Статуя как процесс (на конкурс)
Глава 1. Издержки словесного творчества
Фёдор Львович, весьма пожилой человек, но крепкого здоровья и телосложения, похожий на Санту Клауса, имел редкое сочетание благообразного вида и пронзительного, несколько злого и реалистичного взгляда. Он всегда считал, что жилище писателя и предметы, его окружающие, должны нести в себе дух и отпечаток ушедшей эпохи классической литературы.
В его квартире на фоне книжных шкафов и стеллажей с книгами, на особых полках и подставках были расставлены бюстики, статуэтки, забавные безделушки, вазы и пальма в кадушке. На стене – два портрета – Достоевского и Толстого, а между ними – большой плакат с крупными буквами алфавита – от А до Я и цифрами – от 1 до 10. В одном углу на стене висел самурайский меч, а ниже, на специальной тумбе, пребывал гипсовый бюст В.Г.Белинского с синим шарфом на шее. Стол писателя – красивой старинной работы, из орехового дерева с кипой белоснежной бумаги формата А4, портретом покойной жены и здравствующей внучки.
Но и от уверенной поступи прогресса Фёдор Львович бежать не собирался. В контраст с классическим интерьером писательского кабинета, другой угол комнаты был оборудован современной оргтехникой и мебелью. Системный блок тихо шелестел кулерами, умно и уютно мигал разноцветными шпалами, мягко светился широкий плоский монитор, в специальных отделениях покоились всегда готовые к услугам принтер и ксерокс.
За компьютером сидела Юля, внучка писателя, двадцати пяти лет, миловидной наружности и быстро набирала текст. Бойко поплясав пальцами на клавиатуре, она изящно ткнула наманикюренным пальцем в какую-то клавишу, и из чрева принтера с урчанием вылез на свет божий очередной лист с ровными строками чёрного текста по белоснежному полю.
Рука писателя, в свою очередь, красивой ручкой, украшенной синими кристаллами, и красивым подчерком дописала художественный текст. Поставила точку. С минуту рука неподвижно лежала на столе (пишущий хмуро созерцал текст, исправления, зачёркивания, обведённые слова в нём). Затем решительно перечеркнула всё написанное большой, на весь лист, буквой «Х».
Фёдор Львович поднял голову, откинулся на спинку кресла, что-то тихо, но крайне раздражённо, ворча про себя.
- Всё! Моё терпение не безгранично! – наконец громко произнёс он, - Это не герой, а бунтарь какой-то, упрямец неисправимый!
- В чём дело, дедуля?
- Да, вот.., - недовольно пояснил дед, показывая ладонью на рукопись, - В первый раз со мною такие …м-м-м… чудеса: думаю написать одно, а пишется совсем другое. Написал, возвращаюсь, эпизоды куда-то исчезли… Чертовщина! Вчера вот, только собрался написать прекрасную сцену его первого поцелуя с Жанной, - только первое слово написал, - пальцы свело, рука занемела, не могу ручку держать… Этот Егор с самого начала не заладился.
- Это всё случайности, - примирительно ответила Юля.
- …Которые превратились в закономерность, - продолжил писатель, - Нет, Юленька, я решительно вычёркиваю его из героев. Заменю более покладистым. Материала вот только жалко, столько трудов потрачено на этого распи… Кхм… Я душу в него вложил, а в ответ – чёрная неблагодарность. Первый раз со мною такое. Дожился: не могу совладать с персонажем… Я всегда был писателем-реалистом!
- Дед, ну что ты такое говоришь?! – внучка быстро повернулась на винте, - Ни в коем случае! Лучшего героя, чем он, у тебя ещё не было. Да и во всей литературе, может быть. Он живой, душевный, глубокий… А какой характер! Я, когда набираю, так и вижу его живого. Он даже как бы и не написанный, а объёмный, телесный, что ли. Откуда ты его взял?
- Один раз в магазине увидел этого парня. Внешность привлекла. Вроде ничего необычного, примечательного, а взгляд притягивает. Ну, а потом, как обычно, вообразил, додумал… Да, надо признать, персонаж получился удачным, но крайне непослушным, плохо управляемым. Герой не может перечить автору – назидательно, с паузами между словами, произнёс писатель, - Он даже говорит не как я задумал, а что-то своё пытается сказать, зараза! Откуда только у него, … то есть у меня, берутся такие слова. Подозрительный, пытливый. Хочу написать фразу, а она сама собою разрастается в целый монолог, не удержишь. Ой, не нравится мне всё это.
- И всё-таки я настаиваю, дед, чтобы ты его дописал, - сказала Юля, - Честно скажу, пока ты писал, а я набирала, я по-настоящему влюбилась в него, именно как в живого человека. Он должен остаться, а ты писать его дальше! Он и читателю понравится. Необычный какой-то.
- Всё равно он не стоит таких усилий и таких нервов. Может, он такой упрямец из-за имени? Егор… Что-то грубое, гордое, рычащее… Переименовать его в Серёжу, или в Володю? Эдик? Или всё-таки вообще убрать?
Юля умоляюще посмотрела на Фёдора Львовича:
- Дед, пусть он будет и останется именно Егором. Ради продолжения я бы даже вышла за него замуж и своей любовью и лаской убедила бы его сделать всё правильно, по сюжету, по замыслу, образумила бы, – проникновенно сказала она, - Лишь бы он остался и жил счастливо, пусть и с Жанной. В самом деле, не студенту же быть главным… Вечно в наушниках и в проводах ходит. Он с Жанной-то справиться не может, купит ей цветы там, пирожное, обольстить как следует…
- Замуж… Скажешь тоже, - усмехнулся писатель, но тут же нахмурился и задумался.
После некоторой паузы, он вдруг серьёзно и неподвижно уставился на внучку водянисто-голубым и беспощадно реалистическим взглядом без тени каких-либо эмоций
- Впрочем… Замуж, замуж… Хорошо. Будем писать дальше. Как ты хочешь, - через минуту произнёс он.
- Вот и славно. Я на всё согласна, - подтвердила Юля.
* * *
На веранде загородного дома Фёдора Львовича, удобно расположившись на цветастых креслах, вели разговор представители творческой интеллигенции города: сам хозяин - писатель, режиссёр Фелиний Германович, с тяжёлым взглядом карих глаз, худощавый и экзотичный, похожий на вегетарианца или сотрудника страшно засекреченных спецслужб и скульптор Родион Эргонович, крепкий русоволосый человек и сам напоминающий скульптуру. Центром кресельной композиции служил столик с фруктами и вином на нём.
Скульптор и режиссёр сидели, а Фёдор Львович неторопливо прохаживался по веранде, жестикулируя рукой, в которой держал большую, но пустую, курительную трубку. Одет он был в длиннополый банный халат, пижамные брюки и кожаные остроносые тапки. Его обличие отсылало к образам Санты и старика Хоттабыча. Рассуждали о природе искусств.
- …Искусство искусству рознь, - назидательно вещал коллегам маститый писатель, - Вот взять меня, литературу.
У меня больше всего возможностей изобразить что угодно с помощью такого универсального материала, как слово. И переживания героя, оттенки и нюансы его чувств и мыслей, характер, его поступки, события и внешний мир – интерьеры и пейзажи, и всё-всё. Один внутренний монолог – и вся подноготная персонажа вскрыта. Одно словечко изменю – и вот, наш герой уже сидит в луже.
Второе по возможностям искусство – это, конечно, - Фелиний Германович, то есть кино. Согласен, Феля?
- Почему второе-то? Я, как режиссёр, тоже могу… - начал мастер кино.
Фёдор Львович тут же выставил ладонь в направлении Фелиния и помог ему развить мысль:
- Как режиссёр ты также можешь донести до зрителя всё, что пожелаешь. Ты почти не ограничен. Говорю «почти», потому, мой друг, что твой материал – это актёры, обыкновенные люди. Живой, так сказать, материал. Послушный, не спорю, при надлежащем обращении с ними опытного режиссёра…
Приостановившись, он с некоторой усмешкой посмотрел на Фелиния Германовича. Тот в стеснении оглянулся по сторонам, и попытался что-то сказать на правах участника культурной дискуссии.
Но Фёдор Львович вежливо, но твёрдо, словно опытный наставник, продолжил:
- Но – живой! Тело, организм, личная жизнь, всё такое. То есть за пределами съёмок – они уже не твои! Гуляют сами по себе. Досадно, но факт! А потом гонорар ему ещё заплати. Это персонажу-то, никогда этого не мог понять…
Весьма велик элемент стихии и непредсказуемости: то он заболеет, то напьётся, то не в настроении… Трудно, трудно заставить его забыть, что он, в некотором роде, живой человек, заставить его … впечататься, войти в свою роль с потрохами. Спасибо великому старику Станиславскому. Но бывают и крайне привередливые актёришки. С такими буратинами никакой Карабас-барабас не справится… Таким сразу отказывать надо.
И, наконец, возьмём искусство ваяния, скульптуру.
Лектор остановился перед скульптором, застыл, и в молчании уставился на него немигающими мутно-голубыми глазами. Родион Эргонович, чуть улыбаясь, поднял голову, спокойно выдержал взгляд.
- Воля твоя, Родион Эргонович, - наконец продолжил излагать учение оратор, - но изобразить в камне или глине, к примеру, любовь можно только в виде страстно обнимающейся голой парочки. Мало! Мало изобразительных средств! Неуклюжий, негибкий материал. Тяжёлый, весит много, грузчики, краны подъёмные, - ведь сама скульптура не побежит, хе-хе… Ну как ты сможешь изобразить весёлое щебетанье птиц восхитительным летним утром?
Он сделал следующую паузу, дабы облегчить коллегам усвоение излагаемого, обошёл скульптора полукругом, не сводя с него глаз, как будто примериваясь каким способом того поднять и переместить куда-то, и продолжил:
- Хотя, да, монумент долго хранится, впечатляет основательной тяжестью и всегда перед глазами. Именно в этом – главная ценность твоей работы, Эргон. И я сам, честно говоря, был бы не против воплотиться в виде каменного памятника на городской площади. Стоя, в костюме, или сидя в красивом кресле. После смерти, разумеется. Пусть потомки не только читают в школьной программе, но и смотрят, и помнят каждый день! Вот здесь без тебя не обойтись.
Родион Эргонович ловко уловил самый момент окончания фразы писателя и тут же в тон писателю зазвучал собственной речью:
- Но давайте возьмём другой критерий, о котором вы упоминали выше, уважаемый Фёдор Львович. А именно, точность воплощения замысла, послушность, так сказать, материала воле создателя. Вот тут вы с Фелинием весьма мне проигрываете. Из-за своей гибкости и сложности ваш материал порой обретает свою самостоятельную волю, расползается, не укладывается в замысел, а порой и прямо противоречит воли творца. Это не позволительно. Иногда он даже может стать подобием человека и убежать на улицу, хе-хе.
Фёдор Львович опустил глаза, недовольно поморщился, отвернулся от скульптора, подошёл к окну и посмотрел на улицу.
- И это смешно и печально! Рукой подать до какой-то скверной комедии, когда руководимый управляет руководителем.., - продолжил ваятель, - А вот камень – самый послушный материал. Не вы ли говорили недавно, что у вас какой-то там персонаж непростительно взбунтовался в романе, и как вам трудно найти на него управу? Да и актёр может пойти против воли режиссёра: высоковато, говорит, не буду ходить по карнизу пятого этажа. А вот опять же камень так не забалует… Посажу каменного генерала на каменный стул и будет сто лет сидеть, как миленький!
Фёдор Львович, явно не желая слушать далее, обыденно сказал:
- Вчера на Ленина гусиную печёнку купил. М-м-м… Сейчас принесу.
И ушёл в дом.
Глава 2. Пробуждение, жизнь, свобода
Егор, молодой мужчина тридцати лет, обыкновенной внешности, с несколько бледным, словно припудренным лицом, проснулся рано утром на скамье городского парка. Первое, что он ощутил – это тупая головная боль и пронизывающий холод утреннего тумана. Он посмотрел на сырую скамейку, серый асфальт парковой дорожки, окружающие его мокрые деревья.
«Господи, где это я, и что со мной вчера приключилось?». Дрожащей рукой он пошарил по карманам, достал пачку сигарет, закурил и задумался. Постепенно стала возвращаться память, выдавая картины, словно эпизоды документального фильма.
Сначала почему-то всплыл чёрный экран с рукописным и неразборчивым текстом на нём. Затем Егор увидел себя в зале какого-то ресторана, сидящего за столом, уставленным тарелками с едой и бутылками. Вокруг большого стола сидели также какие-то знакомые люди одного с Егором возраста, выпивали, закусывали, говорили друг с другом и смеялись. Праздничная ресторанная атмосфера, вино и музыка, знакомые люди вокруг.
«Да, вчера отмечали пятилетие выпуска нашей институтской группы. А вот как ушёл из ресторана не помню, явно перебрал, и, видимо, не смог дойти до дома. Зачем же так напился, дурак… Юля, поди, там ждёт, извелась, не знает, что думать. Свинтус всё-таки я».
Егор похлопал себя по груди и достал из внутреннего кармана куртки мобильный, набрал номер жены.
- Юль, здравствуй, ты знаешь, получилось так…
- Здравствуй, Егор. Ты где? Ты уже реально существуешь?
- Ты о чём вообще? Ну, то есть, да, я спал, вот, проснулся и знаешь где? На скамейке в нашем парке, немного до дома не дошёл. В первый раз со мной такое, ты уж извини. Сейчас приду.
- Именно то, что ты проснулся, я и имела в виду. Да, видимо, хорошо отметили встречу. Ну, что ж, иди домой. Ты же знаешь, куда идти?
- Переборщил с выпивкой, всё-таки пять лет не виделись. Но сейчас-то я не настолько пьян, чтобы не знать, куда идти, что за вопрос?
- Ну, мало ли что… Я же волнуюсь о тебе. Ладно, жду.
Егор сунул телефон в карман, потёр ладонями лицо, встал и пошёл по направлению к дому.
- Проходи, Егор, - сказала Юля, открыв дверь.
Пока он снимал обувь и куртку, жена, не проронив ни слова, удивлённо смотрела на него широко открытыми глазами, как будто видела в первый раз.
- Дорогая, извини, так получилось: рюмка за рюмкой, до парка только и смог и дойти.., - начал было оправдываться незадачливый муж. Потом посмотрел на жену, - Странно, а где допрос, обвинения? Ты уж поругай меня для порядка.
- Да ничего страшного, бывает, - сказала Юля, подошла к нему, провела ладонью по лицу, - Дак вот ты у нас какой…
- Уже тридцать лет такой. Юль, ну правда, всю ночь на скамейке… Перебрал, - встревоженный спокойствием жены, продолжал оправдываться Егор.
- Ладно, ладно, с кем не бывает. Иди, мойся и на кухню. Тебе поесть надо. Я котлеты приготовила, кофе налью. Мой ты герой…
- Очень вкусно, - говорил Егор за столом, поедая котлеты, - А ты помнишь Васю Ильина? – Он на Алле женился с твоей группы. У них уже двое детей, представляешь.
- Вася, Алла… Ну, как же не помню, конечно помню, - отвечала сидящая напротив Егора жена, - они давно дружили, ещё с младших курсов.
- Да ты что, забыла? Они только после института познакомились, - удивлённо сказал Егор, - Юль, пора бы и нам ребёночка, столько живём уже…
Юля долгим взглядом посмотрела на Егора.
- Не будет у нас детей…
- Это почему же…, - начал Егор, но жена уже вышла из кухни.
* * *
Прошло десять месяцев.
На конечной остановке микрорайона было немноголюдно. Егор сидел в маршрутке, в кресле у окна, и задумчиво осматривал окружающий пейзаж. Рядом с Егором оставалось одно свободное место. До отправления машины было ещё около десяти минут.
По небольшой площади, окружённой клёнами, тополями и типовыми пятиэтажками, в потоках воздуха причудливо летали полиэтиленовый пакет и развёрнутый лист какой-то газеты. Пусто. Только на дальнем краю площади, возле пёстрого ларька, торгующего жвачкой и баночным пивом, старательно, от души плясал местный сумасшедший под звуки рок-музыки из динамиков этого торгового заведения.
Водитель посмотрел на часы, достал термос и налил кофе. Егор, ни о чём не думая, продолжал созерцать давно знакомые окрестности.
Из-за дома за площадью, по направлению к остановке, вышел старик, - в каком-то вельветовом полуфраке, крепкого телосложения, с тростью и живописной бородой, похожий на Санту Клауса, но с пронзительным и радикально реалистичным взглядом. «Какой-то творческий работник», - подумал Егор. Он неторопливо и с несколько театральным достоинством шёл по тропинке рядом с засыпанным крупным гравием будущим тротуаром.
Через несколько секунд после появления живописного старика из-за этого же дома выбежал высокий угловатый юноша в короткой куртке со студенческим рюкзачком на спине. Из головы парня торчали провода и уходили куда-то под куртку. «Типичный студент», - оценил Егор.
Бегун был решительно нацелен на маршрутку, как будто в ней заключалась вся цель его жизни, и там ждал какой-то приз. Похожий на страуса, он с силой и грохотом впечатывал свои большие кроссовки в гравий недостроенного тротуара.
Настигнув врасплох неподвижную машину, потный и глубоко дышащий студент ввалился в салон, плюхнулся на свободное место рядом с Егором, принеся с собой какие-то ритмы из наушников. Затем порывистыми движениями вытащил и сосчитал монеты, заплатил за проезд и, наконец, успокоился, словно выполнил какие-то важные обязанности перед обществом.
Водитель, не торопясь, закончил с кофе, глянул на часы, вышел на воздух, достал сигарету, покурил, снова занял своё место. Воцарилась тишина, нарушаемая шумом музыки из наушников.
Тем временем, старик с тростью медленно дошёл до маршрутки, не торопясь поднялся в салон. Поскольку свободных мест не оказалось, присутствующие с некоторым укором посмотрели на студента.
- Молодой человек, уступите место пожилому, - сказала напротив сидящая пассажирка и похлопала парня по колену. Тот вопросительно поднял глаза и вынырнул из проводов.
- Место уступите, - повторила она, указывая пальцем на Санту.
Студент виновато вскочил и, придерживая протянутую руку старика, усадил его в кресло.
Обнаружив лишнего пассажира, водитель обратился к студенту:
- Присядь, чтоб ГАИ не увидело.
Юноша присел на корточки рядом со стариком.
Тронулись. Егор отметил, что у него со студентом оказались одинаковые светло-жёлтые шарфы. «Значит, скоро выйдут из моды», - подумал он.
Когда уже подъезжали к комбинату, месту работы Егора, старик, сидящий рядом, неожиданно повернул голову и молча упёрся в Егора долгим немигающим взглядом, выражающим смесь укора, приказа и ожидания. Ощутив растерянность и какой-то страх, Егор поспешил отвернуться к окну. Маршрутка уже подъехала к зданию с вывеской «ООО Полиграфический комбинат «Дельта Плюс».
Выйдя из такси и сделав несколько шагов, Егор оглянулся. Через стекло на него по-прежнему смотрел старик застывшим хищным взглядом. Егору снова стало не по себе, на какое-то время его тело вдруг сковала безвольная неподвижность, и он остановился. «Ступор какой-то. Что это со мной? – не на шутку испугавшись, подумал он. Усилием воли, словно через плотную вату, он, наконец, двинулся к проходной, как вдруг услышал позади себя голос:
- А можно вас?
Обернувшись, Егор увидел того самого студента из маршрутки. Из-под лыжной шапочки до румяных щёк свисали пряди светло-русых волос, большие серые глаза. Парень подошёл ближе, замялся, смотря на Егора застенчиво-просительным взглядом.
- Да, - сказал Егор.
Парень криво улыбнулся, развёл руки:
- Нам бы познакомиться надо…
- В смысле, «надо»? Что вы хотели?
- Она вас очень любит, - стеснительно, но с некоторой настойчивостью, произнёс юноша, - и вы её очень любите. А я её тоже люблю, поэтому нам надо во всём этом разобраться. Я вот должен завтра, в шесть вечера, с Инского моста прыгнуть…
Он показал рукой, где находится мост.
- Я её очень ревную к вам, - продолжал студент уже ровнее и уверенней, но как-то механистически и торопясь, - но в силу хорошего воспитания, высоких моральных качеств и неких романтических представлений о реальной жизни, во мне борются два начала. И внутренний душевный конфликт закономерно проявляется в моих поступках и отношениях с другими людьми…
- Чего ты несёшь вообще? – прервал его Егор, - Бредишь, или так, прикалываешься? Отвали, понял?
- Ну, как же, ты не должен… Его замысел, не надо… Мы же с тобой … оба любим её.., - забормотал парень, теребя синий шарфик.
Странные слова школяра почему-то вывели Егора из себя.
- Давай, до свиданья, юморист! – Егор отвернулся от странного юноши и пошёл к проходной. Студент, просительно протянув руку вслед за Егором, сделал несколько шагов и остановился.
* * *
Войдя в проходную, Егор поздоровался с вахтёром и, прежде чем пройти в цех, оглянулся: на тротуаре неподвижно, словно статуя, стоял студент с протянутой рукой и жалобно смотрел на него.
Переодевшись в спецовку, Егор вошёл в печатный цех. За четырьмя офсетными машинами, в углу, за столиком, окружённым, словно крепостной стеной, штабелями печатной продукции, его уже ждали Дёма с Колей - два печатника предыдущей смены. Глянув на Егора, Дёма спросил:
- Ты что, не в настроении? Хмурый какой-то, озабоченный…
Егор махнул рукой:
- Да, сейчас у проходной какой-то тип странный подкатил. Ты, говорит, любишь бабу какую-то, я не понял, и я, мол, её тоже люблю, там, ревную, надо разобраться… Первый раз его вижу, бред какой-то…
- Когда ведёшь беспорядочную половую жизнь, - подмигнул Дёма, - всегда такие накладки получаются. Не надо налево от жены ходить.
- Да никуда я не хожу… Как смена?
- Три тиража откатали, валики ремонтники заменили, работает ровно. На вас с Олегом три тиража. Вон пластины принесли уже.
С подошедшим Олегом, напараником Егора, они зарядили рулон бумаги, настроили и запустили сложный механизм офсетной печати.
Есть что-то завораживающее, если не мистическое, в процессе производства текстов, множества их печатных копий. Егор стоял и задумчиво созерцал работу большого печатного механизма: вначале вращающийся рулон бумаги, бегущая, словно широкая и чистая река, бумажная лента, исчезающая во вращающихся резиновых валах, блестящие оси, секции машины, движущиеся, словно живые и разумные, детали, и, наконец, лоток готовой продукции – ряд сложенных вдвое выпусков какого-то толстого периодического издания. Здесь, на выходе, бумажная река укрощалась, обретала вид печатной продукции и, смешавшись с типографской краской, расставалась со своей девственной чистотой.
Егор подошёл к лотку и взял готовый экземпляр еженедельника. Раскрыл наугад страницы. На всю ширину разворота - реклама кинокамеры: оператор снимает героя будущего фильма. Герой одет в костюм 19 века – фрак, панталоны, трость, левая рука приподнимает цилиндр, лицо обращено к читателю. Егор посмотрел и явственно увидел, как этот артист весело подмигнул ему. «Наваждение какое-то», - подумал печатник.
- Егор, директор вызывает! - услышал он голос напарника за спиной.
За обширным столом сидел директор, - весьма пожилой, простецкого обличия, с кустистыми бровями и домиками вихров по сторонам пробора, похожий на председателя колхоза из советского кино. Но в дорогом костюме, белоснежной рубашке и дорогих очках. Палец левой руки отягощал массивный золотой перстень. Контраст одеяния бизнесмена в первом поколении и типажа советского чиновника выглядел забавно.
- Здравствуй, Егор. Присаживайся. Ну, как себя чувствуешь? Как настроение? – задушевно спросил бизнесмен-крестьянин.
- Спасибо, Владимир Истматович, хорошо. Настроение обычное, рабочее.
- Ну, к делу. Ты знаешь, что мы полностью меняем производственную базу. Модернизация, понимаешь, в ногу со временем… Через месяц поступит новое оборудование. Полностью. И главное – новые офсетные машины.
- Да.
- Так вот. Чехловский комбинат уже купил и запустил новые офсетные – «Гейдельберг Спидмастер», две машины. Тебе надо освоить их, подучиться, посмотреть, обвыкнуть… Мы уже созвонились. Езжай, Егор, в командировку. На три дня без дороги. Думаю, хватит. Документы завтра с утра будут готовы. К вечеру переведём тебе сразу и командировочные, и зарплату, и отпускные. Поедешь богатеем.
- Да, конечно, Владимир Истматович, если нужно. Да и самому интересно посмотреть.
Директор преобразился, глаза загорелись стародавним энтузиазмом.
- Ты не представляешь, - стабильно высокая скорость, пятнадцать тысяч оттисков в час, мгновенный переход с тиража на тираж, система одновременной автоматической смены форм, за смену – сорок переналадок. Уму непостижимо! Куда шагнул прогресс! Да мы всю область текстами завалим! Не отвертятся!
- Да, действительно… Ну я пойду? – ответил Егор.
- Да, иди. Завтра утром выезжай. Поедешь поездом.
Глава 3. Восстание плоти
Возвращаясь со смены, Егор сошёл, не доезжая одной остановки до дома, чтобы зайти в магазин и купить необходимое к предстоящей завтра поездке. Из головы Егора всё не выходила странная утренняя встреча со студентом и поведение того старика в маршрутке. «Не похоже на шутку, прикол. Наверное, паренёк спутал меня с кем-то», - решил Егор, хотя сомнения оставались.
Купив кое-что из набора командировочного и выйдя из магазина, он шёл по тротуару, как вдруг с ним случилось что-то необъяснимое. На пересечении улиц, помимо его воли и намерения, тело и ноги Егора вдруг сами повернули на другую улицу и он, ведомый неизвестной посторонней силой, пошёл к какой-то, неведомой ему самому, цели.
Потеря контроля сознания над собственным телом вызвало у Егора ощущение ужаса и полной беззащитности перед чьей-то анонимной волей. «Господи, что это со мной? Может, я схожу с ума?» - лихорадочно думал он, испытывая это необычное и пугающее состояние полной независимости автономного свободного тела от сознания его хозяина. Лишённое управления тело перемещало куда-то вполне ясное, но ничем уже не управляющее, по сути бесполезное, сознание Егора. Он попытался остановиться, точнее, повлиять на собственные члены волевым импульсом, но всё безрезультатно, тело шагало дальше. «Критика чистого разума», - почему-то мелькнуло в голове Егора.
Впереди показалось здание с расположенным на первом этаже кафе «Встреча». Уже не его тело явно нацеливалось именно туда, догадался Егор. Затем тело подошло ближе к широким окнам заведения, и сквозь них Егор увидел столики и немногочисленных посетителей, сидящих за ними. Сразу же его внимание сконцентрировалось на одной паре.
Девушка с красивыми длинными волосами сидела спиной к улице, а лицом к ней стоял молодой человек и, выразительно жестикулируя, что-то объяснял ей. «Боже мой, так это же тот студент!», - узнал Егор утреннего чудака. Студент, в свою очередь, тоже заметил Егора и стал энергично махать руками, указывая на девушку и приглашая, как понял Егор, присоединиться к их беседе.
Всю свою волю Егор собрал, что называется, в один кулак. «Я свободный, живой человек, - несколько раз, словно заклинание повторил он, - И ты не будешь распоряжаться мною». Последние слова относились не столько к студенту, сколько к загадочному закулисному манипулятору, присутствие которого явно ощущал Егор. Затем он оставил на время бесплодные попытки повлиять на собственные члены и их двигательные способности непосредственно через команды сознания.
Вместо этого он явственно представил, что видит себя и наблюдает за собою со стороны и сверху, откуда-то с высоты. Он увидел идущего ко входу в кафе Егора, молодого человека, в летней ветровке, синем шарфике и с сумкой в руках. Затем он весьма реалистично вообразил, что тот Егор остановился, развернулся к кафе спиной и пошёл от него прочь. На крыльцо кафе выбежал студент и закричал вслед реально уходящему Егору:
- Постойте, вернитесь! Вы должны вернуться, нельзя же так!
Пройдя по дворам квартала, Егор вошёл в подъезд своего дома.
* * *
Пока Егор трудился на комбинате, в квартире писателя тоже кипела работа. Периодически сверяясь с рукописью, Юля виртуозно стучала клавишами, набирая очередную главу романа.
Вошёл Фёдор Львович, сел за стол, подвинул к себе исписанные вчера листы и, взяв ручку, приготовился было целиком погрузиться в творческий процесс. Но, пробежав глазами строки последнего листа, округлил глаза, сама собою опустилась нижняя челюсть.
- Что такое? Это как? Не может быть… - растерянно произнёс он.
- В чём дело, деда? – повернувшись к нему, спросила Юля.
- Текст другой… Вчера я их познакомил, ну Егора с Жанной, в кафе, она ему очень понравилась. Он даже в кино её пригласил, - с обидой заговорил писатель, - а сейчас, смотрю – «Егор, не дойдя до крыльца кафе, остановился и, постояв некоторое время, повернулся и решительно пошёл в обратную сторону…». Ну, тут студент выскочил, закричал… Я этого не писал! Быть такого не может! Это не моё.
Юля пожала плечами:
- Да ты сам, наверное, забыл, что написал, или ночью встал и переписал, у тебя же бывает такое.
- Ничего я не вставал, я ещё в здравой памяти. Это даже пугать начинает, Юль. На тебе женился, вытворяет чёрт знает что…
- Ты же его в командировку хотел отправить, чтобы он там с Жанной сошёлся. Зачем в кафе-то заставил идти?
- Да я хотел, чтобы они заранее познакомились, сошлись и уже потом, вместе, в Чехловск поехали, у неё там тёткина квартира и дача свободные, в отпуск уехала. Любовь, интимные сцены, всё как положено.
- Дед-дед, он всё-таки мой муж, - улыбаясь и качая голово