой французского или новозеландского. Лучше белого.
- Понял. Вечером будут овощи, рыба и фрукты.
- Молодец. Жду к вечеру.
Яковлев вышел из подъезда и утреннее солнце недвусмысленно предупредило, что днём хлынет жара. Он достал мобильный и позвонил маме, чтобы предупредить:
- Слышь, мать, а погода сегодня точно не твоя. Солнышко обещает пригреть не по-детски.
- Учту. Быстро собираюсь и иду сейчас же, чтобы вернуться до обеда. Спасибо, заботливый ты мой.
Сергей переносил жару легко, даже наслаждался ею. Не тревожила его и владивостокская влажность, повергавшая в шок непривычных к ней приезжих. Он спустился по сопке к трамваю, доехал до Луговой, а там пошёл, наслаждаясь знакомыми видами центральной улицы города. Дойдя до Матросского клуба, спустился к бухте и прогулялся, любуясь кораблями, по набережной Цесаревича, затем по Корабельной набережной. С Корабельной свернул к Морскому вокзалу и выскочил на Морскую. Можно было бы пройти по Посьетской вверх и к центру, но он решил, что к Спортивной набережной выйдет мимо тринадцатой школы по берегу Амурского залива.. Так что дорога заняла часа два, начиная с момента выхода из квартиры, и, когда он дошёл к кафе на косе, Корнелий Случкин сидел на месте, а перед ним разместились традиционные два стакана пива и крылышки. Осталось только подойти и совершить привычные действия – забрать пиво и заказать, поскольку до того был шашлык, на этот раз такие же, как у собеседника, крылышки. До возобновления рассказа Корнелия удалось накормить устремившуюся к столу чайку, которая прилетела с громким воплем, определённо их узнавая. Возможно, она уже считала эту пару мужчин своей собственностью, потому что спикировала на самый край стола и оставила в покое только тогда, когда получила по куску курятины от каждого, проглотила и улетела прочь.
- Я не жду от вас сочувствия, тем более что школьный роман чаще всего ничем не заканчивается. Но согласитесь, вспоминать юношескую любовь томительно приятно.
- Согласен. Из множества семейных пар, которые мне известны, не напрягая памяти могу вспомнить только одну, да и та, признаем, просуществовала недолго.
- Та же история. Но тем не менее, мой отец с неодобрением смотрел на меня, часто упоминая, что юность – время любви, и не понимал, отчего у меня нет девушки. Вам ещё не наскучил мой монолог? Может, закончим на этом? Будем просто пить и говорить о вещах менее личных: о музыке, политике, городских сплетнях…
- Нет, не стоит. Я не люблю неоконченных историй. После них остаётся чувство, что шёл ты куда-то, дошёл до двери, а там повернулся и ни с того ни с сего вернулся назад, а потом всё время вспоминаешь и мучаешься вопросом, что же за нею было.
- Ну, тогда слушайте дальше. Я закончил школу и поступил в университет. Юношей я был книжным, читал много, пробовал писать, как положено молодому романтику. Следовательно, дорога была одна – филологический факультет. Отец принял моё поступление с энтузиазмом, считая, что это судьба, что в таком окружении я долго один не останусь. Он и мама подошли к делу серьёзно: никогда до того не были они так озабочены моим гардеробом. Для начала для меня был приобретён джинсовый костюм самой раскрученной до сих пор фирмы «Леви Страус». Это были времена самопальной джинсы, варёнок, бананов. Естественно, для торжественных случаев был куплен и костюм, а также рубашки, новая обувь на каждый день. Подаренный же в честь поступления «Ливайс» был настоящей фирмой, плотной настолько, что курку можно было ставить на пол, а джинсы прислонить к стене. Я не знал, что перед употреблением их стоило бы постирать, и передвигался по улице, чувствуя себя роботом в алюминевом коконе. При каждом шаге для того, чтобы согнуть их в колене требовалось некоторое усилие. Но появление в костюме и джинсовой же фирменной рубашке произвело на сокурсников и сокурсниц глубокое впечатление. К вещам прилагался редкий по тем временам дипломат, в котором отправляясь на занятия я помимо тетрадей и ручек располагал несколько пачек жвачки и пару бутылок колы, в городе нашем на тот момент редчайшей.
Не стоит думать, что мне привелось оказаться в абсолютно неконкурентной ситуации. Набор того года вселил в преподавателей неоправдавшийся оптимизм. На отделение русского языка и литературы поступили в тот год двенадцать особ мужского пола. Для сравнения – на втором курсе был ровно один представитель мужского пола, который в дальнейшем предпочёл уйти в академический отпуск, чтобы оказаться в составе нашего курса. Кстати, впоследствии он был свидетелем на моей свадьбе. Примерно так же, то есть никак, сложилась ситуация на курс старше. Кстати, говоря, на курсе следующего за нами года особей мужского пола было ровно в два раза меньше. Чем был вызван мужской бум в момент нашего поступления, так и осталось загадкой. На собеседовании после экзамена сидевший мужчина-преподаватель вверг меня в шок единственным вопросом:
- Вы поступили к нам вероятно потому, что у нас учится много девушек?
Я же с подобного ракурса вопрос до того не рассматривал, поэтому замер и смотрел на вопрошающего, выпучив на него и без того свои немалые по размеру глаза, к тому же увеличенные линзами очков. Возможно, преподаватель опирался на свой опыт.
Поступление вызвало восторг у моих родителей. Мама тут же сообщила, что мечтала быть преподавателем русского языка и литературы с детства, но дедушка отправил её получать техническое образование. А отец засиял, как включенная электрическая лампочка, и произнёс только одну фразу:
- Наконец-то!
И я сразу понял, что женитьба с его точки зрения для меня становится неизбежной. Хотя дальнейший ход событий вроде ничего подобного не гарантировал. После зачисления нас, как и было это принято в советской высшей школе, отправили на картошку, где я ни в какие романтические отношения не вступал, занятый этой самой картошкой и своими однокурсниками, с которыми проводил полностью весь рабочий день, а вечером вёл философские и литературные беседы, наслаждаясь обществом, где обсуждались темы интересные. Неофициально мне достался титул премьер-министра в нашем мужском сообществе, я гарантировал порядок во время трудового процесса. С последней машиной, покинувшей поле, моя власть заканчивалась, и начиналось время правления министра культуры. Сева отвечал за культурное времяпровождение и порядок в комнате: следил за качеством работы дневальных по уборке помещения и организовывал приобретение алкоголя на изначально собранные со всех пацанов деньги. Когда вечером, окатив себя из ведра холодной водой, мы приводили себя в порядок, власть в свои руки брал министр просвещения – за ним была культурная программа: он разливал в ходившую по кругу медицинскую мензурку микроскопические дозы спиртного напитка, церемонно занюхиваемые, но не съедаемые каждым, и передававшиеся следующему по очереди члену братства вместе с сосудом с вином, водкой или коньяком. Также им определялась тематика обсуждаемых членами бригады философских, литературоведческих и культурологических вопросов.
По возвращении домой я понял, что папа, решивший, что я с первого дня пойду на приступ прежде для меня не существовавших твердынь, находится в недоумении. Впервые в жизни он заинтересовался моей сексуальной ориентацией, и мне пришлось его успокаивать, сообщив в рамках конкретного и серьёзного разговора, что мальчики с точки зрения секса меня не интересуют, ни физически, ни эстетически. Но отец остался встревоженным и разочарованным, пробормотав что-то о том, что тогда я бесчувственный идиот, и в моём возрасте гормоны должны давить на интеллект, а не наоборот. К счастью, в недоумении ему пришлось пребывать всего один месяц. Пролетел первый месяц учёбы, в течение которого я испытывал удовольствие при посещении собственно филологических дисциплин и никак не мог понять, зачем у нас так много часов занятий посвящается странному предмету под названием «История Коммунистической партии Советского Союза».
Мы получили первую стипендию. Старшие курсы устроили для нас праздник посвящения в студенты, и мы, разумеется, спустили эту стипендию на само празднование, прежде всего на безлимитно поглощаемый алкоголь в находящемся рядом с университетом кафе «Пингвин». Было уже поздно, когда я обнаружил себя в общежитии, посреди длинного коридора, размышляющим о том, что совершенно не помню номера комнаты, где продолжался праздник, что общественный транспорт до утра недоступен, что денег на такси не осталось, а чтобы где-то их раздобыть, необходимо вспомнить, в какой же комнате и с кем я находился до этого. Идти пешком теоретически было бы возможно, если бы меня не качало из стороны в сторону. Я стоял посреди коридора и совершенно не представлял, что делать. Ситуации разрешилась, на моё счастье, сама собой. В поле моего зрения материализовалась фея. И что-то подсказывало мне, что она была не воздушна, а вполне материальна. Более того, первое, на что я обратил внимание, – это её большая грудь и широкий зад. Главное, что я тут же понял, что мне захотелось простой будничной жизни, без масштаба вселенной, без перспективы тысячелетий, без стихов Бальмонта, но с сексом.
Она взяла меня за руку, и я почувствовал себя мокрым, как после парилки. Меня ввели меня в чёрный проём двери, и, не зажигая света, фея опустила свою ладонь мне на джинсы. Голос её звучал спокойно и без эмоций:
- Ты волнуешься? Не дрожи. Первый курс? Женщины были раньше?
Мой голос дрожал, когда я ответил:
- Да, я волнуюсь. Да, первый курс. Нет, женщин не было.
Был ли я напуган? Нет. Я просто дрожал от предчувствия того, что должно между нами случиться. Думаю, дрожали даже зубы. К счастью, она всё взяла на себя: расстегнула молнию, опустила руку на мой член, мягко, едва касаясь, водила по нему пальцами. Когда я почувствовал, что успокаиваюсь, но не представляю, что дальше делать – броситься на неё и сбить на кровать или на пол, взять на руки и донести до ложа, развернуть и взять сзади..что?, - она взяла инициативу на себя. Отступила, перешагнула через соскользнувшую юбку, помогла мне окончательно стянуть с себя одежду, сама толкнула в сторону застеленной постели и, когда я лёг, стащила с себя всё, что на ней ещё оставалось, и легла рядом. Её губы касались каждой точки моего тела с головы до ног, и штормовой волной нахлынуло возбуждение. И было так хорошо, что хоть помирай.
Утром мы проснулись рядом, тесно прижавшись друг к другу на узкой кровати, она сварила кофе, а потом я предложил ей, не откладывая дело в долгий ящик, отправиться со мною вместе к моим родителям.
Я не верил услышанному:
- Вы хотите сказать, что после всего одной ночи вы предложили ей стать вашей женой?
- Именно так. Мы приехали, я познакомил её с моими родителями. Они поговорили, задали те вопросы, которые их интересовали, и сами предложили остаться в нашей квартире. Буквально с этого же дня начались приготовления к свадьбе, которую решено было провести сразу после того, как я сдам первую сессию.
- Да, кстати, вы не назвали её имя.
- В общем-то это не важно. Но если вам интересно, что же: имя моего первого ангела – Агнесса. Я считаю, что это и стало началом моей взрослой жизни. По крайней мере, первым её этапом.