Детские и юношеские годы Корнелия Случкина (2)

Неделя тянулась медленно, шершавым единообразно-серым шнуром. Что-то гудел телевизор, не попадалось под руку ни одной привлекательной книги, не звонили друзья. А потом я проснулся и, едва отрыв глаза, окунулся в ожидание праздника. Побрился, выбрал из чистого «что получше» и вышел в утро. Прогулка сквозь нежаркие ещё улицы приносила простое телесно ощущаемое удовольствие чистотой воздуха и чёткостью очертаний домов, проезжающих мимо машин и шагающих рядом и навстречу по тротуарам фигур. Редкое ощущение — приятны и люди, и машины.

Часовой променад закончился у моря в пивнушке стаканом пива и кулёчком мелких креветок, «чилимов», купленными у бабушки с полным ведром этого совсем не заморского, но прекрасного с пивом продукта. Можно было бы приобрести более крупных креветок в магазинчике «Морепродукты» у входа, но эти были прямо из моря. Подростками мы сами ловили их, просто сняв с себя майки и бродя вдоль пляжей сразу перед линией наката по песчаным отмелям. Майки использовались в качестве невода, а уж найти кастрюлю на пляже среди лодочных сараев, развести костёр и сварить креветки в зачерпнутой тут же в морской воде труда не составляло.

Я перемещаюсь дальше, туда, где за столом уже сидит Корнелий Случкин со стаканом пива в руке, такими же чилимами в центре стола и пластиковым литровым сосудом с предварительно приобретённым запасом пива, чтобы за ним постоянно не бегать.

— Все пути ведут к свиданью — это знает стар и млад, — приветствую я Корнелия.

— Если встречу я знакомых, то всегда душевно рад, — парирует он.

Мы возобновляем... Чуть не сказал «разговор». Но это неверно, потому что форма нашей коммуникации относится скорее к сказу. Он говорит — я, в основном, слушаю. Ну, если есть вопросы, спрашиваю.

...- Итак, школа. Сразу сообщу, что до самого студенчества я оставался девственником. Все годы в школе — поток влюблённостей. Разумеется, в девочек своего класса. Огромную вину в этом несёт наша великая русская литература. Она, в рамках не только школьной программы, антисексуальна. Сначала прочитанное вообще не имеет никакого отношения к любви. Ты читаешь о вполне выдуманных персонажах — пиратах, индейцах, искателях приключений, путешественниках — и там не до любви. Потом по программе читаешь классику реализма — «Горе от ума», «Капитанскую дочку», «Евгения Онегина», «Мёртвые души» — они асексуальны. Что-то, намёком и фантазией, призрачно является в «Герое нашего времени». Книги отдельно, а интерес к противоположному полу — совершенно в другом ряду. Усваиваются типы поведения. Мальчики — Чацкие, Онегины, Петруши и Печорины. Девочки — Татьяны и Маши Мироновы. Есть любовь — нет секса.

Понятно, что на определённом этапе девочки усваивают истину, которая носится в воздухе: они старше тебя на два года физически и интеллектуально. Они вытягиваются вверх и начинают смотреть на тебя свысока, то есть с высоты сантиметров на десять — пятнадцать выше. Они округляются, и начинают волновать тебя этими своими выпуклостями впереди, у них появляются бёдра, и ты с интересом обнаруживаешь, что у них есть талии. Их хочется потрогать, и с парой друзей ты выбираешь объект с наиболее заметной грудью. Вы устраиваете охоту с целью его «зажать». Девичья половина класса отвечает на это так, как было принято в ту эпоху, — организуя общественное мнение. Они после урока блокируют дверь, не давая пацанам с воплем вырваться на свободу, возвращают их на места за партами и проводят пионерское собрание шестого «Б» класса с одним единственным вопросом — недостойное поведение пионерки Н. Её выставляют перед всеми у доски и обвиняют в том, что она неправильно одевается, охмуряет парней и провоцирует их на неправильные действия. При этом причинами повальной охоты всех мальчиков на один и тот же объект никто из них не интересуется. Н. предупреждают о том, что её повторное подобное поведение может привести к тому, что следующее собрание будет посвящено вопросу о её исключении из рядов пионерской организации. Никому из мужской половины класса совершенно не хочется ломать дружеские отношения с девочками, тем более что уже намечаются первые, ещё детские, симпатии, привязанности и даже влюблённости, и не самая симпатичная в классе Н. остаётся без уже понравившегося ей внимания.

— Вам повезло. У нас эта фаза докатилась до родительского собрания и бесед с папами и мамами. Вспоминая сейчас школу, соглашусь. Наша любимая и удивительная учительница литературы частенько сравнивала нас именно с мужскими персонажами этих произведений, обычно как раз с Онегиным и Чацким. Как отреагировали ваши родители?

— Мой отец был разочарован. Он ждал событий в моей жизни, а они не происходили. Не мог же я рассказывать ему о вожделении к той или иной даме сердца, материализующейся в моих снах, что приводило к пробуждению среди ночи или утром в мокрых трусах. А отец ждал моих рассказах о встречах, просьб о спонсировании свиданий, приятных юных фей у нас в гостях. А у меня была первая, следовательно, неудачная любовь. Я рос, творил чудеса, становился героем и чемпионом, побеждал в схватках на ковре и на улице... И, кстати, после первой встречи с сексом испытывал к нему омерзение и боялся его. 

Рядом с домом был техникум, а за ним ровная заасфальтированная площадка, на которой пацанва собиралась в хоккей играть. Народ был разный, среди мелочи парни и постарше появлялся, лет по шестнадцати-семнадцати. За площадкой дом стоял частный... не дом, а так домишка, хатёнка..., в котором жила многодетная семья, по официальному определению, неблагополучная. Пили целыми днями. Не знаю, кем она и кому приходилась, но мелькала девчонка, ну, или почти девушка, может, лет пятнадцати-шестнадцати. Никто её толком не знал, внимания особого не обращал. А на углу располагался полуоткрытый люк теплотрассы. Туда спускались пацаны — погреться, в карты сыграть, винца попить.

Стояла та девушка у своего невысокого забора, смотрела на хоккей или ждала кого. Поманил её Сиплый, самый авторитетный парень с не самыми положительными качествами, с двумя другими парнюгами портвейна попить. И пошла. Может совсем дура была и не понимала, а может, сама хотела. А Сиплый и нас поманил, меня и моего одноклассника Володьку Иванова. И мы, два дурака, вместо того, чтобы дёрнуть оттуда куда подальше... Что бы нам за это было?... полезли вниз к взрослым пацанам, сели рядом с ними, глотали портвешок из горла, слушали, как Сиплый сипит блатняк под расстроенную, неизвестно откуда явившуюся гитару. И девка эта тоже пила и пьянела на глазах. Мы с Володькой тоже вливали в себя из горла сладкое вино, но не пьянели от испуга. Сиплый передал гитару ближайшему к нему приятелю, выпил. Развернул к себе деваху и раздел, стащил всё, что на ней было. Только тут я понял, что она немая. Мычала, распялив рот, тыкала его в грудь пальцами. А он стискивал её груди и ржал, потом отпустил грудь, расстегнул ширинку, достал член, встряхнул. Его руки сверху надавили ей на плечи, так что она опустилась на колени, и рот оказался прямо напротив его паха. Вставил член в её мычащий рот.

— Соси!

Девка сосала и давилась. По подбородку текла слюна. Потом он ударил её ладонью по лицу и приказал:

— Ложись!

Она легла боком на своё пальтишко. Лежала и не пыталась даже прикрыть тело руками, а Сиплый наклонился, подхватил её ноги руками под колени, повернул на спину и притянул к себе, так что тело касалось земли только лопатками, одну руку освободил, плюнул себе на пальцы и вогнал их ей в промежность. Девка орала, а он водил ей пальцами внутри, потом вместо них засунул член и кончил. Потом повернулся к друганам и рявкнул:

— Давай следующий.

Мы с Вовкой вжались в дальний угол и с ужасом смотрели на происходящее. Оно никак не кончалось. Между нами и лестницей наверх было обнажённое тело, на котором «занимались любовью» старшие пацаны. И пока они подменяли своего «старшего», сам он стал выбираться наружу. Места стало больше. Появилась возможность попытаться смыться. И мы рванули к скобам лестницы. Володька первым, а я за ним. Кто-то снизу попытался поймать мои штаны, но рука его скользнула по брючине, а Вовка сверху помог вылезть на свет. Мы бросились бегом вниз к морю по дороге между домами, долго сидели на камнях на замёрзшем берегу и пошли домой только тогда, когда стало темнеть. В хоккей уже никто не играл, а у теплотрассы мы увидели бредущую к своему дому качающуюся фигуру немой.

Утром, как обычно, нам нужно было идти в школу. Шли молча. Говорить было не о чем, да и не хотелось. После уроков мы снова были на хоккейной площадке. Сиплый играл против нас, нёсся с клюшкой на перевес прямо на меня. Прямо Харламов. Крюк на ней был в чём-то тёмно-коричневом. Я принял его плечом, остановил атаку, а он переправил шайбу одному из своих приятелей. Тот не забил, промахнулся. Вовка не играл, стоял у бортика и махал мне рукой. Когда я подъехал он сказал; «Серый, пошли поговорим». Я махнул рукой пацанам, которые ждали возможности войти в игру, если кто-то уйдёт, и мы отошли в сторонку.

— Серый, ты на клюшке у Сиплого пятно видел? Так это, пацаны сказали, которые вчера с ним были, кровь этой девки.

— Да, ну?!

— Пацаны говорят, он с клюшкой вернулся и крюк засунул ей между ног. Говорил, на память о прекрасном знакомстве.

На этом наш разговор закончился. Про эту историю мы больше никогда не говорили. Ни до, ни после окончания школы. Так-то вот как-то.

На этом Случкин решил в этот день закончить свой рассказ, и я не пытался ни задавать ему вопросы, ни продолжить тему, ни начать новую. Мы молча допили пиво, махнули ладонями в знак прощания. Корнелий решил ещё немного посидеть, а я короткой дорогой пошёл на автобус. Да, после таких впечатлений точно не до сексуальных фантазий. Не подскакивать бы среди ночи.