НАСЛЕДСТВО

 Агата разделась и робко, боясь нарушить зеркальную гладь озера, вошла в воду. Осторожно, ощупывая дно босыми ступнями ног, она всё дальше и дальше отходила от берега, внимательно озирая вокруг себя, словно ожидала чего-то непредвиденного. Прохладная вода уже коснулась её юной груди, вот она скрыла её и добиралась до плеч, вот и подбородок коснулся водной глади. Агата остановилась и  быстрым взглядом окинула небо, потом окунула голову в воде и стала торопливо отжимать волосы. Вокруг было так тихо, что – капельки, стекающие с волос, звенели о водную поверхность. Она стряхивала мокрые ладони и шептала, шептала, шептала. Опять окунала голову в озере и опять выжимала волосы и опять что-то бормотала себе под нос. Она проделывала это много раз, пока не услышала шорох в зарослях тальника на берегу, она оглянулась - никого. С минуту всматривалась в ближайшие кусты, вслушивалась в шуршание камыша, в далёкий шум леса.  Потом так же осторожно, стала выходить из озера, продолжая выжимать мокрые волосы и стряхивать воду с рук. Одевшись, собрав мокрые волосы в чёрный плат, повязав его крупным узлом сзади, взяла корзинку, набитую доверху молодой травой,  и направилась к селению. Выйдя на тропинку, оглянулась на небо, пробежалась взглядом по набережным зарослям тальника, и только после этого, смело зашагала прочь от места недавнего омовения. Темнело. У подножия Чаусского кургана,  виднелся небольшой костёр, который озарял ближайшие деревья, окрашивая их в желтоватый цвет. Вокруг костра сидели ребятишки, бойко о чём-то споря. Агата прошла так близко, что слышала их разговоры, но никто из них даже не взглянул в её сторону. Она шла и шла по тёмной тропке, пока та не упёрлась в покосившиеся, деревянные воротца. В дом она входила так же медленно и осторожно, как недавно входила в воду. В доме пахло горелыми лучинами, варёной картошкой, травами и мокрым тряпьём. Бабушка лежала на деревянной широкой лавке, укрытая старым тулупом. Рядом, на табуретках, сидели старухи, в чёрных платках и смотрели на – умирающую подругу.
  - Сходила? – чуть шевеля губами, спросила – умирающая Марфа, вошедшую Агату, протянув навстречу ей, иссохшую бледную руку.
 - Да бабушка, сходила, сделала всё, как ты велела.
 - Вот и умница. Кроме тебя, у меня никого на целом свете, помни это. Хоронить меня будешь так, как я тебе наказывала, и не вздумай ослушаться. А теперь вели моим подругам, накрыть на кухоньке, целый день сидят «бедные» у тела моего - ни евши, ни пивши, разве это правильно, разве можно так-вот провожать меня? Не – гоже, не гоже! Достань рыбы соленой, картошки с луком, да про квас не забудь, а кто пожелает, то и бражки плесни, не грех сегодня, не грех. Уйти хочу спокойно, дела земные закончила, теперь грехи на суд Божий понесу. Без церковных отпеваний, сама понесу, дабы Господу было сподручнее суд, над душенькой моей чинить. Сама жила, сама грешила, сама и ответ держать буду.
 Старая Марфа, прозванная в народе - «Ведуниха», взяла руку Агаты и прижала её к своей щеке, - Вот доченька, сердце моё отбивает последние удары, но плакать по тому не стоит, оно и на том свете будет болеть за тебя. В церковку не ходи, беду накличешь, не от Господа, от людей беду. Когда людям погано очень, аль смертью запахнет, аль дитятко ихнее измучается хворью неведомой, то ко мне - «ведунье» спешат, слезу с собой несут горючую, кричат, ревут  с надрывом, - «спаси». А как в церкви узрят, так искоса зыркают, глазами так и жгут, так и жгут окаянные. Но ты зла на них не держи, людей исцелять не Дьявол наущает – Господа это промысел! И ещё скажу тебе, не слушай людей, кои про тебя, или про меня, дурное болтать зачнёт..
 - Слышала уж. Сейчас, когда мимо кургана проходила, мальчишки у костра гуторят, что мол – ведьма умирает. Что мол, сжечь её надобно, пока она ещё живая. Если - говорят, не сжечь её сейчас, то не сможет она умереть спокойно, а в злости от того, ждать беды всем!  Это они про тебя так говорят бабушка.
 - Пусть говорят, мальцы-глупцы несмышлёные. Принеси мне лучше водицы с родника, пить очень хочется, горит душенька моя, горит, к «Отцу» своему просится.
Агата, схватила ведро и быстро пошагала к входной двери, но дверь вдруг сама отворилась перед ней!  А за спиной бабушка вдруг застонала громко, словно закричала, - «Не пущай её доченька, не пущай окаянную, пришла - таки, раньше…»  Агата от неожиданности остановилась, обернулась и увидела,  как бабушка  вскинула вверх руками, опустилась на подушку и замерла.  Она лежала, не шевелясь, с открытыми глазами, в которых читался холодный  ужас смерти.  Заслонка от печного пода вдруг упала, и в трубе завыл ветер, хотя на улице было тихо. Агата стояла между дверью и мёртвой бабушкой, не зная, что делать, испугалась сильно. Бабушки на кухне, как кушали картошку с солёной рыбой, так и продолжали кушать, разливая квас по кружкам, толи глухие, толи одной Агате всё это привиделось. Только услышала Агата, как затрещали дрова в печи и свет от печного огня, весело побежал по стенкам старого, бабушкиного дома.
Хоронили Марфу, как она сама и наказывала, рано утром. Чуть солнце на горизонте, чуть прояснилось над курганом. Молча, без молитв и песнопений заунывных, прощальных. Хоронили не на кладбище, а чуть в стороне, у рассветного склона Чаусского кургана. Агата положила на могильный бугорок, охапку свежих трав, собранных накануне у озера, опрыснула их родниковой водой, прочитала молитву, всё как велела старая Марфа. Агата ещё долго стояла у могилы, глядя на рассветное зарево,  вспоминая слова умершей, - «Утром доченька, когда первые лучи солнца омывают землю, спускаются с небес  ангелы, чтоб умыться чистой росой с молодых трав. Умываются они, плескаются в росе, как дети, да так, что брызги летят в разные стороны. На какую травинку попадают те капли, та целебной становится, силу ангельскую приобретает. Той травой любую лихоманку излечить можно, а роса с тех листочков святая, любой грех смоет, как и не было его».
Домой Агата шла, мимо берёзовой рощи и всё смотрела и смотрела на светлеющий горизонт, словно хотела сама узреть тех ангелов, о которых бабушка рассказывала. Подходя к дому, она увидела кота, идущего по крыше соседского дома. Свернув три пальца правой руки, как учила её бабушка,  – большой, средний безымянный,  в колечко, выставив крайние – указательный и мизинец, в виде рожков чёртовых, она приложила это «колечко» к левому глазу, и сквозь неё опять взглянула на кота и рассмеялась. На спине у кота сидел домовой, наверное, домой ехал. «Всё оставила мне бабушка, чем сама владела», - подумала Агата и весело зашагала к дому. Ей так стало интересно, испробовать на себе всё, что умела и знала бабушка - Марфа – «Ведуниха».
В доме ещё пахло свечным воском и квасом, но тишина уже возвещала начало чего-то нового, неведомого. Подойдя к печке, она взяла веник, вплела в его «хвост», сухую былинку полыни, привязала тряпицу с листьями чертополоха и, разбежавшись от угла дома, швырнула веник в подпечек, где лежали сухие дрова для розжига, и быстро выбежала из дома. Посмотрела на крышу, по которой тот же кот, но бежал в обратную сторону. Она быстро сложила из пальцев  правой руки - «чёртово колечко» и приложила его к левому глазу и рассмеялась. Домовой скакал верхом на коте, злой и растрёпанный, сверкая на Агату своими зелёными глазищами.
 - Что, не нравится?! – рассмеялась до слёз Агата, - А нечего шляться, где попало! У тебя дом свой есть...
Зашла в дом смеющейся, и на мгновение - счастливой, села за кухонный стол и стала думать, как жить дальше, одной. В окно постучали, Агата вышла на крыльцо. Посреди двора стоял незнакомый мужчина, в сером армяке и мятом картузе. Лицо, покрытое дорожной пылью, глаза затуманены печалью, вот-вот зальются слезами, - Доброго здравия сударыня, мне бы Марфу Николаевну – «знахарку», жене худо...
 - Умерла Марфа, я за неё!